Мы стояли в низкой клетушке под рубкой на носу корабля.

— Вы все будете спать здесь, — хрипло сказал хозяин судна.

Сквозь две узкие щели по бокам виднелись крошечные фрагменты моря и набережной. Через люк над нашими головами ярко сияло солнце, освещая то немногое, что имелось в каюте — ряд деревянных ящиков, переборки, увешанные деревянными и железными инструментами, и мотки канатов толщиной с мою руку.

Я взглянула на квадрат синего неба над нами и представила, как здесь темно, если люк закрыт. Я проглотила ком в горле, вспомнив отца, который сидит в вонючей сырой темноте подземелья, не может даже подняться на ноги или лечь. Сколько может человек выдержать так, пока болезнь не овладеет телом, или безумие не отнимет рассудок?

Капитан продолжал:

— Вот сундуки, по одному на каждого, в них можете уложить пожитки, и смотрите, чтобы ваши постели были убраны до рассвета. Морякам нужно делать свою работу, и незачем им спотыкаться о ваши одеяла, особенно в бурном море.

Пухлая женщина средних лет испуганно ахнула при виде голых досок, на которых белыми линиями было размечено предназначенное каждому пассажиру пространство для сна.

— А где будем спать мы с моим мужем? Мой супруг — богатый и почтенный торговец шёлком, знаете ли.

— Я уже говорил, — устало ответил хозяин. — Все пассажиры спят здесь. — Он взглянул на меня, а потом опять на неё — мы были единственными женщинами в группе из восьми пассажиров. — Некоторые леди предпочитают завешивать одеялом угол, чтобы укрыться, пока не оденутся.

— Одеяло! — возмутилась женщина дрожащим от возмущения голосом. В прошлом году мы совершали паломничество, там у всех пассажиров высшего класса были отдельные каюты с запорами на дверях и койки, подвешенные на цепях к потолку. Те каюты были меньше, чем бельевой шкаф в моём доме, а кровати слишком маленькие и жёсткие, но всё же — настоящие кровати. И я без единого слова мирилась со всеми неудобствами, верно, дорогой? А всё потому, что от паломничества и ожидаешь страданий. Но это… эта собачья будка не годится для ночлега даже рабу.

— Это, сеньора, грузовой корабль, не увеселительная поездка, — сухо ответил хозяин. — Но, если вам не по душе спать здесь, мои люди будут рады поменяться с вами. Возможно, вы предпочтёте постель рядом с ними, в трюме, среди груза зерна и специй.

— Ну-ка послушайте, — вмешался маленький плотный купец, возмущённо выпятив грудь. — Я не позволю вам так разговаривать с моей женой.

— Тогда вам лучше сейчас же сойти на берег, пока не поздно, а тут я хозяин, и говорю с пассажирами и командой как пожелаю. Мне важно одно — благополучно довести этот корабль в Исландию и вернуться обратно, и я не позволю каким-то там пассажирам этому помешать.

— Исландия? — изумился купец. — Да что грузовому судну делать в Исландии? Там торговать вы не можете. Они не позволят местным иметь дело с купцами из Португалии, и даже с английскими. У меня есть надёжная информация — половина приличных гаваней на том острове, куда мог бы пристать корабль, сдана в аренду немецким торговцам, из Гамбурга, в основном. А оставшиеся — в руках датчан. Могу вас уверить — я очень тщательно изучал этот вопрос, поскольку и сам бы охотно вёл торговлю с Исландией, будь это возможным.

Хозяин криво ухмыльнулся, показав полный рот кривых жёлтых зубов.

— Ну и кто вам сказал, что мы собираемся выгружать там какой-то товар? Там нет закона, запрещающего высаживать на берег людей, а если, пока мы будем помогать пассажирам спускаться, за борт случайно выпадет несколько бочек… — он подмигнул. Мои парни отлично управляются на море, но у берега становятся неуклюжими, как утки на льду.

Жена торговца просто затряслась от возмущения, её двойной подбородок закачался как петушиная бородка.

— Ваш посредник уверял нас, что это законная поездка. Мой муж — почтенный купец. Он должен поддерживать репутацию, и я не хотела бы, чтобы его имя связывали с какими-то нечестными сделками. Я не намерена плыть на борту… пиратского корабля.

— Пираты, сеньора, отбирают товары, а не сгружают с корабля, это вы быстро поймёте, если, к несчастью, нам случится с ними встретиться. Кроме того, вы же направляетесь в Англию, а какая вам разница, куда мы пойдём потом? — Хозяин обвёл взглядом всех нас. — Запомните хорошенько. Дважды в день вы будете получать горячую еду. Как услышите звук горна, торопитесь к столу и ешьте. Когда горн прозвучит второй раз, неважно, доели вы или нет — поднимаетесь и освобождаете место для капитана и офицеров. Так что, лучше вам есть побыстрее, капитан ждать не любит. Желаете больше еды или питья — берите с собой свою провизию, предлагаю вам хорошенько запастись в любом населённом порту, куда мы зайдём, поскольку сезон уже заканчивается, и вполне возможно, скоро начнутся осенние шторма. А если придётся провести в море больше времени, чем мы рассчитывали — уж будьте уверены, капитан не допустит, чтобы водой и пищей, предназначенными для команды, делились с пассажирами. Если моряки ослабеют и не смогут работать — мы все погибнем.

Почтенная дама при этих словах пошатнулась, будто собиралась упасть в обморок, да и некоторые пассажиры казались напуганными. Меня тоже охватила ледяная дрожь. Но боялась я возможной нехватки времени, а не еды. Мне нельзя задерживаться в море, ведь с каждым днём к отцу всё ближе подкрадывалась тень смерти.

Хозяин выдал нам последние распоряжения — не отвлекать моряков во время работы, не прикасаться к канатам, цепям, шкивам и лебёдкам, фактически, не делать ничего, только есть, спать и не попадаться под ноги. Потом проворчал, что багаж, который мы берём с собой, лучше бы уже поднять на борт, потому что мы отбываем со следующим приливом.

Едва он вскарабкался вверх по ступеням, вылез через люк на палубу и исчез, жена купца немедленно заняла полоску в самом дальнем углу, где, по её мнению, меньше всего сквозняков, и приказала мужу укладывать там высокую груду своих узлов и ящиков, которые никак не вместились бы в корабельный сундук.

Один из мужчин наклонился ко мне и прошептал:

— Когда пассажиров начнёт тошнить без свежего воздуха, это место уже не покажется ей таким привлекательным. Послушайте моего совета, выбирайте место возле одного из якорных отверстий. Будет холодно, зато воздух чище.

Я собралась так и поступить, но жена торговца вцепилась в мою руку.

— Нет-нет, дорогая, вы должны спать рядом со мной. — Она понизила голос. — Моряки не намного лучше дикарей. После нескольких недель в море при виде женщины с ума сходят от похоти. Нам нужно расположиться как можно дальше от люка, на случай если кто-то из них попытается влезть сюда ночью. Я вам скажу, что глаз ночью не смогу сомкнуть, боясь, что они станут приставать ко мне. Я просила мужа позволить мне взять с собой служанку, но он отказался платить за её проезд. Говорит, дешевле нанять прислугу, когда приедем. А что он думает, как я обойдусь без служанки в этой поездке — понятия не имею. — Она сердито посмотрела в сторону мужа, который старательно сверял данные по каким-то грузам, не обращая внимания на недовольство жены.

Молодой человек, заговоривший со мной перед тем, снова притиснулся сзади.

— Осторожнее, а не то окажетесь у неё в прислугах, как рабыня. — Он улыбнулся мне, рука коснулась моей, так легко, что я не поняла, намеренно или нет.

Раздался звук горна, и матрона встрепенулась.

— Еда? Пошевеливайся, супруг.

Она торопливо начала пробираться к ступенькам сквозь хаос узлов и постелей, расталкивая локтями других пассажиров, чтобы первой ступить на лестницу. Но когда мы вслед за ней поднялись по скрипучим ступеням, оказалось, что горн звучал не для того чтобы позвать нас к столу.

Все моряки собрались на палубе. На корме, на полуюте, самой высокой палубе корабля, стоял священник, рядом с ним — молодой алтарник со свисающим на цепи кадилом с дымящимся ладаном в одной руке и серебряной чашей с веточкой иссопа в другой.

Моряки один за другим сняли шапки, и священник начал службу освящения корабля. Он бормотал на латыни, и его слова тонули в шуме голосов на пристани. Мальчик энергично махал взад-вперёд кадилом, но дым курящегося ладана сдувало прочь прежде, чем он достигал наших ноздрей. Священник погружал ветку иссопа в серебряную чашу и окроплял корабль святой водой, но капли уносил солёный ветер ещё до того, как они касались досок.

Мальчик-алтарник запел высоким пронзительным голосом гимн Деве Марии «Сальве, Регина», Радуйся, Царица Небесная. Корабельные юнги подхватили, за ними подтянулись низкие голоса матросов. На обветренных лицах ненадолго появилось расслабленное и удовлетворённое выражение.

Мне вдруг стало страшно. Всю свою жизнь я знала, во что верю. Знала, что Пресвятая Дева и её святые глядят с небес на меня — так всегда говорила мне мать. Я глядела на алтарь в углу нашей кухни, и видела их безмятежные, обращённые ко мне лица. Когда над долиной страшно гремел гром, и мне казалось, что с гор на меня катятся огромные валуны, я бежала к алтарю и молилась, пылко, как монахиня, зная, что Пресвятая Дева меня защитит. А когда в детстве я бывала непослушной, виновато старалась избегать немигающих взглядов статуй. Я знала — они видели, как я стащила из банки кусок медовых сот или пыталась спрятать разбитую тарелку. Я всегда думала, что они расскажут всё матери. И всё равно, засыпая в своей маленькой кровати, не сомневалась, что ангелы заберут меня на небо, если я не проснусь.

Теперь, впервые в жизни, я не знала, куда попаду после смерти. Если случится шторм и корабль затонет — станет ли кто-то из святых поддерживать меня в волнах, зная, кто я такая? Станет ли Милосердная Пресвятая дева защищать меня своим покровом? Святая церковь и моя мать всегда твердили, что марраны — еретики, и Пресвятая Дева не укрывает тех, кто будет гореть в аду. Я осталась одна, лишённая защиты, которая всегда меня окружала. Мой Бог отверг меня как еретичку. А если и есть где-то Бог для марранов — я не знала, какой он, и где мне его найти.

Посредник, который брал у меня деньги за проезд, не задавал вопросов. Кроме лишь одного — из старых ли я христиан. И я заверила его, что это так. Ложь сорвалась с моих губ так же легко, как у матери. В точности как она, я сама на минуту в это поверила, поверила, пока не опомнилась.

Он захотел услышать от меня Символ веры и Аве на латыни. Но хоть и знала эти слова всю жизнь, я вдруг начала запинаться, язык, казалось, сделался неповоротливым. Однако, агента это, кажется, удовлетворило — взмахом руки он прервал меня на полуслове.

— Мне достаточно, — он подмигнул мне. — Я обязан проверить. Марранов не хотят выпускать, а я скажу — ну и что, если они удерут? И скатертью дорога, не хотим мы тут их породу видеть. Я вот думаю — собрать бы самые дряхлые дырявые корыта, погрузить этих марранов, да и отправить их всех в Новый Свет. А ежели корабли потонут прежде, чем они туда попадут — ну и ладно, я считаю. Только нас, простых людей, никто не слушает, верно?

У меня в тот момент кровь заледенела в жилах. Я так боялась не найти корабль, но даже и не думала, что меня могут арестовать за попытку покинуть страну. Конечно, я знала, что марранам запрещено уезжать из Португалии. Я знала об этом с детства, но ещё знала, что я не марран и этот указ меня не касается. Как Старая христианка, я была вольна ездить, куда пожелаю. А сейчас неожиданно поняла, что я — одна из тех, кому это запрещено.

Должно быть, агент увидел потрясённое выражение моего лица — он потянулся через стол и неприятно крепко сжал мою руку, его рот изогнулся в ухмылке.

— Ну, не волнуйтесь, моя дорогая. Нет никакой опасности, что ваш корабль затонет. Это самый лучший корабль. Вы будете плыть с комфортом. Разумеется, в другом месте вам это обошлось бы в три раза дороже, но капитан — мой друг, он делает для меня специальные скидки.

По берегу проплелась небольшая группа чёрных рабов, сошедшая с только что прибывшего в порт корабля — голые, в грязных набедренных повязках, с железными кандалами на ногах, соединённые за шеи одной цепью. Некоторые дико смотрели по сторонам, вращали налитыми кровью глазами, напуганные странными картинами и звуками, шедшими со всех сторон. Но большинство безжизненно смотрели в землю и шли равнодушно, как мёртвые. Я содрогнулась, вспомнив тяжёлые кандалы, вгрызавшиеся в руки, ноги и шею отца. Живот свело так, что казалось, этот узел никогда не ослабнет.

Едва завершилась служба, я отступила в нашу общую каюту, и смотрела сквозь якорное отверстие, замирая каждый раз, как к сходням приближался солдат. Один раз, когда двое солдат остановились поболтать с вахтенным матросом, мне чуть было не сделалось плохо от страха. Они, в конце концов, пошли дальше, но я всё ещё боялась, что в любой момент могут обнаружить, кто я, и стащить с корабля.

Наконец увидев, что моряки отвязывают швартовые канаты, и услышав, как со скрипом убирают сходни, я облегчённо вздохнула, впервые за эти дни.

Мы отплыли с вечерним отливом, и наш ужин — баранину и пудинг из толчёной пшеницы — ели при свете раскачивающихся фонарей.

Жена купца, которая объявила, что к ней следует обращаться «донья Флавия», жаловалась, что баранина жёсткая, пудинг недостаточно сладкий, вино разбавлено, а корабль так качается, что она не в силах съесть ни кусочка. Однако, все эти недостатки не помешали ей пожирать каждое блюдо так поспешно, что, мне казалось, ей станет плохо.

Остальные пассажиры, глотая еду, заодно старались как можно больше узнать друг о друге.

Я слушала, но не пыталась присоединиться к разговору. До того, как арестовали отца, мне нечасто случалось говорить с кем-то, кроме знакомых или соседей моих родителей. Дома у нас гости бывали редко, и даже если по дороге к вольерам мы с отцом случайно встречались с кем-то из слуг и придворных летнего дворца, от меня требовалось только сделать реверанс, улыбнуться и слушать, не прерывая беседы взрослых.

Но когда за столом председательствовала донья Флавия, говорить мне было и незачем. Она незамедлительно проинформировала нас, что они с мужем плывут только до Англии, если, как она презрительно добавила, «это жалкое корыто доплывёт так далеко». Её муж имеет там дело только с самыми лучшими лавками, куда намерен продать большое количество шелков и прочих редких товаров. А она тем временем посмотрит, не купить ли там что-нибудь в приданое их дочери, хотя очень сомневается, что в Англии можно приобрести что-то хотя бы вполовину настолько хорошее, как в Лиссабоне.

Она на всех парах пустилась описывать в деталях предстоящую пышную свадьбу дочери, а её муж тем временем угрюмо отщипывал кусочки хлеба, бормоча кому-то про свои надежды, что английские лавочники расщедрятся, ведь ему придётся продать все три склада шёлка, чтобы оплатить всё, что планирует его жена. Наконец, он прервал её и обратился к пожилому господину, сидевшему рядом с пухлым мальчиком с младенческим лицом, на вид не старше двенадцати, который в обхвате был уже вдвое толще своего худого высохшего отца, как будто кормился им, высасывая из старика все соки, как огромная пиявка.

Мальчик, как оказалось, был младшим из многих детей. Отец вёз сына во Францию, где тот должен быть зачислен в студенты в Париже, и где, как с большим волнением уверял нас отец, он станет учёным. Однако, мальчик не казался особенно умным, и, судя по хмурому виду, не особо стремился в ученье. А отец, казалось, понятия не имел, что ему делать с сыном. Он не годился для ремесла — его несколько раз отдавали в ученики, и нигде он не удерживался дольше нескольких недель. Так что, оставалась лишь жизнь учёного, либо придётся ему вступить в святой орден и стать священником, либо монахом. При этих словах мальчик ещё сильнее нахмурился и яростно пнул скамью, на которой сидел.

Теперь внимание обратилось к другим трём мужчинам за столом. Все трое, казалось, были одного возраста — примерно под тридцать, но не выглядели друзьями, и с опаской косились друг на друга, как бродячие собаки, которые кружат, проверяя готовность к драке.

Один сидел рядом со мной — измождённого вида, с синими, как море, глазами. На голове намотан тюрбан из чёрного бархата, расшитого серебряными нитями. Тюрбан так плотно укутывал голову, как будто скрывал лысину. Человек наклонялся над грубым деревянным столом, чтобы ухватить побольше баранины, и чересчур длинные рукава его камзола окунались в подливу на тарелке.

Донья Флавия с надменным видом махнула в сторону полускрытого за облаком дыма и пара кока, склонившегося над двумя огромными котлами, булькающими в жарочном шкафу.

— Где человек, который подаёт на стол? — поинтересовалась донья Флавия голосом, который, должно быть, разносился от носа до кормы. — Он должен был нам прислуживать. Одежда этого бедного сеньора совершенно испорчена.

Кок не подал вида, что слышит.

— Боюсь, донья Флавия, мы должны сами заботиться о себе, сказал мой сосед, безуспешно промокая рукав носовым платком. — Конечно, я, как и вы, привык к прислуге за столом, но, осмелюсь сказать, придётся нам учиться справляться самим. — Он бросил попытки очистить рукав и снова набросился на баранину почти с таким же упоением, как донья Флавия.

— Это нехорошо, совсем нехорошо, — проворчала донья Флавия, а потом, повысив голос так, чтобы мог услышать каждый из моряков, заявила: — Дорогой, я требую, чтобы, как только мы вернёмся, ты немедленно пожаловался агенту, который заказал нам проезд. Скажи ему, что мы не ожидали, что в этой поездке с нами станут обходиться как с простыми крестьянами. Уверена, вы со мной согласны, сеньор…?

— Маркос, — любезно вставил тот с набитым бараниной ртом.

— Вы тоже купец, как и мой супруг, сеньор Маркос?

— Увы, нет. Я всего лишь скромный лекарь.

Донья Флавия просияла и захлопала в ладоши от радости.

— Какая удача! Ты слышал, супруг? Этот сеньор — знаменитый врач! Я так страдаю от болей в животе, мой супруг подтвердит. Для меня огромное облегчение — знать, что я могу обратиться к вам.

Маркос явно забеспокоился.

— Я просто еду в Исландию за новыми лекарственными средствами, которые могут быть составлены из неизвестных нам трав и лишайников. Я не намеревался лечить… на борту должен быть корабельный хирург. У него больше опыта в борьбе с морской болезнью, чем у меня.

Но донья Флавия пренебрежительно отмахнулась.

— Не сомневаюсь, что он прекрасно способен предоставить простые лекарства для этих грубых моряков, но такая чувствительная дама, как я, нуждается в осторожном обращении учёного человека, который понимает такие сложные случаи, как мой. Мой муж охотно оплатит любую цену, какую назначите. Мы всегда покупаем самое лучшее.

Торговец вздрогнул. Потом похлопал жену по руке.

— Ну что ты, дорогая, не искушай судьбу разговорами о болезнях. Уверен, за время путешествия ты останешься совершенно здоровой, так что, незачем беспокоить сеньора Маркоса. — И почти не переводя дыхания, отчаянно пытаясь отвлечь внимание жены от её болезней, продолжил:

— Сеньор Маркос, я слышал, что в земле Исландии сохраняются древние мёртвые тела. Говорят, и кожа, и плоть остаются нетронутыми, а все кости таинственным образом исчезают из тела, но на коже не остаётся ни единого разреза. Из таких тел изготавливают сильнейшие лекарства от всех недугов, даже лучше, чем из сушёных египетских мумий. Хотя я так понимаю, что они столь редки, никаких денег не хватит, чтобы купить целое тело.

Маркос изобразил сдержанно-вежливую улыбку, как делают люди, понятия не имеющие, о чём идёт речь, и боящиеся отвечать, чтобы не выказать глупость. Я сомневалась, слушал ли он вообще, или просто боялся привлечь внимание доньи Лусии.

Купец почтительно ждал ответа, но видя, что Маркос не намерен ничего добавлять, обратился к соседу Маркоса справа.

— А каков род ваших занятий, сеньор?

Человек, к которому он обращался, был тем, кто так любезно советовал мне спать возле окна. Сейчас он вежливо улыбнулся, как будто ждал этого вопроса.

— Пожалуйста, зовите меня Витор, а по профессии я составитель карт и собиратель редкостей.

Донья Флавия развернулась к нему, мгновенно забыв свой интерес к лекарю.

— Как волнующе! Расскажите нам, каких находок вы ждёте от этого путешествия? — спросила она, по-видимому, отбросив карты, как нечто совершенно неважное.

Витор секунду помедлил, обдумывая ответ. Его взгляд обратился на меня, и долгое мгновение мне казалось, что он меня изучает. Глаза обрамляли длинные тёмные ресницы, каким позавидовали бы многие девушки. Голодное и напряжённое выражение его лица заставило меня покраснеть. Он быстро отвёл взгляд и снова улыбнулся супруге купца.

— Два редких создания, которых я жажду заполучить, донья Флавия — морской монах и морской епископ — оба водятся в холодных северных водах. Оба они наилучшим образом описаны Гильельмусом Ронделетиусом в его книге «Обзор морских рыб». Морской монах — это рыба, с человека размером, голова как у монаха с тонзурой, длинный чешуйчатый балахон и два плавника, похожие на человеческие руки. Но морской епископ превосходит его, поскольку имеет две руки, две ноги и голову с митрой, как у епископа, в одеянии, напоминающем чёрный плащ.

Жена торговца застыла, глядя на него, с полной ложкой пудинга на полпути ко рту.

— А было ли поймано хоть одно такое создание?

— Конечно же, донья Флавия. И Ронделетиус приводит в книге их прекрасные изображения, основанные на своих наблюдениях. Больше того, морской епископ был пойман и преподнесён в дар королю Польши, хотя во дворце оставался недолго, несмотря на то, что ему были оказаны все возможные почести, соответствующие персоне в ранге епископа. Но это создание знаками дало понять, что не одобряет нечестие при дворе и пожелало вернуться к своей созерцательной жизни в морской глубине, что и было исполнено.

Донья Флавия растерянно смотрела на пенящуюся чёрную воду, как будто ожидала увидеть там морского епископа, который плывёт вслед за нами, вознося молитвы.

— А эти твари… опасны? — тревожно спросил пожилой человек, и даже его толстый сын бросил пинать скамью.

Витор казался смущённым, он как будто жалел, что вообще упомянул этих рыб.

— Считается, что они, в основном, безвредны. Она не нападают на корабли, не сжирают тех, кто падает в море, но немного склонны… как бы это сказать? — к проказам. Мне известно, что морской монах иногда, когда чем-либо недоволен, вызывает яростный шторм.

Донья Флавия схватилась за грудь.

— Тогда я категорически запрещаю вам их ловить, сеньор Витор. Скажи ему, муж. Скажи, он не должен этого делать. Нам нельзя злить этого монстра.

— Дорогая, ты забыла, что мы высаживаемся на берег в Англии, а сеньор Витор объяснил, что эти рыбы встречаются только в холодных северных морях. Когда корабль доплывёт туда, где обитают такие создания, мы давно уже будем в безопасности, на суше.

Однако, его жена, похоже, была далека от успокоения, и бросала на бедного Витора яростные взгляды, как будто он был проклятым Ионой, которого немедленно следовало выбросить за борт.

— Ну а вы, сеньор? — донья Флавия демонстративно повернулась к Витору спиной, обращаясь к последнему пассажиру за столом. — Надеюсь, вы не намерены потопить всех нас, опрометчиво раздражая чудовищных морских монстров?

Он прижал руку к сердцу, привстал со скамьи и грациозно поклонился сначала донье Флавии, потом мне.

— Сеньор Фаусто к вашим услугам, сеньоры.

Мужчина выглядел изнурённым и отощавшим, как будто недавно перенёс болезнь, но это лишь подчёркивало изящество его лица.

— Уверяю вас, милые дамы, бояться вам нечего. Я не стану пытаться пробудить гнев каких-то драконов или чудовищ. Мои поиски гораздо более мирные, и уверен, вы их одобрите — я направлюсь в Исландию на поиски бриллиантов и золота, чтобы украшать шейки прекрасных женщин, подобных вам.

Торговец нахмурился.

— А я и не знал, что там можно найти такое.

— Вот так говорит человек, которому известны сокровища мира, — ответил Фаусто. — И верно, никто их пока не нашёл, но мало кто и искал, поскольку местные на том острове только и думают, что о своих овцах. Но в тех краях горы изрыгают огонь, горячие реки текут из самого сердца земли, и кто знает, какие там можно найти сокровища? А если я ничего не найду — что ж, тогда я найму корабль, отправлюсь к обширным просторам Канады и там попытаю счастья.

Торговец фыркнул.

— Тогда вы глупец, сеньор. Вы разве не слышали, как некий француз по имени Картье съездил с экспедицией в Канаду, а потом вернулся во Францию и объявил, что привёз целое состояние? Он считал, что у него семь бочек серебра, одиннадцать бочек золота и полная корзина неогранённых алмазов и других драгоценных камней. И ничто из этого не было тем, что он думал, а камни годились разве что для того, чтобы засыпать ими выбоины на дороге. Он выручил бы больше денег, если бы привёз оттуда одиннадцать бочек собачьего дерьма — хоть кожевникам продал бы, верно? — он подтолкнул сидящего с ним рядом Витора и от души рассмеялся.

Но улыбка Фаусто не дрогнула, хотя глаза у него стали холодными и жёсткими как гагат. Он был не тот человек, кто станет смеяться над шутками на его счёт.

— Видно, этот Картье не знал ничего о торговле алмазами, и неспособен отличить неогранённый бриллиант от обычной гальки. А я обучался своему делу у знатоков. — Он наклонился вперёд через стол.

— Когда я путешествовал в Индию, я встретился с человеком, который торговал самыми крупными и лучшими бриллиантами. Я спрашивал, откуда они, и долгое время он отказывался отвечать. Но однажды на того купца напала банда грабителей, они хотели задушить его и ограбить. Я стал свидетелем нападения, бросился к нему на помощь и яростно дрался, пока не помог ему отбиться. В знак глубокой признательности, он предложил мне любой бриллиант из своих запасов, на выбор. Но я вместо этого попросил рассказать об источнике этих камней. Он сначала отказывался, но поскольку был обязан мне жизнью, то в конце концов согласился показать мне то место при условии, что я позволю привести себя туда и обратно с завязанными глазами, чтобы я не мог никому указать дорогу. Я позволил завязать себе глаза и меня повезли через горы на муле. Это было ужасное путешествие — я беспомощно ощущал, как животное поднималось по крутым склонам. Я слышал, как из-под ног мула сыпались камни и разбивались в сотнях футов внизу, я понимал, что путь опасен и труден, но ничего не мог сделать, оставалось лишь довериться тому, кто меня вёл. Наконец, тот купец приказал нам остановиться, и с моих глаз сняли повязку. Мы оказались над огромным ущельем, таким глубоким, что большие деревья внизу выглядели тоненькими стебельками травы, а облака плыли ниже края обрыва. Купец рассказал, что когда-то сквозь ущелье протекала могущественная река, чьё течение несло столько алмазов, что они и теперь огромными кучами лежат в высохшем русле.

У доньи Флавии отвалилась челюсть, она даже забыла про еду.

— Даже крестьяне, живущие там, должно быть, богаты как короли. Вы только представьте эти сокровища, — благоговейно выдохнула она. — Это же просто рай.

— Да, дорогая сеньора. Вот только в раю всегда живут змеи. Стены того ущелья — отвесные скалы, такие крутые, что никак невозможно на них удержаться, и такие глубокие, что на верёвке не спустишься. Многие безуспешно пытались сломить неприступную оборону ущелья, их скелеты свидетельствовали об этом.

— Но простите, сеньор Фаусто, — прервал пожилой господин, — мне казалось, вы говорили, что купец добыл там свои алмазы. Как же это ему удалось, разве что вы скажете нам, что тот человек мог летать? Интересная вышла бы сказка, сеньор.

Все расхохотались, но Фаусто только сдержанно улыбался.

— Вы в некотором смысле правы, сеньор, крыльев тот купец не имел, по крайней мере, своих. Он приказал слугам достать из корзин куски сырого мяса, сочащиеся кровью, и бросил их вниз, в ущелье. Потом он засвистел. И почти стразу же появились четыре или пять орлов, слетели в долину и принялись рвать свою кровавую добычу. Птицы были приучены приносить мясо на вершину утёса, где его забирали слуги. А на мясо налипали алмазы. Его люди собрали достаточно алмазов, а потом вознаградили орлов вкусным ужином. Я видел всё это своими глазами, и решил, что вернусь один, и проделаю такой трюк. Но, как я говорил, глаза у меня были завязаны, и вернувшись, я не мог найти путь в ту долину. Я искал его много недель и едва не умер от истощения, но в тех горах можно искать сотни лет, и ничего не найти. Однако, я вас уверяю, сеньор, в отличие от того француза, Картье, когда я найду то ущелье — буду точно знать, что камни там настоящие.

— А тот купец сам натаскивал диких орлов? Но как же он их приручил? — слова вырвались у меня прежде, чем я успела их остановить.

— Люди в Индии знают толк в искусстве соколиной охоты. Однако, судя по вашим слова, вам и самой что-то об этом известно. Вы, сеньорита, интересуетесь соколами? А какие вам больше нравятся?

Мне хотелось дать себе пощёчину за эту глупость. Как я могла так неосторожно выдать себя, когда поездка едва началась?

— Боюсь, я ничего не знаю о соколах, — поспешно ответила я. — Просто меня так поразила ваша история. Никогда прежде я не слышала о таких чудесах.

— Я согласен с вами, дорогая, — поддержал купец. — Я тоже никогда не слыхал такой невероятной сказки. Но вам следует быть осторожнее, и не верить всему, что расскажут вам путешественники. Молодую неискушённую девушку так легко поразить красивыми россказнями.

Фаусто зло посмотрел на него, и даже привстал, как будто собрался ответить на оскорбление, но, если он и хотел отомстить, его опередила донья Флавия, которая в этот момент вдруг вспомнила, что ничего обо мне не знает.

— Что привело тебя на этот корабль, моя дорогая? Ты слишком юна для путешествия в одиночестве. Есть у тебя родители или родня? И с тобой нет сопровождающего? А сеньор Фаусто не ошибался, называя тебя сеньоритой? Ты не замужем?

— Да… нет… то есть, да, я замужем. — Если моё лицо раскраснелось так, как я чувствовала, то должно быть, осветило пол корабля, как огонь в жарочном шкафу.

— И твой муж отпустил тебя одну в столь дальнее путешествие по морю? — возмутилась в ответ донья Флавия. — Что бы не…

Но в этот момент снова раздался звук горна, и по палубе пробежали два босоногих мальчика, как будто бы только и ждали сигнала. Они так поспешно бросились собирать со стола деревянные миски и блюда, что кое-кто из пассажиров едва успел поднять ложку, как миски, из которых они ели, были убраны со стола.

Кок, до сих пор не обращавший на нас внимания, прошагал к столу, вытирая жирные руки о собственные штаны.

— Вон отсюда, и пошевеливайтесь. Парни должны накрывать стол для капитана. Двигайте задницами. Мальчики, хоть и тощие, но не призраки, и сквозь вас проходить не могут.

— Безобразие, — донья Флавия задохнулась от возмущения, пытаясь выдернуть свою миску из рук мальчишки, который в равной степени был полон решимости удержать её. — Мы ещё не закончили есть!

— Значит, в следующий раз будете знать, что надо есть побыстрее, — равнодушно ответил кок. — А для болтовни у вас в этой поездке ещё много времени остаётся. Вам ведь больше и делать-то нечего? Так что, стоит запомнить — есть у вас час для еды, а всё остальное время — для разговоров. Это вы быстро усвоите.

Один из мальчишек захихикал, и кок шлёпнул его по спине ладонью, отчего тот ослабил хватку блюда, которое старался выдернуть у доньи Флавии. Блюдо скользнуло вперёд, и остатки пудинга, её третья порция, с влажным шлепком приземлились ей на шею.

Все на мгновение замерли, растерянно наблюдая, как кашица начинает стекать вниз, в обширное декольте.

Потом донья Флавия издала душераздирающий вопль. Мальчишка бросился бежать, а кок протянул руку, как будто пытался собрать жижу прежде, чем она исчезнет в глубине платья.

Это только ещё больше напугало бедную женщину. Она вцепилась в платье, словно боясь, что его сорвут, и с криком бросилась в пассажирскую каюту с такой скоростью, как только позволяла её толстая туша, под взрывы хохота тех моряков, которые стали свидетелями её несчастья.

Кок вытер рукавом вспотевшее лицо.

— Сеньор, ваша жена… — он старался сдержаться. — Будьте уверены, я выдеру мальчишку, пока у него спина не почернеет, как бочка с дёгтем. Но не думаю, что от этого будет хоть какая-то польза. Капитан купил этого юного Хинрика у его отца в Исландии, когда мальчишке было семь. Это было почти пять лет назад, но он такой неуклюжий, будто только вчера поднялся на борт. И, похоже, сколько его не бей, не вобьёшь ни капли разума. Думаю, отец продал его не потому, что нуждался в деньгах, а просто чтобы избавиться от бесполезного болвана.

— Я не хочу, чтобы мальчика били, — сказал купец. — В данном случае, это не только его вина. Но, полагаю, было бы правильно оставить сейчас мою дорогую жену одну, хотя бы ненадолго… чтобы она могла сменить платье, понимаете. — Он беспокойно оглянулся в сторону пассажирской каюты, явно желая как можно дольше туда не возвращаться.

Я его за это не винила, мне тоже не хотелось туда идти, по крайней мере, пока донья Флавия не заснёт.

Фаусто и Маркос занялись выяснением, не торгует ли кто-нибудь на борту вином получше, а купец и Витор присоединились к маленькой группе моряков, которые обедали, сидя на бухтах канатов, и слушали, как молодой парень поёт о женщинах, остающихся в каждом порту.

Я стояла на корме, в тёмном уголке, глядя, как в чёрной воде плывут огни корабельных фонарей. Пламя рассыпалось тысячей крошечных отражений, как будто за кораблём резвилась стайка сияющих жёлтых рыбок. На тёмных волнах бурлила белая пена, мою одежду раздувал тёплый ветер. У берега на волнах качались маленькие рыбацкие лодки, временами на фоне света лодочных фонарей мелькали фигуры раздетых до пояса рыбаков, вытаскивающих сети. Вдали, на линии берега виднелись точки жёлтых и красных огней, напоминающих драгоценные камни на чёрном бархатном платье. А над всем этим, высоко в небе висел огромный купол белых звёзд, и глядя на них, я ненадолго ощутила блаженное одиночество.

Но всплеск хриплого смеха матросов живо напомнил мне, что я далеко не одна. Меня окружали чужие люди, любой мог узнать, кто я на самом деле, и донести капитану, что на борту еретичка. Я же видела, как эти моряки молились за свой корабль. Должно быть, плыть вместе с еретиками в их глазах хуже, чем прятать на корабле куклу вуду. Мне нужно придумать себе правдоподобную историю для защиты.

Донья Флавия отвлеклась ненадолго, и кок напомнил мне, что на корабле мы проведём ещё много недель, а что нам делать ещё, кроме как разговаривать? Я не смогу вечно от неё прятаться.

Огромный квадратный парус с неожиданным громким хлопком раздулся, внезапно наполнившись ветром, и корабль, подхваченный высокой волной, рванулся вперед, как испуганная лошадь. Я задрожала от холода.

Неожиданно меня окутало что-то тяжёлое. Витор, подойдя сзади, сбросил с плеч свой короткий плащ и укрыл меня.

— Надеюсь, когда мы пойдём дальше к северу, у вас найдётся одежда потеплее, иначе замёрзнете.

Сказать по правде, я об этом и не подумала. Я взяла дома из шкафа несколько платьев из тех, что носила в прохладные зимние дни на холмах Синтры. Неужто там будет ещё холоднее? Смогу ли я купить там тёплую одежду? Я прикусила губу, вспоминая, как много заплачено за эту поездку, а ведь ещё придётся искать корабль, чтобы вернуться домой. На всё остальное нельзя слишком много тратить.

Витор склонил голову набок.

— Пытаетесь избегать донью Флавию?

— Нет, конечно же, нет, — чересчур торопливо ответила я и улыбнулась, увидев, как он преувеличенно поднял брови. — А вы тоже от неё прячетесь? Боитесь, что она снова станет вас поучать о том, как глупо провоцировать морских чудищ?

Он засмеялся. Дыхание было сладким, но не от вина.

— Не надо было мне о них говорить. Хотя я не думаю, что донье Флавии стоит опасаться морских чудовищ, при виде неё они все разбегутся от страха.

— Вы и вправду намерены поймать этих тварей?

— Ловить, пожалуй, не стоит. Если я принесу на борт рыбу, хоть даже и рыбу-епископа, кок тут же поджарит её в своей печи.

— Тогда зачем вы едете в Исландию?

Улыбка внезапно исчезла.

— Разве человек обязан иметь только одну причину, чтобы отправиться в путешествие? Я мог бы спросить вас о том же, сеньора, или может быть, всё-таки сеньорита?

— Я замужем, — отрезала я с притворным возмущением. — Мой муж в Исландии. Он обещал, что пошлёт за мной, когда устроится, и вот я еду к нему. — Я радовалась, что сейчас темно и он не может видеть моё лицо.

— Португалец поселился в Исландии. Это просто невозможно — католик в протестантской стране.

— Он датчанин. Я… мы встретились, когда он приезжал торговать. И полюбили друг друга.

— Значит, вы замужем за протестантом. Поэтому и путешествуете в одиночестве? Семья отреклась от вас?

Я кивнула. Это хоть походило на правду. Мы с матерью расстались совсем плохо. Она собиралась остановиться у своей сестры, и я знала, что там её примут. Но когда я сказала ей, куда направляюсь, она разорвала лиф своего платья и предложила мне вырвать и съесть её сердце.

Почему бы и нет, — твердила она, ведь я уже и так разорвала ей сердце. Ведь когда единственное дитя, тем более дочь, покидает мать в такое трудное время — это преступление, худшее, чем убийство.

Теперь, на этой раскачивающейся палубе, передо мной опять всплывало её бледное страдальческое лицо, полные слёз, но не смягчившиеся глаза и резкий, как крики чаек голос, твердящий мне, что мы не марраны. Да как я могла даже помыслить такое? Всё это ложь, наглая ложь. Как я могла быть такой жестокой, так издеваться над матерью, разве она мало страдает от потери мужа? Мать говорила так, словно ангел смерти уже отобрал у неё отца, и она вдова.

Может, так она и сказала сестре — что её муж мёртв. И это, наверняка, звучало правдиво — мысленно она уже убедила себя в этом, как и во многом другом в своей жизни.

Я была так поглощена воспоминанием о словах матери, что совсем позабыла про Витора, который продолжал говорить.

— … когда мы прибудем в Исландию. Но до тех пор, Изабелла, позвольте мне предложить вам свою защиту, хотя бы от этого дракона — доньи Флавии.

Я пропустила мимо ушей то, что он говорил до тех пор, но в потоке слов проскользнуло имя.

— Изабелла, да? — мягко спросил он. — Прекрасное имя прекрасной женщины, и можете быть уверены, я его не забуду.