— Альваро, Альваро, просыпайся, ленивый пёс!

Камни с грохотом ударили в разбитые ставни моего окна и застучали по деревянным половицам. Пио испуганно заверещал и залез на шкаф.

Я со стоном перевернулся, пытаясь открыть глаза, но тут же сразу зажмурился от яркого утреннего солнца.

— Альваро! Я знаю, что ты там!

Снова полетели камни, один больно ударил меня по спине, заставив, наконец, сесть. Лишь через несколько мгновений до меня дошло, что швыряющийся камнями идиот обращается ко мне.

Я так привык за последние дни к имени Рикардо, что почти забыл, что я Альваро, по крайней мере, для живущих в этом грязном квартале Белема.

— Альваро!

— Слышал, слышал! Иду я! — заорал я. — И прекрати кидаться, недоумок! Ты выбьешь мне глаз.

Я вылез из кровати и подошел к окну. Горло обожгла изжога от вчерашнего дешевого вина, и я закашлялся, высунувшись посмотреть, кто беспокоит меня в этот недобрый час. Как можно вставать до полудня, я никогда не мог понять. На кой черт нужно утро, объясните мне? Таверны закрыты, шлюхи не отпирают дверей, так ради чего вставать?

Я выглянул вниз, на улицу. Она заполнилась толпой, люди теснились, стараясь не задевать друг друга своими бочками и корзинами. Женщины балансировали на головах лотками фруктов или кувшинами с водой, мужчины держали живых кур, бьющихся в руках, ослики покачивались под тяжестью, нагруженные корзинами или огромными тюками сена.

И посреди всей этой суеты неподвижно стоял один человек, глядя вверх, на моё окно. В него врезались, толкали вперёд и назад, ругали за то, что стоит на дороге, но он ни на кого не обращал внимания.

Он был тощий, с мясистыми ушами, торчащими меж его прямых волос как ручки графина. Я с трудом вспомнил в нём одного из слуг на постоялом дворе. Как там его — Феликс… или Филипе?

Он звал меня, яростно размахивая руками, как будто пытался отогнать осу. Но я не собирался спускаться вниз, пока не узнаю, чего ему надо. Может, паршивый трактирщик послал его за деньгами, что я задолжал? Или я и этому Филипе должен денег? Я не мог вспомнить, но мне не раз случалось сделать ставки после слишком многих стаканов, а потом забывать про это. Если говорить честно, я должен бы был признаться — мне много раз рассказывали, как я вытворял в пьяном виде такое, о чём не имею ни малейшего воспоминания. Однако, этот мир полон лжецов.

И как я всегда говорю, если человек не может вспомнить, как делал ставку, значит, он был не в состоянии её сделать. Если собираешься обманывать пьяного, не жди, что он честно отдаст долг, когда протрезвеет.

Я осторожно выглянул в окно и крикнул вниз:

— Чего тебе надо?

— Там твоя… Сильвия. Ты должен пойти.

Моё сердце заколотилось о рёбра.

— Сильвия но… Подожди. Мне нужно одеться. Я быстро.

Я знал! Знал, что Сильвия станет умолять взять ее обратно. И не из-за денег, она ведь еще не знала, что я их заполучу. Она вернулась, потому что любит меня, даже обожает, и поняла, что не может жить без меня, так же, как и я без нее.

Конечно, она выставит какие-нибудь условия, она же гордячка. Заставит пообещать, что я так больше не буду — что бы там я, по ее мнению, ни наделал — и я поклянусь могилой матери. Но мы оба знаем, что она не послала бы этого парня за мной, если бы не решила вернуться.

Я собрал с пола разбросанную грязную одежду. Хотя я одевался со всей возможной быстротой, не обращая внимания на то, как выгляжу, это простое дело заняло целую вечность. Руки так дрожали, что я беспомощно путался в завязках и застежках. Я даже умудрился нацепить штаны задом наперед, и пришлось снова стаскивать их.

Я подошёл к двери и тут мне на плечо прыгнул со шкафа Пио, намереваясь, как обычно, пойти со мной, но я осторожно смахнул его на кровать.

— Нет, Пио, не сегодня. Ты остаёшься здесь.

Сильвия не особенно хорошо относилась к Пио. Он имел привычку без предупреждения прыгать ей на спину и дёргать за волосы. Особенно его радовало, когда у Сильвии были заняты руки и она не могла защититься.

Однажды я едва не задохнулся от смеха, глядя на её борьбу с Пио, я сделал ошибку, сказав ей, что он делает так лишь потому, что она визжит, и если не обращать внимания, ему это надоест. По-моему, в тот раз она швырнула в меня мой обед, а имена, которыми Сильвия называла невинную маленькую обезьянку, не стоило бы повторять даже в портовой таверне.

Поэтому мне показалось разумным придержать Пио в сторонке, пока Сильвия не согласится вернуться. Он сделал ещё бросок ко мне, рассерженно вереща, но я быстренько прикрыл дверь у него перед носом прежде, чем он успел выскользнуть, и, сбегая по лестнице, слышал, как он завопил от злости.

Филипе ждал меня, присев на корточки у стены. При моём приближении он быстро поднялся, ещё раз взволнованно махнул мне рукой и зашагал вперёд по узкой улице так ловко пробираясь в толпе, что пару раз я едва не потерял его из вида.

В конце улицы я повернул к таверне, полагая, что Сильвия ждёт меня там, но почувствовал, что меня тянут за рукав совсем в другую сторону.

— Сюда, она там, возле порта, — сказал Филипе.

Я послушно бежал за ним. Значит, она нашла приют где-то у берега. Но чья же это постель? Я знал, она не в одиночестве провела эту неделю, и чувствовал уколы ревности.

Кто он? Какой-нибудь потный здоровяк из порта, сплошные мускулы и никаких мозгов? Один из тех вкрадчивых музыкантов, что играют в тавернах и подмигивают девушкам, или моряк-иностранец с полным карманом золота? Может, потому она и захотела снова меня увидеть, что корабль любовника ушёл?

Я понял, что крепко сжимаю кулаки и, похоже, что-то яростно бормочу себе под нос — какая-то женщина средних лет с корзиной рыбы на спине вжалась в стену, пропуская меня, и подняла руки, чтобы защитить лицо, будто решила, что я собираюсь напасть. Я улыбнулся и кивнул, но она бросилась прочь, испуганно оглядываясь через плечо. Я старался успокоиться. Нет смысла выспрашивать Сильвию, где она была или с кем, это только вызовет новую драку. Нам обоим лучше не упоминать об этом. Я должен целовать её, обольщать и ухаживать. Она так хотела — быть в центре внимания, чувствовать себя самой желанной женщиной на земле. Такой она и была.

Боже, в паху у меня пульсировало от одной только мысли о ней. Прошла неделя с тех пор, как мы были вместе, и моё тело желало её сильнее, чем пьяница жаждет вина. Теперь я представлял её голой, только с амулетом в виде глаза Бога на покрытой капельками пота груди. Она оседлала меня, спина изогнута, глаза закрыты, губы раздвинуты в крике, мои руки сжимают тонкую талию, поднимаются к нежной округлой груди. Я был так поглощён этой картиной, что прошёл бы мимо хижины, если бы Филипе опять не схватил меня за руку.

— Она здесь, внутри.

Он указал на убогий деревянный сарай, сколоченный из старых почерневших от дёгтя корабельных шпангоутов, и принесённых морем досок, выбеленных, пепельно-серых от морской соли. Дверной проём прикрывал кусок потрёпанной мешковины, снаружи на бочках сушилось несколько сетей. Камни вокруг хижины были покрыты ржавыми пятнами высохшей рыбьей крови и усыпаны пустыми ракушками мидий.

Обычная рыбацкая хижина, убежище, где сушат сети и чистят улов. Здесь воняло рыбьими кишками, просоленными водорослями и кошачьей мочой. Нетрудно будет уговорить Сильвию покинуть эту крысиную нору. Как бы ни был прекрасен приятель-рыбак, её пыл остынет как морской ветер, если приходится проводить время в такой хижине.

Но Сильвия никогда этого не признает. Сейчас, там внутри, она примет театральную позу, соблазнительно растянется на скамье, ожидая меня. Она будет пытаться делать вид, что вовсе и не ждала, я просто случайно зашёл, когда она отдыхала. Будет изображать полное безразличие, пока не решит, что достаточно меня наказала своей холодностью.

Только она слишком хорошо знает, что я как раз и клюю на эту её отчуждённость и презрение, как глупая рыба на сочного червяка, сколько бы ни попадался на этот крючок. И хотя мне хорошо известен каждый крутой поворот этой её игры, я не в силах сопротивляться.

Я сделал глубокий вздох и поднял завесу из мешковины.

Но я увидел не Сильвию, раскинувшуюся на скамье. Свет, проникавший сквозь побитые доски стен, падал на двух мужчин, сидящих на перевёрнутых бочках. Рыбаков, судя по вони и грязи на их штанах.

Я с первого взгляда увидел железный крюк, лежащий на расстоянии руки одного, и острый нож у другого за поясом. Хотя с такими-то кулаками им обоим и оружие ни к чему.

Я выскочил так же поспешно, как и входил, и наткнулся на Филипе. Он вскрикнул — я отдавил ему палец. Но я был не в настроении извиняться. Этот мелкий крысёныш меня подставил. Но разобраться с ним я решил попозже, а сейчас меня занимало одно — поскорее убраться подальше от этой хижины. Я побежал, но Филипе закричал вслед:

— Погоди! Им нужно сказать тебе насчёт Сильвии. Вернись!

Я обернулся. Те двое за мной не гнались. Я поколебался и с опаской двинулся обратно к хижине, разрываясь между любопытством и здоровым желанием держаться подальше от этой опасности. Я не тот человек, кто наслаждается болью, и кроме того, чтобы заработать на жизнь, мне нужно, чтобы лицо оставалось неповреждённым, не говоря уж о других частях организма, к которым я отношусь особенно бережно.

— Да что такое эти два тресколова могут знать о Сильвии, — спросил я у Филипе, — чего ты не мог бы сказать мне и дома?

Кончики кувшинных ушей Филипе покраснели, он выкручивался как школьник, которому приказали снимать штаны.

Меня осенило.

— А, понял. Они хотят денег за информацию, так? Ну, так скажи им, что мне нечем платить за свою еду. А даже если бы мне и улыбнулась удача, за информацию об этой суке я не дал бы и мешка козьего помёта. Мне всё равно, где она и в какие неприятности влипла.

Филипе съёжился, бросил растерянный взгляд на хижину. Внезапно мне пришло в голову, что Сильвия может прятаться где-то поблизости, ожидая, когда рыбакам заплатят. Я повысил голос, чтобы ей стало слышно.

— И если она хочет денег, скажите, пусть торгует собой на улицах, практики в этом у неё достаточно. А когда надоест, она знает, где меня найти. Только лучше пусть поторопится, если моя постель ещё немного остынет, я приведу Барбару чтобы согреть.

Это имя просто принесло ветром, говоря по правде, не знаю я никакой Барбары кроме старой тётки с мохнатыми чёрными усиками, а её я точно в свою постель приглашать не намерен. Но я мог встретить кого-нибудь после того, как меня бросила Сильвия, ей не вредно поверить, что встретил.

Филипе замахал руками, как взволнованная утка.

— Нет, нет, не говорите такого. Сильвия… я не знаю, как вам сказать. Поэтому и привёл вас сюда. Думаю, вам нужно увидеть её самому. Ну, то есть, если это она. Я думаю, это она… Я уверен.

Он снова помчался к лачуге, поднял завесу, и указал на что-то, лежавшее внутри, на полу.

Я понял, что он пытался мне показать, и моё сердце будто сжала ледяная рука. Но этого же не может быть. Я знал бы. Я бы почувствовал. Медленно, на тяжёлых ногах, омертвевших как корабельные шпангоуты, я поплёлся к двери. Два рыбака неподвижно сидели на бочках. Старший вынул изо рта длинную полоску сушёной рыбы, которую жевал, и махнул ею на завесу.

— Опусти. Нечего всем смотреть на нашу добычу.

Филипе втолкнул меня внутрь и, наступая мне на пятки, вернул на место завесу.

На досках пола между двумя рыбаками лежало что-то длинное, завёрнутое в кусок старого паруса. Когда заходил в первый раз, я так испугался, увидав рыбаков, что даже и не заметил свёрток.

— Поймали её в нашу сеть этим утром. Мы сразу поняли, что там мёртвое тело, ещё до того, как сеть её зацепила — увидели, как чайки слетелись над чем-то.

Рыбак помоложе наклонился и отогнул лоскут парусины. Я отшатнулся назад, к Филипе, пытаясь подавить крик. К горлу подступил комок желчи.

Тело явно какое-то время пробыло в море. Я мог видеть только плечи и голову, но очевидно, она была голой. Открытые глаза молочно-белого цвета, лицо раздуто и искажено. Кожа отстаёт клочьями. Что-то обглодало губы и нос, они наполовину съедены и открывают острые белые зубы. Соль покрывала коркой тусклые чёрные волосы, седеющие буквально у меня на глазах.

Я прижал руку ко рту, чтобы сдержать рвоту. Рыбаки поглядели друг на друга с явным презрением к моему слабому желудку. Я смотрел на дырявые доски крыши, и когда, наконец, рискнул заговорить, надеясь, что меня не стошнит, покачал головой.

— Это не Сильвия. Совсем на неё не похоже.

Филипе положил руку мне на плечо.

— Понимаю, она распухла в воде, но посмотрите на амулет, что у неё на шее. Это глаз Бога. Сильвия всегда носила…

Я не смотрел, только огрызнулся:

— Тысячи женщин носят такое.

— Но большинство носит и распятие, а этот глаз гораздо больше, чем…

— Говорю тебе, это не она. Какая-то женщина, возможно выброшенная любовником. Сотни женщин в год топятся сами из-за мужчин или нежеланного потомства, или просто от меланхолии.

Женщины — они такие, им вечно надо делать драматические жесты.

— Вот только эта не утопилась сама, — негромко сказал старый рыбак. — Если только тело не поднялось и не полетело в море. Думаю, она была мертва задолго до того, как оказалась в воде. Посмотрите на эти чёрные пятна на её шее. Ясно как день, что её задушили. А когда жизнь из неё ушла, тело выбросили в море.

Я не мог заставить себя опять посмотреть на тело. Знал, что от этого станет плохо. А те трое сосредоточенно ждали. На их лицах читался вопрос. Неужели они могли подумать, что это я…

— Не смотрите на меня так. Я не причинял Сильвии вреда. Клянусь, я её и пальцем ни разу не тронул. Она жива. Нашла себе другого дурака. Но она вернётся, когда он ей надоест, вот увидите.

Филипе грустно покачал головой, как будто я — какой-то глупый ребёнок.

— Взгляни на неё, Альваро. Посмотри внимательно. Это Сильвия. Я… я вовсе не говорю, что ты…

— Нет-нет, — перебил я. — Это создание — не Сильвия. Думаешь, я не узнал бы свою любовницу? Говорю тебе, это не она. Это какая-то старая ведьма, уродина. Ты не знаешь Сильвию так, как я — в ней столько жизни, столько страсти. Она не может вот так умереть. Я знал бы, если бы она умерла. Я бы понял!

Я развернулся и попытался прорваться сквозь мешковину, висящую в дверях, но только запутался. В конце концов, я оторвал её от дверного проёма и выскочил из домика. Как только я оказался снаружи, меня стошнило.

Две женщины, проходившие мимо вдоль берега, перекрестились и быстро пошли в обратном направлении, очевидно боясь приближаться — вдруг у меня чума.

Меня трясло, но я сумел выпрямиться и, шатаясь, побрёл назад, в своё жилище, пытаясь выбросить из головы то раздутое уродливое лицо, но картинка была словно запечатлена на моих веках.

Не может быть, что это она. С чего они так решили? В Белеме сотни черноволосых женщин, и кто знает, может, она вообще покинула этот город? Её могли бросить в море много миль выше по побережью, а сюда принести течением, или вообще могла упасть с борта корабля. Нет, это совсем не она. Моя Сильвия не мертва.

Я вдруг вспомнил, что не спросил рыбаков, что они собираются делать с телом. Может, просто бросят обратно в воду? С трупами так поступают часто, самое безопасное дело. Никому не нужны проблемы — докладывать о находке, а потом ещё терять целый день, отвечая на кучу вопросов. И никто не хочет, чтобы его семье угрожали или ещё что похуже, если убийца узнает, кто доложил о трупе. Но если о нём уже узнало много людей, у рыбаков не останется выбора, только передать тело властям.

Поклянётся ли Филипе под присягой, что это Сильвия? Если да, то меня первым станут искать, и, если я не сумею предоставить им живую Сильвию, мне не доказать свою невиновность. Мне нужно оставить это жильё, и немедленно, сегодня же, пока за мной не пришли.

Может, Филипе для того и показывал тело, чтобы дать мне возможность сбежать. Если он надеялся получить награду за донос об убийстве, то дать обвинённому шанс спастись — верный способ усыпить свою совесть. А шанс у меня есть, и чертовски хороший. Донья Лусия обещала мне деньги завтра. Всё, что мне нужно — остаться свободным на ночь и утро, а после я смогу навсегда покинуть этот город с неплохим состоянием в кармане, его мне хватит, чтобы убраться из Белема подальше, туда, где меня никогда не найдут.

Я вбежал в свою комнату, побросал в кожаный мешок кое-какую одежду. Конечно, не всю. Если Филипе приведёт солдат, пусть всё выглядит так, будто я должен вот-вот вернуться. Если повезёт, они останутся здесь ждать меня.

Пио прыгнул мне на плечо. Я поцеловал его, погладил маленькую голову, но понимал — его нельзя брать с собой. Не выйдет сидеть где-то в тёмном углу в таверне или просто пройти по улице с обезьянкой на плече без того, чтобы какой-нибудь ребёнок тебя не запомнил.

Я открыл ставню и посадил его на окно.

— Давай, Пио, вали отсюда.

Но он только перевёл на меня круглые коричневые глаза и остался сидеть, жалобно вереща. Он так и сидел, наблюдая за мной, когда я захлопнул дверь.

Дверь закрылась и Альваро исчез. Завтра Рикардо выпросит денег у доньи Лусии, а после, кто-то третий, незнакомец, покинет Белем навсегда. Я пока не знал, как его будут звать, но впереди у меня целая ночь, чтобы над этим поработать. А что касается Сильвии, моей бедной маленькой Сильвии… нет-нет, не надо сейчас о ней думать. Не терять головы, быть настороже. Главное — придерживаться своего плана. Это выглядело достаточно просто.

Но проблема с самыми лучшими и продуманными планами в том, что они есть и у других.