Они положили Джону в отдельную палату, в нескольких шагах от лифта, часовни, торговых автоматов и туалетов. Круг его друзей и семьи – «Семерка», как я называла нас, – имел доступ ко всему, что нам было нужно. Мы расположились в комнате ожидания.

Никто не уходил дольше, чем на несколько часов, и в свое отсутствие писал сообщения каждые несколько минут:

Ответы оставались неизменными в течение первых двадцати четырех часов: Джона отдыхал, никаких новостей о донорском сердце, и доктор сказал, что он вряд ли его получит. Почки Джоны, изуродованные лекарствами, отказывали, и он был помещен на диализ, который сделал его почти непригодным для второй пересадки сердца.

– Если вы только позволили бы дать ему одну из моих… – сказал Тео. Он выглядел ужасно – темные круги под налитыми кровью глазами. Уже несколько недель он не мог нормально спать.

– Это не помогло бы, – сказал доктор Моррисон, – у него всегда было слишком много антител. Васкулопатия слишком неумолима.

– Значит, они просто вычеркнули его из списка?

– Вовсе нет, – ответил Доктор Моррисон, – Джону никогда не исключали из списка. Но если бы новое сердце было доступно, мы бы уже знали. Мне так жаль. – Он повернулся к остальным: – Сейчас самое лучшее для Джоны – это чувствовать себя комфортно и проводить время с вами.

– Ему ведь не больно, правда? – спросил Генри.

– Нет, – мягко ответил доктор Моррисон, – и я сделаю все, что в моих силах, чтобы не было. Я обещаю.

В течение следующих двух дней мы толпились в его комнате, разговаривая и предаваясь воспоминаниям. Смеялись у кровати и выходили поплакать в коридор. На третий день, когда Джона с трудом справлялся даже с минутами, проведенными с нами, какая-то инстинктивная догадка овладела всеми.

Пришло время прощаться.

Таня, Оскар и Дена по очереди остались одни в его комнате. Потом семеро превратились в четверых: Флетчеры и я.

– Как дела? – спросила я Тео. Мы развалились на стульях в приемной, пока Генри и Беверли сидели с Джоной.

– Мой брат умирает, и я ничего не могу с этим поделать. Вот какие у меня дела.

Я уставилась на свои руки в тишине.

– Как дела? – спросил он.

– Я больше не могу сидеть здесь одна, – сказала я, – можно мне… подержать тебя за руку?

Тео подошел и сел рядом со мной. Его большая, сильная рука накрыла мою. Я изучала татуировки, которые змеились вокруг его предплечий.

– Твои дизайны?

– Некоторые из них.

– Почему именно татуировки? Что тебя в них привлекает? – мой голос звучал так, словно я кричала уже несколько часов – хриплый и мокрый от слез.

– Постоянство, – сказал Тео, – татуировка – это искусство, которое кусает глубоко. Оставляет кровь. Никогда не может быть смыто. Искусство, которое остается, – он посмотрел на меня сверху вниз своими глазами цвета виски, – ты осталась.

Я улыбнулась.

– Я хочу татуировку от тебя.

– Только скажи, какую.

– Пока не уверена. Я подумаю об этом.

Он кивнул, и мы стали ждать, держась за руки. Затем вышли Флетчеры – Беверли выглядела хрупкой и неустойчивой, Генри был жестким и непоколебимым – его горе кипело под поверхностью.

– Тео, дорогой, – дрожащим голосом произнесла Беверли, – он хочет тебя видеть.

Тео вошел, а я сидела, зажатая между Флетчерами, держа за руку Беверли и положив голову Генри на плечо. Они не были моими родителями, но я любила их. И я чувствовала, что они любят меня так, как меня не любили мои собственные. Даже сдержанная привязанность Генри была в миллион раз теплее, чем чувства моего собственного отца.

Я не вспоминала о нем с самого Сан-Диего. И о матери тоже. Они никогда не встречались с Джоной, и теперь никогда не встретятся.

«Это их потеря», – с горечью подумала я, но в следующее мгновение эта горечь сменилась яростной гордостью и даже радостью. Я знала Джону Флетчера. Он любил меня, и это была привилегия, которую я буду носить с собой всю оставшуюся жизнь.

Тео вышел, выглядя сбитым с толку. Он бросил на меня странный взгляд, который я не могла понять, а затем сказал:

– Он хочет видеть тебя.

Джона лежал на больничной койке, откинувшись на спинку, как в своей квартире. Катетер проходил под его носом, доставляя кислород, но дыхание было прерывистым. Он делал маленькие глотки воздуха, его грудь дергалась вместо того, чтобы подниматься и опускаться. Его темные глаза резко выделялись на бледном лице. Густые шелковистые волосы стали тонкими и ломкими. Трубки и провода тянулись к его правой руке, обмотанной белой лентой. Диализный аппарат непрерывно вращался рядом с кроватью. Другой следил за его сердцем. Я не понимала цифр артериального давления, но скачущее электрическое тиканье пульсометра звучало быстро и возбужденно в моих ушах.

– Ты хотел, чтобы я пришла? – сказала я, опускаясь в кресло рядом с кроватью. Опершись локтями на матрас, я взяла его руку в свою.

– Я добиваюсь обещаний, – сказал он между короткими, неглубокими вдохами, – никто… не может отказать парню… в… таком состоянии.

Я попыталась найти остроумный ответ, но у меня ничего не вышло. Только непреодолимое воющее желание, чтобы он был в любом другом состоянии, но только не в этом.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила я, – все, что угодно.

– Нет, Кейси. Только ты. Здесь со мной.

Я кивнула.

– Я здесь. Я никуда не уйду.

Он улыбнулся, слабо дернув губами.

– И что касается обещания…

– Что ты хочешь?

– Обещай мне… – его голос был слабым и мягким, но отчаянная напряженность окутала его взгляд.

– Что, детка?..

– …полюбишь снова.

Я с минуту смотрела на него, потом покачала головой.

Он боролся, чтобы сделать вдох.

– Кроме нас с тобой есть что-то еще, Кейс. Пожалуйста… не сдерживайся. Ты можешь дать этому миру так много. Так много любви, Кейси… так много.

Моя грудь сжалась.

– Я даже думать об этом сейчас не могу, Джона…

– Со временем, – сказал он, – обещай мне. Если ты кого-то найдешь…

– Никогда.

Его пальцы переплелись с моими.

– Нет. Ты будешь. Любить его. Любить его всем сердцем. Как ты любила меня. Люби его даже больше, – его глаза закрылись. – Я так счастлив, Кейс. Как никогда не был. Это… подарок. Ты понимаешь?

Я провела тыльной стороной пальцев по его лицу.

– Понимаю.

Его глаза медленно открылись.

– Пусть кто-нибудь другой… почувствует то же, что и я сейчас. Ладно? Пообещай.

Мне хотелось покачать головой и сказать ему, что я не смогу этого сделать. Никогда. Я никогда больше ни к кому не буду чувствовать того, что чувствую к нему.

– Я люблю тебя, Кейс, – сказал он между неглубокими вздохами, – я так тебя люблю. Пообещай…

– Я люблю тебя, Джона. И… Ладно. Да. Я обещаю. – Слезы потекли по моим щекам, когда я кивнула: – Я обещаю.

Его глаза снова закрылись. Его тело откинулось на подушки, и следующий вдох казался ровным, а выдох – облегченным. Уголки его рта приподнялись, потом вытянулись еще больше. Он улыбнулся. Тогда он был прекрасен. Мирный. Безмятежный.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – сказала я, – знаю, что ты устал. Просто отдыхай и слушай.

Все еще улыбаясь, он кивнул.

– Я здесь.

– Я люблю тебя, – сказала я, – ты лучшее, что когда-либо случалось со мной. Не отдала бы ни одной секунды нашего времени. Ни одной.

– Кейс… – выдохнул он. Его рука в моей дрожала, пытаясь подняться. Я подняла ее и прижалась щекой к его ладони. Он медленно провел кончиками пальцев по моим волосам.

– У меня сердце разрывается, – сказала я, – и я так счастлива. Ты делаешь меня такой счастливой. Твоя любовь сделала меня сильной. Ты сделал меня лучше… – рыдания, как маленькие ножи в моем горле, от которых слова пытались увернуться, – быть любимой тобой, Джона… это величайшая честь в моей жизни.

Он смотрел на меня, и слезы текли по его бледному лицу.

– Боже, ты… такая красивая, – прошептал он, – такая красивая. Не хочу прекращать смотреть на тебя… но… я устал.

– Спи, – сказала я, приподнимая край простыни, – я буду здесь, когда ты проснешься. Я буду здесь все время.

Я склонилась над ним, нежно поцеловала в губы и взяла его лицо в свои ладони.

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Кейс. Люблю тебя… – его глаза закрылись, и через минуту он заснул.

Я положила свою больную голову на кровать рядом с ним, измученная больше, чем когда-либо. Выжатая и опустошенная. Ни радости, ни боли, ни надежды, ни сожаления.

Я не оставила ни слова невысказанным.

Положив голову на бедро Джоны, я погрузилась в сон, где мне снилось, что я плаваю в стеклянном море. Подвешенная и невесомая. Красота окружала меня разноцветными лентами и вихрями света. Тихо. Мирно.

Счастливо.