Книга: Обольщение Евы Фольк
Назад: Глава 31
Дальше: Глава 33

Глава 32

Боже, как я ненавижу немцев!

Дуайт Эйзенхауэр,

американский генерал

Пауль Фольк посмотрел в небо. У него над головой, скрытая непроницаемой пеленой январских облаков, прогудела на восток эскадрилья американских бомбардировщиков Б-17.

— Опять будут бомбить Кобленц. Да поможет Бог этим несчастным!

Пауль поднял воротник пальто. Подул промозглый ветер. Опять пошел снег.

— Я вчера после церкви навестила Линди, — сказала Ева. — Она хочет взять семерых детей из города. Клемпнер сказал мне, что партия собирается как можно скорее начать эвакуацию.

— Мне жаль горожан. Многие из них оказались на улице. Некоторые голодают, а те, кто побогаче, ездят по фермам, выменивая продукты на украшения и одежду. Я видел на этой неделе некоторых своих прихожанок в совершенно нелепых шляпках.

Ева покачала головой.

— Но даже у фермеров запасы не беспредельны. У Линди, например, на полках уже пусто.

Пауль кивнул.

— И у Оффенбахера пекарни разрушены.

Они неторопливо шли с рынка, неся в корзинках свои немногие покупки. Ева смогла найти банку копченой свинины, несколько свиных ребрышек для супа и небольшой пакет ржаной муки. Ей повезло, поскольку через день истекал срок действия ее купона на муку.

— От Андреаса есть свежие новости? — спросил Пауль.

— Да. Военная почта совершает чудеса. Андреас получает все мои письма, а ко мне доходят все его. Но, конечно, каждое перечитывается цензором. — Ева остановилась, чтобы плотнее обвязать вокруг шеи шарф. — О сражении в Арденнах Андреас сказал только, что оно было ужасным, и больше ничего.

— Думаю, американцы удивлены, что мы до сих пор не упали духом. — Пауль, оглядевшись по сторонам, понизил голос. — Но уже ни для кого не секрет, что мы не в состоянии победить.

Ева напряглась.

— Не говори так. Армия разрабатывает новое оружие и…

— Дорогая моя, — прервал дочь Пауль. — Я молюсь только о том, чтобы наши солдаты своим мужеством смогли купить приемлемые условия мирного договора.

— Купить? Как ты можешь такое говорить! Получается, ты молишься о том, чтобы наши солдаты пролили побольше крови?

Ева, нахмурившись, отвернулась от отца. Пауль поправил себе воротник. Порыв холодного ветра едва не сдул с его головы шляпу.

— Прости, Ева. Я совсем не это имел в виду.

Приблизившись к своему дому, они увидели на обочине черную, длинную машину.

— Гестапо, — прошептал Пауль.

По спине Евы пробежал холодок.

— Папа…

— Думаю, тебе лучше идти домой. Я сам разберусь.

— Но…

— Прошу тебя, просто иди дальше.

Ева кивнула. Ее сердце колотилось, а ноги стали ватными. Остановившись перед ведущей к дому дорожкой, она поцеловала отца в щеку. В машине открылись дверцы, и Пауль подтолкнул Еву, чтобы она шла дальше.

Из машины вышли два агента Гестапо в черных кожаных пальто. Придерживая шляпы от порывистого ветра, они направились к Паулю. Еще один агент остался сидеть за рулем машины.

— Пастор Пауль Фольк? — спросил один из гестаповцев приближаясь большими шагами.

— Да.

— Хайль Гитлер! — отсалютовали оба агента.

Пауль не ответил.

— Я — оберштурмфюрер Бруно Альтман, а это — обершарфюрер Херш, — проворчал один из агентов с одутловатым лицом и широко поставленными глазами. Второй агент был тонкогубым и длинноносым. Оба гестаповца угрюмо смотрели на Пауля. — Нам необходимо обыскать ваш дом.

От резкого порыва ветра, насквозь пронизавшего его пальто, у Пауля перехватило дыхание. Удерживая одной рукой воротник на горле, другой он схватился за шляпу. Пауль бросил тоскливый взгляд в сторону Евы, которая наблюдала за происходящим из затененного угла церковного двора. Он глубоко вздохнул.

— Ну что ж, входите.

Агенты последовали за Паулем в гостиную, где он включил единственную работающую лампочку. Тусклого желтого света едва хватало, чтобы выхватить из мрака углы сырой комнаты.

— Не желаете шнапса? — спросил Пауль, снимая шляпу и перчатки.

Херш был не в настроении для шуток.

— На основании доноса вы обвиняетесь в пораженчестве, подстрекательстве и контрабанде.

Пауль тер руки, пытаясь их отогреть.

— Говорите, по доносу? Как возвышенно!

Альтман, сдернув со своей правой руки перчатку, влепил Паулю пощечину.

— Глупец! Думаешь нам дерзить?

Пощечина больно обожгла замерзшую щеку Пауля. Поморщившись, он закрыл глаза. Последние месяцы, сидя в темном пустом доме, он провел много времени, размышляя над тем, кем он был. Глупцом? Да. Но трусом он больше быть не собирался. Открыв глаза, пастор сделал глубокий вдох.

— Эй, Херш, пишите. Во-первых, эта война проиграна. Во-вторых, причина нашего краха — Гитлер. И, в-третьих, наверху у меня есть радиоприемник, по которому можно послушать интереснейшие передачи Би-би-си. — Пауль повернулся к Альтману. — А теперь можете, если хотите ударить меня по второй щеке.

 

Грубо вытолкав Пауля из дома, гестаповцы потащили его к машине. К ним, подбежала Ева.

— Остановитесь! — крикнула она, — Что вы делаете?

Агенты, не обращая на нее внимания, продолжали вести пастора к машине. Альтман повернулся к Еве.

— Полагаю, вы — фрау Бауэр, дочь подозреваемого?

— Да, это я.

Ева заметила в руках Альтмана радиоприемник. Взглянув на отца, она была потрясена его спокойствием и непривычным для него мужеством. Ее страх мгновенно уступил место уважению. Еве захотелось закричать на весь Вайнхаузен, о том, насколько, в действительности, смел их пастор Фольк. Она с восхищением посмотрела в глаза отцу.

— Ева, я люблю тебя… — начал Пауль, но удар в живот от Херша заставил его замолчать.

— Я тоже люблю тебя и очень горжусь тобой, — сказала Ева, пытаясь обнять отца.

Альтман, отстранив ее, рывком открыл заднюю дверцу и швырнул радиоприемник на сиденье. Дав Херщу знак садиться с Паулем в машину, он крепко схватил Еву за руку.

— Фрау Бауэр, надеюсь, вы понимаете, что мы до сих следим за вами?

— Мне все равно, — отрезала Ева, морщась от грубости, с которой Херш заталкивает ее отца в машину.

— Правда? Вот и хорошо. Надеюсь, вы не будете вмешиваться в наше расследование. Меня это удивило бы. Беременной жене храброго немецкого офицера следует быть… скажем так… лояльнее. Особенно учитывая, что ее мужа могут перевести на восточный фронт.

Ева выдержала удар.

— Оберштурмфюрер Альтман, свяжитесь с Манфредом Шиллером. Он — агент вашего дрезденского отделения. Думаю, он вам все объяснит.

Уголки губ Альтмана поползли вверх.

— Все дело в том, что приказ обыскать дом вашего отца поступил именно от господина Шиллера.

У Евы внутри все сжалось, и закружилась голова.

— И кто же, по его мнению, дал папе радиоприемник?

Громко засмеявшись, Альтман отпустил руку Евы.

— Всего хорошего, фрау Бауэр.

— Но куда вы его везете?

Ничего не ответив, Альтман сел на заднее сиденье, затиснув Пауля между собой и Хершем, и хлопнул дверцей.

— Папа! — закричала Ева. — Папа!

Бросившись вдогонку за машиной, она увидела, как отец, обернувшись, посмотрел на нее в заднее окно. Еве было тяжело бежать. Упав на колени, она, глядя вслед черной машине, быстро удаляющейся по заснеженной улице, горестно завыла.

* * *

К началу марта 1945 года Андреас напоминал скорее призрака, чем человека. За его спиной остались более пяти лет войны, наполненных самыми ужасными картинами. Он сражался рядом с людьми и против людей — добрых и злых, храбрых и трусливых. Он боролся с Божьими природными стихиями и с самим Богом. Все эти годы Андреас вел битву не только вне, но и внутри себя. Теперь же, когда американцы преодолели Западный вал и вторглись в Германию, у него не было времени ни размышлять, ни чувствовать. Ему едва хватало времени на то, чтобы выжить.

К 6-му марта 3-я американская армия генерала Паттона отбросила Андреаса и его 7-ю немецкую армию за реку Прюм, к деревне Кольберг, расположенной в каких-то пятидесяти пяти километрах от Вайнхаузена. Немецкие войска несли ужасные потери, а их боевой дух давно угас вместе со всякой надеждой на спасение.

Вдобавок ко всему, Андреаса в последнее время изводило гнетущее чувство, что он, как и большинство простых немцев, был обманут собственными правителями. Его всегда задевала отталкивающая риторика партийных фанатиков, он хорошо знал о казнях инакомыслящих и собственными глазами видел направляющиеся на восток грузовые вагоны с евреями, однако все эти годы ему объясняли, что первое — это просто гипербола, второе — необходимые меры для сохранения общественного порядка, а третье — всего лишь переселение. Тем не менее, все эти составные части, соединяясь воедино, образовали неприглядную картину. Кроме того, до Андреаса доходили слухи о других, более страшных вещах.

То, ради чего он сражался, оказалось ложью. Лишившись внутреннего стержня, Андреас апатично предал себя произволу судьбы. Единственным достойным основанием для борьбы оставалась только его любовь к Еве, сострадание к его народу и верность присяге.

 

— Лейтенант, подойдите!

Андреас, обернувшись, увидел тяжелораненого офицера, лежащего в темном углу полевого лазарета. Он снял свою фуражку.

— Хайль Гитлер, господин майор!

— Мне нужен священник, — прохрипел тот.

Его униформа была залита кровью от ранения в живот. Вдобавок к этому, у него было прострелено легкое, из-за чего на его губах выступила розовая пена. Андреас огляделся по сторонам, пытаясь найти между мечущимся медперсоналом капеллана.

— К сожалению, господин майор, я не вижу…

Офицер слабо ухватил Андреаса за руку.

— Как вас зовут?

Андреас, пришедший в лазарет, чтобы навестить раненого солдата из своей роты, сел на табуретку возле раскладушки, на которой лежал майор.

— Лейтенант Бауэр.

Офицер кивнул.

— Майор Лербах, 5-я танковая дивизия.

Он какое-то время лежал молча, глядя в парусиновую крышу у себя над головой. В нескольких километрах в стороне грохотали взрывы. Американская артиллерия обстреливала позиции Вермахта. Возле входа в лазарет медперсонал быстро сажал в грузовики раненых.

— Через час меня уже не будет, — с трудом сказал Лербах. Ему было тяжело дышать. — Не хочу умереть, не исповедавшись.

— Я пойду, поищу священника…

— Стойте, Бауэр. У меня нет времени, — прохрипел Лербах. — Выслушайте меня.

— Но я…

Лербах из последних сил поднялся на локти.

— Выслушайте меня, — сипло повторил он, глядя Андреасу прямо в глаза. — Мы убиваем евреев на востоке. Десятками тысяч.

Андреас тревожно огляделся по сторонам. Рядом никого не было.

— Вы мне не верите, — Лербах откинулся на подушку.

— Я… Я знаю, что некоторых из них расстреливали, но…

Лербах выругался.

— Нет, далеко не некоторых. — Он помолчал, чтобы перевести дыхание. — Мы уничтожаем их, как паразитов. — Лербах сделал еще одну паузу. — Лагеря в Польше — не просто трудовые. Гиммлер хочет полностью истребить всех евреев. Тех, кто слишком слаб, чтобы работать, сразу убивают, а после войны такая же участь постигнет и всех остальных.

Андреас выпрямился на табуретке.

— Но я же сам слышал, как офицеры СС говорили о будущей стране для евреев. Думаю…

— Послушайте! — оборвал Андреаса Лербах. — Я был в Треблинке. Один полковник «Мертвой головы»-рассказывал мне, что ему приходилось следовать «неприятной необходимости». — Лербах стал кашлять. По его подбородку побежала струйка крови. — Так он это назвал. Сказал, что должен быть сильным. Он начал мне такое рассказывать… — майор замолчал. — Я тогда закрыл глаза и сказал, что не хочу больше ничего знать. — По телу Лербаха пробежала судорога. — Боже, будь милостив ко мне! Я этого не хотел. Они пытаются держать это в секрете. Они боятся людей. Партия всегда боялась людей. — Лербах с трудом перевел дыхание. — Я хранил их тайну. Если бы я открыл ее, то это привело бы к нашему поражению. — Майор помолчал. — Но мы все равно проиграли. Русские уже захватили лагеря, и правда все равно выйдет наружу.

— Но русские могут и солгать.

Лербах разжал свою ладонь. В ней лежала маленькая, выпачканная кровью фотография его жены и двух дочерей.

— Это моя семья, Бауэр. Взгляните.

Андреас посмотрел на три лица, улыбающихся на фоне какого-то озера.

— Они у вас — красавицы, господин майор.

— Я поклялся их жизнью… — Лербах, умолкнув, обмяк.

Андреас провел рукой себе по волосам. У него в голове все смешалось. «Я допускаю, что в лагерях бывают случаи жестокости, но это — уже слишком», — подумал он.

— Как и большинство из нас, я не люблю евреев, господин майор, но я никогда не испытывал к ним ненависти. Мне кажется невероятным, чтобы их кто-то настолько ненавидел.

Лербах не ответил. Андреас облизал губы. Он знал, что некоторые из его солдат ненавидят евреев. Разве этому стоило удивляться, учитывая, чему их годами учили в «Гитлерюгенд»? Но при этом они не опускались до бессмысленной жестокости. Конечно, Андреас догадывался, что некоторые ненавидят евреев до такой степени, но разве они не были лишь экстремистами-одиночками?

Если то, о чем рассказал Лербах, правда, то в какой-то момент все изменилось, а этого никто не заметил. Но имеет ли это какое-либо значение теперь, когда в Германию вот-вот вторгнутся русские? И что обо всем этом думает Фюрер?

На Андреаса нахлынул поток воспоминаний: избиение евреев на улицах, карикатурные плакаты, унижающие фильмы, фанатичные речи… Каждое такое событие в свое время казалось обособленным от других, но теперь… Неужели истребление евреев — это политика правительства?

— Если это правда, господин майор, то нам ни от кого не будет пощады… Никому из нас… И никогда… Даже от Бога.

 

Предсмертное признание майора Лербаха легло на сердце Андреаса тяжелым камнем — настолько тяжелым, что он на марше едва волочил ноги. На протяжении всего 7 марта ему не давал покоя только один вопрос: виновно ли правительство Германии в геноциде? Для Андреаса, немецкого солдата, это был вопрос чести.

С одной стороны, массовое истребление евреев выглядело абсурдным преувеличением, но если бы не уверенное свидетельство Лербаха, то о нем не стоило бы даже и размышлять. Впрочем, нельзя было забывать и о тревожных слухах, витавших в последние годы. Они всегда оставляли какой-то неприятный осадок, но это были всего лишь слухи, на которые всегда можно закрыть глаза.

Андреасу вспомнились застольные беседы былых лет, когда его друзья обличали пасторов «Исповедующей Церкви» в чрезмерной придирчивости. Теперь для него уже не было все настолько однозначно. Андреас начал подозревать, что его, как и многих других немцев, одурачили.

К вечеру он был морально истощен. Глядя в одну точку перед собой, он не отвечал на вопросы подчиненных, не передавал в батальон отчетов о потерях и не обращал внимания на взрывающиеся вокруг снаряды во время ночного артобстрела… Андреас терзался. Неужели он присягнул на верность изменникам? Но, может, все-таки есть какое-то другое объяснение? В холодном ночном небе, освещаемом вспышками и пожарами, прогудел самолет. Андреас, упав на колени, стиснул руками свою голову.

— Боже! Боже! — взмолился он, не зная, что еще сказать.

 

На рассвете 8 марта рота Андреаса опять получила приказ отступать. На севере американцы форсировали Рейн — главную водную артерию Германии. Эта новость стала для немецких солдат ужасным ударом, и все же 7-я армия Андреаса, отступив на юг, заняла оборону вдоль Мозеля.

Они миновали монастырь Мария Лаах. Андреас знал, что находится всего лишь в двадцати пяти километрах от своего родного Вайнхаузена. С тяжелым камнем на сердце он окинул тоскливым взглядом однотонный пейзаж. Андреасу больше не хотелось быть солдатом. Он с удовольствием выбросил бы свое оружие и вернулся домой. Его сердце рвалось через поросшие лесами холмы к его дорогой Еве.

Андреас постоянно думал о ней. Чем она занимается в данный момент? Сидит за швейной машинкой или стоит в очереди за пайком? Андреасу было тревожно. Исполнила ли Ева обещание держаться подальше от Кобленца?

Еще он беспокоился об ее отце. Чтобы обхитрить цензоров, Ева написала, что Пауль «служит» в Шемберге южнее Штутгарта. В действительности же он работал там в руднике. Андреас также размышлял, оказалась ли мать Евы среди 200.000 стариков, женщин и детей, сгоревших заживо во время бомбардировки Дрездена в середине февраля. Он представлял, как ее обугленные останки сгребают бульдозером в общую могилу, уже заполненную телами бабушек и девочек.

Андреас с тоской посмотрел на своих марширующих солдат. «Мальчишки и старики, — подумал он. — Боже мой, какое безумие!» Каждый из изнуренных солдат был готов погибнуть следующим за дело, в положительный исход которого уже почти никто не верил. И все же они не опускали головы. Значит, и Андреас тоже должен был держаться.

Перед лицом неизбежного поражения никто из них не лишился чувства собственного достоинства. Андреаса это восхищало. Он гордился своими товарищами и любил их. Пусть даже всех их предало правительство — они друг друга не предали.

Вдруг из серых туч вынырнули два американских «Мустанга». Солдаты залегли по обе стороны от дороги. Через мгновение взорвался один из санитарных грузовиков. Но Андреас просто стоял на дороге, наблюдая за происходящим, словно за мелькающими на экране кадрами фильма. Его потянул за рукав к земле юный сержант Вилли Клеммер — бывший служащий магазина из Гамбурга.

— Господин лейтенант, что с вами?

Андреас посмотрел на встревоженное лицо сержанта. Голос парня долетал до него гулким эхом, как будто издалека. Андреаса тряхнул за плечо еще один солдат.

— Господин лейтенант!

К Андреасу вернулось ощущение реальности. Его взгляд стал осмысленным. Словно пробудившись от сна, он огляделся по сторонам.

— Да… Дело скверно… Спасибо.

В этот момент объявили отбой воздушной тревоги, и Андреас вернул роту на марш. Но мыслями он все равно был далек от этой дороги. «Может, Лербах что-то напутал? Или же просто бредил от переизбытка морфия?» От такого предположения Андреасу стало немного легче. «Но даже если и так, Лербах все равно был прав в том, что война проиграна, и мои солдаты умирают ни за что». Андреас сделал большой глоток воды из своей фляги.

 

После полудня рядовой Мец подбежал к Андреасу с рацией.

— Из батальона, господин лейтенант!

Андреас приложил к уху динамик.

— Бауэр на связи.

Он с угрюмым лицом выслушал сообщение. Американская пехота предприняла быстрый обходной маневр вокруг поросшего лесом холма южнее немецкой колонны. Если они успеют перерезать дорогу, то вся колонна окажется в окружении. Андреас тут же отдал приказ, и его солдаты, наклонив вперед головы, начали быстро продираться наперерез американцам через густые заросли. Оказавшись на западном склоне холма раньше противника, они быстро выкопали мелкие окопы и залегли в тревожном ожидании.

Андреас быстро прошел вдоль рубежа, проверяя, правильно ли размещены пулеметные точки. На обоих флангах он поставил огнеметчиков.

— Приказ — любой ценой не пропустить врага! — крикнул он. — Колонна должна успеть пройти вдоль другого склона холма. Мы — их прикрытие. Как только колонна пройдет, в тыл американцам с востока зайдет подкрепление. Все понятно?

— Так точно, господин лейтенант, — последовал усталый ответ солдат.

Быстро сгустились сумерки. Андреас надеялся, что американцы по темноте дальше не сунутся. Он терпеть не мог ночных сражений. Осветительные ракеты, вспышки выстрелов, мелькания трассирующих пуль и ослепительные взрывы снарядов потом преследовали его в кошмарах. Проверив пружины восьми магазинов для «Шмайсера», Андреас медленно наполнил их патронами. Выложив возле себя четыре гранаты, он вытер песок со своего пистолета и провел пальцем по лезвию ножа Андреасу только однажды за всю войну довелось пустить в ход нож, и он надеялся, что ему больше никогда не придется этого делать. «Ну где же они?» — подумал лейтенант.

Ночная тишина вновь подтолкнула его к размышлениям. Поскольку война уже была проиграна, Андреасу претила мысль о необходимости убивать американских и британских солдат. Но у него не было выбора. Как он мог не встать на защиту своей родины и своих товарищей: простых фермеров, школьных учителей и клерков? Андреасу так хотелось, чтобы этот кошмар поскорее закончился.

«Парни, конечно же, понимают, что война проиграна, — размышлял он. — Значит, нас ожидает поражение. Но кому? Лучше уж американцам, чем русским. Стоит ли рассказывать кому-нибудь о том, что сказал Лербах? А вдруг это все неправда?» Тут Андреаса посетила неожиданная мысль. Его сердце учащенно забилось. «А что если я прикажу парням сдаться в плен? Тогда весь позор ляжет на меня, а не на них. Но как же присяга? — Андреас посмотрел на своих солдат. — Что лучше: сдержать свою клятву перед Гитлером или спасти этих ребят? — он вытер дрожащей рукой вспотевший лоб. — Если мы сдадимся в плен, то вся колонна неминуемо погибнет. Но должно же это все когда-то кончиться! Вот только когда? И каким образом? Просто нужно дать колонне время уйти».

Поток мыслей в голове Андреаса остановил резкий хлопок, эхом разнесшийся по лесу. Один из его солдат выпустил в воздух осветительную ракету, выхватив из темноты цепочку американских пехотинцев у подножия холма.

Рота Андреаса открыла огонь. Противник сделал несколько ответных выстрелов. К тому моменту, когда ракета с шипением угасла, американцы отступили, оставив на дороге двух убитых. Одна из последних выпущенных ими пуль угодила прямо в лицо молодому солдату, лежавшему в окопе рядом с Андреасом. Повернувшись к убитому, он посмотрел на то, что осталось от головы его товарища. Это стало для Андреаса последней каплей.

Схватив за руку сержанта Клеммера, он оттащил его в сторону и шепотом отдал приказ сдаться. Клеммер начал громко возражать, но Андреас прикрыл ему рот рукой.

— Немецкий солдат приказы не обсуждает, а выполняет. — Сержант кивнул, и Андреас убрал руку. — Рейх еще существует, а ты — хороший солдат, поэтому должен подчиняться мне.

Кивнув, Клеммер потупился себе под ноги.

— Положи винтовку на землю и следуй за мной!

Сняв с плеча свой «Шмайсер», Андреас опустил его на землю. То же самое он сделал с пистолетом. В его висках стучала кровь. Взглянув вглубь темного леса, Андреас сделал глубокий вдох и, не говоря ни слова, начал спускаться по склону в сторону позиций американцев.

Его крадущаяся, сгорбленная походка так сильно отличалась от гордого «гусиного шага», которым он когда-то маршировал на парадах. С каждым метром на Андреаса все сильнее наваливался груз сомнений. Он нервно вздрагивал от хруста каждой сломанной ветки под ногой. Эти триста метров были самыми долгими, трудными и мучительными в его жизни. Андреас спотыкался и скользил, падал и снова поднимался. Казалось, он разучился нормально ходить, но этому не стоило удивляться. Он не просто шел по ночному лесу. Это был болезненный путь человека, оставившего позади свое старое «я», чтобы обрести новое. Это был путь пилигрима.

— Не стреляйте! Мы сдаемся! — крикнул на ломаном английском перепуганный Клеммер, когда их окружили удивленные дозорные.

Ошарашенные американцы, приказав немцам заложить руки за голову, быстро отвели их в тыл. Андреаса и Клеммера светом фонарика в лицо встретил растрепанный капитан.

— Лейтенант Бауэр, — представился Андреас, отдав честь. Он указал на товарища. — Сержант Клеммер.

Американец сплюнул. Андреас приказал Клеммеру объяснить суть их плана. Когда тот закончил, капитан пристально посмотрел на Андреаса.

— Вы что, держите нас за идиотов? Я знаю, что вы задумали засаду.

Клеммер перевел заверения Андреаса, что на рассвете он прикажет своим людям сдаться. Американец колебался.

— Почему я должен вам верить?

Достав из нагрудного кармана маленький Новый Завет, Андреас вынул из него фотографию Евы и передал ее капитану.

— Клеммер, скажи ему, что я люблю ее больше жизни. Я оставляю это у него, пока не приведу сюда нашу роту.

Назад: Глава 31
Дальше: Глава 33