В своих героях я воплощаю собственную двуединую суть: с одной стороны, я – домосед, и для меня самый удачный день тот, когда, проснувшись, я вспоминаю, что сегодня могу из дому носа не высовывать. С другой стороны, меня вечно пожирает парадоксальное стремление к побегу.

Меня завораживает пространство. Всегда мечтала освоить воображением как можно больше городов и стран, втиснув их в границы собственной души.

Оказавшись в каком-то новом обаятельном месте – городке ли, местечке, в альпийской деревушке или приморской гавани, – я изнываю от желания остаться здесь навеки. Именно так мысленно произношу: «навеки!» Всё мне кажется, что здесь, в неведомых мне новых обстоятельствах сбегутся ко мне новые герои, новые сюжеты. А может, и сама я поменяюсь совершенно, проживу какую-то другую неизведанную жизнь?

Вот приехали в Португалию, погуляли по Лиссабону, накупили на блошином рынке всякой забавной всячины, о которой можно думать и сочинять что угодно, и двинулись в сторону деревни Бельмонте.

По пути в Бельмонте мы остановились на ночлег в крошечном местечке, в уютной гостинице: деревенский стиль, кусты багряных роз в кадках у входа в дом, прекрасное вино в лобби. На первом этаже – ресторан всё с той же варёной, тушёной и жареной треской…

Огромная наша спальня пропитана запахом лаванды. От постельного белья веет какими-то прованскими травами.

Глушь, тишь, белые ставни прикрыты. В белом фаянсовом тазу на комоде – белый же, изыскано вытянутый прованский кувшин и блюдо, полное всякой мишуры: скорлупок грецких орехов, сухих лепестков роз.

И вот я завожу свою шарманку: «Ах, остаться навеки, навеки…»

Борис моет руки в роскошной ванной комнате и на мои призывы отвечает невозмутимым: «Давай останемся…»

Он знает, уже наутро мне прискучит всё: и куст багровых роз, и сушёные лепестки, а треска надоела мне уже на прошлой неделе… Но всё это будет завтра, а сегодня: влюблённость в новый пейзаж, новые запахи, в каменные плиты красного пола, в прекрасное вино… И опять: навеки! Что это: вина за неизменное расставание с самой собой? Домовитое воображение писателя, страстно мечтающего вывернуться из-под оглобли путешествия и осесть на дно этого прозрачного дня, уже клонящегося к закату? Обустроить пространство для работы, пусть размером с пятачок, засесть за повесть – вот тут, за этим столиком, – и хорошо бы куда-то убрать милых попутчиков, вернулись бы они без тебя (тс! это тайна!) назад, домой, по срочно всплывшему, но вполне благополучному делу. Мужа никуда не деть – не убивать же его каждый раз, когда тебя тянет уединиться.

Как сладостно бежит, кувыркаясь на ходу, и кивая, и приветливо подмигивая по сторонам, свободная мысль в новом месте, мысль, не привязанная ни к чему, что существует вокруг тебя, ибо всё это не имеет отношения к твоей глубинной сути, твоей тяжёлой сердцевине, твоему сладостному проклятью. А оно, это сладкое проклятье, сейчас так и сидит у себя, там, в Иерусалимских горах, и бульдозером не сдвинешь его ни на пядь! Может, это не ты сама, а твоё – как это называют? – астральное тело перемещается по Португалии, сидит за ресторанными столиками, перекидывается шутками с друзьями? Вот теперь разбирайся со всем этим хозяйством чувств и мыслей, придумывай сюжет в декорациях – что-то простое, отрывистое, промельком, чтобы читатель не заскучал, – не кормить же его этими твоими занудными колебаниями и попытками разобраться в себе.

Две эти ипостаси собственного характера я изобразила в романе «Русская канарейка», разделив между двумя героями: канареечником, сумрачным затворником с двумя десятками клеток в доме, и его шестнадцатилетней глухой дочерью-бродяжкой, что мотается по всем закоулкам мира, никого и ничего не боясь.

Это я, я – собственной персоной. Я и себя разрываю на две эти части, и, видимо, до конца буду разбираться с собой и в жизни, и в творчестве: постоянное стремление к побегу и постоянное укрывательство от мира.