Однажды утром Джона не спеша встал с постели, а потом добрался до кухни, не останавливаясь, но уже это заставило его положить руки на стойку и отдышаться. Бо́льшую часть дня он провел в кресле в гостиной.

Скорость ухудшения его состояния приводила меня в ужас. Секунды ускользали, унося с собой наши мгновения. Я боролась, чтобы удержать их. Сделать из них нечто большее, чем страх, горе и агонию.

Потеря Джоны была мучением, и если я остановлюсь, чтобы подумать, даже на мгновение, это убьет меня.

Я должна была продолжать двигаться. Идти вперед, ради Джоны и ради меня. Я отвечала на телефон, давала ему лекарства и готовила еду. Брала его с собой в душ, помогала вымыться и помыть голову, а потом помогала выйти. Я сделала из этого кокетливую игру, но тело Джоны уже было не в состоянии сделать что-то еще, кроме нескольких теплых поцелуев.

Я уволилась с работы в «Цезаре» несколько недель назад и жила на последние деньги, полученные от Rapid Confession. Эти средства тоже заканичвались, но теперь у меня не было ни малейшего шанса покинуть Джону. Если я потеряю свою квартиру, так тому и быть. Сейчас я жила у Джоны, а потом – туманное потом – у меня было много друзей в Лас-Вегасе, к которым я могла бы приткнуться, пока не встану на ноги.

Казалось, будто Вселенная испытывала меня. Однажды днем позвонил Джимми Рэй и предложил мне все, что я только могла пожелать: новый контракт с RC, дополнительный сольный контракт на написание и продюсирование моего собственного альбома и аванс, благодаря которому я была бы обеспечена на долгие годы.

– Лейбл отчаянно нуждается в тебе, – сказал он. Его голос был сердечным, но я практически чувствовала его отчаяние. – Элли хорошая девочка, но она не ты. Ты читала прессу? Фанаты хотят, чтобы ты вернулась. Мы хотим, чтобы ты вернулась.

Мне захотелось рассмеяться над этой нелепостью. Джимми щебечет, как торговец подержанными автомобилями или как клоун на ярмарке. То, что он предлагал, было настолько мелким и ненастоящим по сравнению с тем, что было у меня с Джоной. Несмотря на всю грядущую боль, и да поможет мне Бог, потому что это будет лавина, она того стоила. Джона стоил всего.

– Нет, спасибо, Джимми.

Я услышала вздох и заикание.

– Нет, спасибо? Ты собираешься отказаться от всего этого ради чего? Водителя лимузина?

– Да.

– Послушай, котенок, сейчас у нас отчаянное положение. Я не хочу сыпать соль на рану, но Лола говорит, что он умирает. И ты собираешься выбрать его вместо всего, что мы предлагаем?

– Нет, – ответила я, – я ничего не выбираю. Выбора нет. И никогда не было.

Тишина никогда не звучала так хорошо.

Я повесила трубку.

На следующее утро я проверила свой банковский счет на ноутбуке, прищурив один глаз, мысленно готовясь увидеть кучу нулей или красных цифр с большим жирным отрицательным знаком перед ними. Вместо этого мой баланс насчитывал почти пять тысяч долларов. Деньги перевели с резервного счета Wynn Gallery.

Я обнаружила Джону отдыхающим на диване, наблюдающим за тем, как Гарри встретил Салли – я полностью превратила его в настоящего ценителя кино восьмидесятых. Я встала перед ним, уперла руки в бока и изо всех сил попыталась приподнять одну бровь без помощи пальца.

Он покосился на мою слабую попытку.

– У тебя либо очень сильно болит голова, либо ты пытаешься прочитать что-то, напечатанное за километр отсюда.

– Пять тысяч долларов таинственным образом оказались на моем счету.

Улыбка Джоны погасла.

– Мне жаль, что не больше.

– Больше? – я опустилась на диван рядом с ним, – в чем дело? Откуда они вообще взялись?

– Это то, что осталось от распродажи в галерее после того, как я погасил ипотеку родителей и дал Тео достаточно для первоначального взноса на открытие его салона.

– Его собственный салон. Бог мой, ты настоящий благодетель.

– Я верю в него, – просто ответил Джона, – верю в тебя. Пять тысяч – это немного, но это значит, что ты можешь продолжать жить здесь, найти новую работу и продолжать работать над своим альбомом. Или что-то другое, что ты хочешь сделать.

– Мне это не нужно, – сказала я, мое горло наполнилось слезами, – я могу что-нибудь придумать.

– Я знаю, что ты можешь, – сказал он, – ты можешь стоять на своем, но если я смогу облегчить тебе задачу, я сделаю это.

Я покачала головой, смаргивая слезы. Я не могла плакать слишком много сейчас. Если я начну, то боюсь, что никогда не остановлюсь.

Джона потянул меня на себя, и я свернулась рядом с ним, прижавшись спиной к его груди. По телевизору показывали «Новогодний бал», и Гарри помчался на вечеринку к Салли, чтобы признаться ей в любви. Потому что он хотел, чтобы остаток его жизни начался как можно скорее.

– Моя жизнь началась на этом диване, – прошептала я, – в тот момент, когда я проснулась утром.

Он кивнул, уткнувшись мне в волосы.

– И моя тоже, Кейс. Моя тоже.

В ту ночь мы лежали в постели и нежно целовались. Мои руки блуждали по его коже, пытаясь запомнить каждую линию и контур. Надеясь, желая, чтобы слабое пламя желания вспыхнуло и загорелось.

– Милая, я так устал, – сказал он.

– Это не проблема, – сказала я, широко улыбаясь, стараясь сделать свой дрожащий голос соблазнительным и игривым. Я провела руками по его груди, к поясу пижамных штанов. – Может быть, немного оральной стимуляции?

Джона покачал головой, уткнувшись в подушку.

– Не сегодня, Кейс.

Это было уже пятое «не сегодня» подряд, и улыбка соскользнула с моего лица, как непрочная маска.

«Не сегодня». Но за взглядом Джоны, за теплотой и печалью, за бесконечностью мыслей я прочла, что он говорил на самом деле.

«Не сегодня».

«Не завтра».

«Больше никогда».

– Хорошо, – сказала я, мое дыхание сжалось в груди, которая внезапно стала весить тонну. Слезы жгли мне глаза, я не успела отвернуться и была слишком слаба, чтобы не дать им пролиться.

– Я ненавижу это больше всего…

– Т-с-с.

– Мне очень жаль.

– Нет. Не извиняйся, Джона. Сожалеть – значит желать, чтобы нас не было, а я не сожалею об этом. А ты?

Он покачал головой, его глаза были полны слез.

– Эти последние месяцы были всем.

– Всем. Я ни о чем не жалею. Но я сейчас немного поплачу, хорошо? Я ничего не могу с этим поделать. Не могу…

«Я не могу потерять тебя». Вот что я хотела сказать, но я потеряю его в любом случае, и поэтому я плакала, а он держал меня, пока я не остановилась.

Я вытерла глаза, затем стянула рубашку и расстегнула лифчик.

– Что ты делаешь? – пробормотал он сонным, размеренным голосом. Теперь он должен был говорить только так, чтобы хватило воздуха.

– Хочу быть рядом с тобой, – я крепко прижалась к нему. От него пахло теплом, мылом и его собственным запахом, который был присущ только ему.

Джона крепко прижал меня к себе и быстро заснул – он все время ужасно уставал, но я долго лежала без сна, мое сильное сердце билось рядом с его, которое так стремительно теряло силы. Я хотела, чтобы у него была вся та сила, которой у меня было в избытке. Я попыталась представить себе поток энергии, живой и изобильной, исходящей от меня и просачивающейся в него. Она делает его лучше. И он поправляется.

«Не оставляй меня».

На следующее утро он проснулся с одышкой, едва был способен сесть без посторонней помощи. Наши глаза встретились, и он провел пальцами по моей щеке.

– Время пришло.

Я думала, что сейчас рухну на него, рыдая и причитая, позволяя горю выплеснуться из меня. Бог знает, как мне этого хотелось. Но после мне все равно пришлось бы отвезти его в больницу, и этот последний момент, здесь, в нашей постели, был бы потрачен впустую на слезы.

Вместо этого я поцеловала его, как и положено целовать возлюбленного – глубоко, долго. С каждым граммом бесконечной любви, которая жила во мне.

Я поцеловала Джону Флетчера всем сердцем и каждой частичкой своей души, которая будет любить его вечно.