Как же мне объяснить Изабелле, что я должна была его уничтожить? Должно быть, теперь она считает меня безжалостной. Она смотрела, как он умирает от моих рук. Я видела, что человечность вернулась в его глаза. Я слышала, как он молит о сострадании. Он не просил ни поднимать себя из могилы, ни превращать в того монстра, каким он стал. Это сделал с ним другой человек, на другом должна быть вина за то, что с ним стало. Но если бы я смягчилась, уступила мольбам, дала волю жалости — он снова превратился бы в демона.

Со временем, Изабелла меня простит. Когда-нибудь она придёт к пониманию, что сострадание — это не доброта, а жалость — ещё не любовь. Но когда она глядит на меня, я вижу тень страха на её лице, того же страха, который видела у других, когда мы с Валдис были детьми, и это причиняет мне боль.

Каждая дикая тварь, как бы далеко не унёс её ветер, всегда отыщет невидимые пути, тропинки, которые ведут домой. Даже мёртвые чутьём узнают дорогу, идущую среди звёзд. Я думала, что позабыла путь домой, к реке изо льда, но стоило закрыть глаза и довериться снам — и я ощущала её притяжение, как дорожку воды, стекающую по моей коже. Оставалось только идти на зов.

Мне хотелось иметь сейчас сотню пар глаз, чтобы окинуть взглядом всё сразу. Увидеть чёрные скалы и золотую осоку, белые облака и синее небо, так ясно отражающиеся в тихих озёрах, что казалось, это там плывут облака, а то, что летит по небу над нами — всего только отражение.

Я слышу, как ветер шуршит в сухих листьях, я слышу крик куликов. Я дышу чистым и сладким ароматом травы, глубоким и резким духом болот. Я чувствую, как треплет волосы ветер, ощущаю под босыми ногами мягкие подушечки мха.

Мне недостаёт одного — чтобы Валдис тоже могла увидеть, почувствовать этот запах и свет, волшебный свет, омывающий целый мир.

Изабелла и Маркос тащатся следом за мной. Девушка постоянно оглядывается, обшаривает пристальным взглядом скалы и небо, чтобы увидеть хотя бы тень соколов. Её не влечёт к определённому месту, но тянет вперёд, пока она не найдёт то, чего ищет. Сила этого стремления не даёт ей покоя, как и мне.

А вот Маркос вызывает у меня улыбку. Там, где Изабелла наслаждается простором и мягкими, перетекающими друг в друга оттенками охры, бронзы и меди, золотом, зеленью и синевой, Маркос не умеет разглядеть ничего, только воду и грязь, камни о которые он спотыкается и трясины, куда легко провалиться. Он плетётся вперёд, уныло понурив плечи от холода, со страхом оглядывает пустоту, как будто всё время ищет уголок, где можно от всего этого спрятаться.

Наступает ночь, мы находим убежище среди камней, грызём остатки полосок сушёной баранины, которыми щедро поделился Фаннар, и утоляем жажду ледяной водой из ручья. Мы жмёмся к камням, стараемся хоть немного поспать, но мне слишком тревожно.

Изабелла и Маркос, тоже ворочаются, я знаю, что и они не могут уснуть. Скоро, как только луна поднимется выше и позолотит камни и болотные окна, я растолкаю их, и мы двинемся дальше.

Холодно. За долгие годы в пещере я совсем забыла, как ощущается холод, как от него ноют зубы, как до боли напрягаются мышцы. Мои юбки довольно плотные, но на груди только тоненькая повязка. Будь я одна, я укрылась бы повязкой Валдис, но хоть она и мертва, я не могу открывать её наготу перед этими чужаками.

Ночью мы продвигаемся медленно. Луна отбрасывает на дорогу наши длинные тени, но мы видим золотистые проблески её отражения, предупреждающие об озёрах, ручьях и болотах, и насколько я могу доверять своим чувствам, мы не сбились с пути.

Мы огибаем склон, и за поворотом резкий ветер внезапно доносит до нас запах льда. Я останавливаюсь, дрожа от восторга и счастья. Здесь, меж двумя зазубренными острыми скалами, возвышающимися как столпы с обеих сторон, мерцает широкое пространство синего льда, падающего с вершин гребнями застывших волн, и у подножия гор обращающееся в озеро жидкого серебра под белыми звёздами.

Изабелла вскрикивает от восторга, зажимая руками рот. Нам не нужны слова, чтобы сказать друг другу, как это прекрасно. Река ещё более восхитительна, чем я помнила.

Мы идём к берегу, туда, где лёд останавливается, и к озеру сбегают маленькие ручьи. Я не вижу, но знаю, что на дальнем конце долины это озеро перетекает в реку, которая извивается по равнинам, пока не сольётся с огромными волнами моря. Я взбираюсь на ближайшую ледяную глыбу и стою, протянув руки, как ребёнок к матери, ощущая поднимающийся вокруг меня ледяной воздух. Теперь мы дома. Валдис и я, наконец, вернулись домой.

Все эти долгие годы в пещере мы говорили с ней обо всём, что помнили — как летом ветер проносится над травой, заставляя её колыхаться как волны в зелёном море, как поёт под звёздами в морозные ночи река из синего льда. Мы вспоминали, как по весне собирали цветы, укладывали их в трещины льда и ставили отметины на скалах поблизости, а потом каждый день бегали на реку, посмотреть, далеко ли они продвинулись. Цветы оставались такими же свежими, как в тот день, когда их сорвали, и пока не приходила зима, покрывающая всё снегом, мы могли наблюдать, как они приближались к морю на ширину наших маленьких ладоней. Мы знали, что когда-нибудь цветы туда доберутся, и волны подхватят их и унесут в большой мир.

Я сворачиваю к замёрзшей реке и взбираюсь вверх по камням. Это непросто, когда приходится придерживать тело Валдис. Но я не могу успокоиться, пока не узнаю всего. Прошло больше сорока лет с тех пор, как я видела своего отца, больше сорока лет назад мать отвела нас в пещеру. Мне нужно сказать ей, что мы никогда её ни винили, ни разу за все эти годы.

Возможно, она родила других детей после того, как не стало нас. Надеюсь, что так, для её же блага. Ей был нужен ребёнок, которого можно держать на руках. Теперь её дети, должно быть, взрослые, и у них уже свои дети. Наши племянники и племянницы, члены нашей семьи, спящие в нашей маленькой кровати, слушая треск льда на замёрзшей реке, и бегающие к ней весной, чтобы положить на лёд свои собственные цветы.

За спиной слышится звук шагов, и я оборачиваюсь, цепляясь за камни. Изабелла и Маркос поднимаются вверх вслед за мной. Я о них совсем позабыла. Что ж, пусть идут, моя семья с радостью примет их.

Валуны сменяются крутым склоном с заплатками сланца между мха и травы. Когда-то мы с Валдис сбегали здесь вниз на нашей единственной паре ног, не боясь упасть, но теперь наши ноги болят, а я заставляю их подниматься всё дальше вверх.

Я уже почти наверху холма. Я останавливаюсь. Снизу, с реки, подступает ледяной воздух, луна высвечивает острые вершины льдин, сияющая лента вьётся среди тёмных камней. Ещё несколько шагов вверх, и за гребнем холма я увижу дом, где мы появились на свет. Я снова чувствую себя ребёнком.

Мне вдруг становится страшно. Что я прочту на лице отца, когда он отворит дверь, что увижу в глазах моей матери? Я вдруг ощущаю холод разлагающегося тела сестры, которое поддерживаю рукой. Сейчас мне стыдно за наши тела так же, как и в тот день, когда мать отвела нас в пещеру чтобы убрать с глаз долой, чтобы мы не могли никому причинить вреда.

Но родителям нужно сказать, что их дочь умерла. У них должна быть возможность попрощаться с ней. Мы их плоть. Они породили нас.

Я слышу, как Маркос и Изабелла, тяжело дыша, взбираются по склону следом за мной. Маркос ругается, спотыкаясь в темноте о камни. Я делаю глубокий вдох и с трудом карабкаюсь вверх, через гребень холма.

Безмолвный и тёмный дом прижался к земле меж двумя высокими зубцами скалы. Сейчас уже поздно, все спят. Я направляюсь к двери. Но перед дверью я вижу то, чего здесь не было раньше, когда мы были детьми. Я подхожу поближе. Это длинный курган из камней, посеребрённых лунным светом.

Я понимаю, что это, и едва не кричу от боли и ужаса. Нет ни креста, нет имени. Он лежит у порога, немое проклятие этой земли и дома. Но кто же там, под камнями? Что-то поблёскивает наверху каменного кургана — нож, ржавый охотничий нож. Клинок моего отца. Только колдунов или тех, кто убил себя, погребают так, под грудой камней, а мой бедный отец никогда не был колдуном.

Я обхожу пирамиду, толкаю дверь. Нет смысла стучаться. Ещё до того, как войти, я знаю, что на мой зов ответит лишь эхо. Мне не нужен свет. Я знаю каждый дюйм этой длинной и узкой комнаты.

Над остывшим углублением для костра до сих пор висит котелок. Наверху, с балок, где когда-то сушили травы, мясо и рыбу над огнём очага, ещё свисают шнуры. Я прикасаюсь к одному из покрывал, что всё еще лежит на кровати. Уголок покрывала рассыпается под рукой. Все сгнило. Если мать покинула дом, то взяла с собой самую малость или вообще ничего. Давно ли она ушла? Это она похоронила отца, или он наложил на себя руки после её ухода? Я никогда не узнаю. Но где бы теперь ни была моя мать, надеюсь, она обрела покой.

Я поворачиваюсь, чтобы выйти, и в тесном пространстве ударяюсь о длинную узкую кровать, стоящую вдоль стены. Что-то заставляет меня опустить взгляд. Река лунного света из распахнутой двери струится вдоль кровати. Под истлевшими покрывалами кто-то лежит и уже не проснётся.

Я опоздала. На трухлявой подушке покоится череп, тёмные пустые глазницы пристально смотрят вверх, в лунный свет. Вокруг черепа лежат длинные спутанные тёмные волосы, и в них — два белых соколиных пера.

Изабелла и Маркос ожидают снаружи. Они поглядывают на меня с любопытством — должно быть, гадают, зачем я сюда пришла.

Я наклоняюсь, чтобы поднять камень, и охаю от приступа боли, пронзающего поясницу. Я уже так долго ношу Валдис. Я бережно кладу камень на пирамиду. Изабелла колеблется, потом они с Маркосом почтительно добавляют туда свои камни. Я благодарна им за доброту.

Мы возвращаемся тем же путём, что пришли, как всегда происходит в жизни, но теперь я устала, я так устала. Когда мы с трудом спускаемся с последнего валуна, я замечаю высокую фигуру, стоящую на берегу ледяной реки. Я должна была догадаться, что Хейдрун придёт, как и в ту ночь, когда мы с Валдис проснулись.

— Время пришло, — произносит она.

— Но ещё слишком рано. Не теперь, я ещё не готова. Я не успела даже оплакать тех, кто лежит в том холодном и тёмном доме. Я не могу позволить им забрать Валдис.

Хейдрун протягивает руку.

— Подожди, — говорю я ей.

Я подхожу к Изабелле, заглядываю в глубину её ясных глаз. Будь у меня у меня дитя как она, я гордилась бы такой дочерью.

Я прикасаюсь к её щеке. Она не отстраняется, и я понимаю, что прощена. Я снимаю роговой лукет, привязанный на моей талии, и накидываю петлю шнура на шею Изабеллы.

Она улыбается, сжимает его, гладит пальцами отполированную поверхность — совсем как мы с Валдис, когда были детьми.

Я снова оборачиваюсь к Хейдрун, но прежде чем успеваю заговорить, Изабелла вскрикивает, испуганно глядя на тёмное небо. Его прорезает длинная и яркая зелёная лента, затмившая звёзды. За ней колышется в небе другая, бледнее. Огромные полосы, переливающиеся зелёным, заполняют небо, изгибаясь в танце. Воздух со звоном вибрирует. Я оборачиваюсь, смотрю на зелёные, жёлтые и фиолетовые волны, скачущие языками пламени по тёмному небу, как будто вся ночь охвачена пламенем.

Изабелла и Маркос замерли, глядя вверх. Не знаю, осознаёт ли девушка, что Маркос взял её за руку, она в полном восторге и уже не боится. Она полностью поглощена созерцанием этого чуда.

Я смотрю вниз, вдоль синей реки. Лёд отражает мерцающие в небе спирали света, тысячи крошечных золотисто-зелёных искр падают и кружатся в самом сердце замёрзшей воды. Я протягиваю Хейдрун руку. Она принимает её, помогает мне взобраться на лёд.

Изабелла с трудом отводит взгляд от огней на небе и пытается лезть вслед за нами. Однако Хейдрун оборачивается и качает головой. Она указывает на груду камней у основания холма. Она велит ждать нас там. Им не следует видеть то, что мне предстоит сделать для Валдис.

Я наблюдаю, как они удаляются, по-прежнему держась за руки, вытянув шеи, зачарованные колыханием небесного занавеса. Потом отворачиваюсь, крепко прижимаю к себе тело Валдис и медленно следую за Хейдрун по реке из синего льда, осторожно перешагивая через трещины и острые пики замерзшей воды.

Втроём мы молча двигаемся вперёд, над нами в тёмном небе танцуют холодные зеленые огни, голубой лёд вторит им своей древней песней.