С Арктикой времен Великой Отечественной войны связан один из весьма почитаемых публикой символов Московского метро — бронзовая скульптура матроса-сигнальщика на станции «Площадь Революции». Поначалу на этой станции планировали только тематические барельефы, но потом скульптор Матвей Манизер настоял на своей идее — поместить в нишах пилонов бронзовые фигуры. Сам он с учениками их и изготовил. Для скульптуры матроса-сигнальщика позировал Олимпий Рудаков, в то время курсант Высшего военно-морского училища им. Фрунзе. Еще до завершения учебы в составе экипажа знаменитого линкора «Марат» он побывал в Великобритании, где 20 мая 1937 года на Спитхэдском рейде Портсмута состоялся международный военно-морской парад в честь коронации Георга VI. Именно при этом короле Англия через несколько лет заключит союзнические отношения с Советским Союзом ради борьбы с общим врагом.

Судьба Олимпия Рудакова оказалась сложной. Он окончил училище осенью 1937 года и был направлен на Северный флот. До 1939 года служил командиром БЧ-2 на эсминцах «Урицкий» и «Валериан Куйбышев». Затем его откомандировали на Высшие специальные курсы офицерского состава, где он изучал артиллерийское дело. Вернувшись на Северный флот, до ноября 1941 года служил командиром БЧ-2 на эсминцах «Карл Либкнехт» и «Гремящий», потом его назначили помощником командира эсминца «Сокрушительный». В этом качестве ему довелось неоднократно участвовать в сопровождении союзных конвоев в Мурманск.

20 ноября 1942 года во время сопровождения конвоя QP-15 «Сокрушительный» катастрофически повредило сильным штормом. Лопнул настил палубы, смялась обшивка левого борта, оторвало и унесло волнами корму вместе с несколькими моряками, находившимися в румпельном отсеке. Спасти их было невозможно. Корма затонула, при этом взорвался запас глубинных бомб. Эсминец сразу стал неуправляемым.

Командующий Северным флотом А. Г. Головко в тот момент не имел точной информации о происходящем. В его дневнике записано: «Метеосводка плохая. К двум часам ветер в Баренцевом море усилился до девяти-десяти баллов. Представляю, что происходит сейчас там, где идет конвой, возвращающийся от нас и сопровождаемый нашими кораблями: лидером „Баку“ и эскадренным миноносцем „Сокрушительный“! Однако неясно, почему „Сокрушительный“ отвернул от конвоя прежде срока, не дойдя до назначенной точки сопровождения. Стало это известно из проходящей радиограммы, которую командир „Сокрушительного“ Курилех дал на лидер „Баку“ в адрес командира дивизиона Колчина около тринадцати часов: „Отвернул от конвоя, лег на курс сто девяносто, ход пять узлов“. Почему такой ход? Что-нибудь стряслось с котлами? Или сдают крепления?». Командующий признавался, что не хотел предполагать худшее, однако сразу вспомнил, как у такого же эсминца «Громкий» в мае того же года во время шторма оторвало нос. Тогда корабль и людей удалось спасти.

Последовало более часа неизвестности, которая разрешилась, как записывал Головко, отнюдь не радостными известиями: «Около 15 часов 30 минут приносят радиограмму, подписанную Курилехом: „Авария надводного корабля: широта 73 градуса 30 минут, долгота 43 градуса. Имею повреждения, хода дать не могу“. Теперь понятно, что дело серьезное. Жду, что донесет Колчин, но тот молчит, и в 17 часов поступает новая радиограмма от Курилеха: „Широта 73 градуса 30 минут, долгота 43 градуса, имею повреждения, хода нет, нуждаюсь в помощи“. Почему же молчит Колчин? Неужели потерял „Сокрушительный“ и собирается докладывать после того, как обнаружит его?».

Вопрос о том, отвечал ли непосредственный начальник, Колчин, на сообщения с «Сокрушительного» и почему лидер не оказал помощь, рассматривали потом на следствии и признали, что «Баку» оказать помощь не мог, поскольку сам сильно пострадал.

«Корму оторвало волной до машинного отделения. Корма утонула. Держусь на поверхности. Ветер — зюйд, десять баллов…», — сообщил по радио командир «Сокрушительного». К этому времени из Иоканьги к месту катастрофы вышли эсминцы «Новик» «Урицкий» и «Валериан Куйбышев», из Ваенги пришел «Разумный». Однако аварийный «Сокрушительный» взять на буксир не удалось: шторм продолжал бушевать, канаты и тросы рвались.

Обстановка на гибнущем эсминце сложилась тоже аварийная — уже в смысле человеческого фактора. При неудачной попытке спустить шлюпку несколько моряков оказались в ледяной воде, и тех, кого удалось вытащить, разместили в ленинской комнате, выдав им порцию спиртного «для сугрева». Пока переносили в кают-компанию продукты и спиртное, несколько краснофлотцев добрались до водки, и вскоре часть экипажа была пьяна и даже впала в буйство. Командир БЧ-3 старший лейтенант Лекарев, угрожая пистолетом и обещая выбросить за борт, гонял пьяных с палубы. Он же, по свидетельству выживших, кричал: «Настал час покинуть корабль, так сделайте это с гордостью и достоинством советских моряков!»

По воспоминаниям матроса Петра Никифорова, тяжелейшую ситуацию еще больше осложнило мучительное ожидание то ли помощи, которая подойдет, то ли неминуемой гибели. «Личный состав „Сокрушительного“ в это время слонялся по кораблю без дела. Склады продуктов и обмундирования были открыты, и обычный корабельный порядок перестал поддерживаться…».

Никифоров в своих мемуарах описывал ситуацию, когда искушение просто неминуемо должно было победить хотя бы часть команды.

«Из открытого вещевого склада можно было брать любое обмундирование — от носков до шубы, — но никто к ним не прикоснулся. Сухую провизионку, где хранились продукты питания, тоже открыли, и я взял булки и консервы. В это время появился матрос из боцманской команды (фамилии не помню), который мне сказал: „Здесь, в мокрой провизионке, под замком находится сто литров водки, сам выгружал. Жаль, что добро пропадает, давай, Петя, собъем замок!“ Я с ним не согласился и ушел. Через некоторое время этот матрос все-таки сбил замок и, набрав чемоданчик поллитровок, разнес по кораблю весть о возможности выпить. Некоторые моряки этим воспользовались… Предвидя, что силы могут пригодиться, я выпил граммов сто и хорошо поел. Под срезом полубака играли на баянах и пели „Раскинулось море широко“. Никто из офицеров в происходящее не вмешивался…».

Впоследствии в материалах расследования будет сказано: «Но в эти трагические часы большинство командиров боевых частей и служб забыли о своем долге и чести офицера, утратили командный голос, долг коммуниста, превратились в сторонних наблюдателей. На верхней палубе отдавать приказы, руководить швартовыми работами, спасением моряков и поддержанием дисциплины приходилось не старшему помощнику командира Рудакову, а командиру минно-торпедной боевой части старшему лейтенанту Лекареву и командиру зенитной батареи Епикову… Руководил борьбой за живучесть не главный механик корабля (командир БЧ-5) Сухарев, а политрук Владимирский и главный боцман Сидельников…».

Из-за шторма не удались и все попытки прибывших на помощь эсминцев пришвартоваться к гибнущему кораблю борт к борту. Начали налаживать канатную дорогу, чтобы переправить людей на «Валериан Куйбышев». На «Сокрушительном» этим опасным процессом руководил старший лейтенант Лекарев. Один из участников событий вспоминал: «Первая партия была боцманом и Лекаревым переправлена без жертв, готовили вторую. Но тут с мостика спустилось на полубак командование корабля: командир корабля Курилех, военком Калмыков, старший помощник командира Рудаков, командир БЧ-2 Исаенко, командир БЧ-1 Григорьев, командир БЧ-5 Сухарев, командир БЧ-4 Анисимов и доктор (лекпом) Иванов. В момент опасности они бездействовали, сказались больными, а сейчас при первой же возможности кинулись спасать свои жизни… Их переправили во второй партии».

После этого из-за усиливающегося шторма и 20-градусного мороза начали рваться даже те канаты, который использовались для переправы. Заново налаживали канатную дорогу из пенькового троса и привязанных к нему спасательных кругов. С эсминца «Урицкий» бросали концы, чтобы прыгающие в воду матросы могли за них хвататься, а спасатели вытаскивали бы их на палубу. Боцман Сидельников с «Сокрушительного» тоже перебрасывал концы на ближайшие эсминцы, он и Лекарев успокаивали и наставляли людей перед прыжком в воду.

Очевидцы запомнили трогательный момент во всей этой трагической ситуации. По их рассказам, Сидельников привязал на пояс старшине Баркову небольшой чемодан, который настоятельно просил сберечь. Старшина прыгнул, его вытащили — уже потерявшего сознание от холода. И, конечно, увидев чемоданчик, спасатели заворчали, мол, додумался барахло с собой тащить. В чемоданчике оказалась корабельная собачка Мэри…

Впрочем, безобразия на фоне паники продолжались. Свидетели так описывали их: «К очередной группе… пристроились сильно пьяные Гавришев, Швартовский, Кузьмин и другие (участники пьянки в Ленкомнате). Одежда на них была странная — поверх краснофлотской формы они облачились в офицерские кители с орденами и кортиками, а также в кожаные регланы…».

22 ноября в 15 часов на «Сокрушительном» осталось 15 человек, возглавляемых старшими лейтенантами Лекаревым и Владимировым. Боцман Сидельников тоже оставался на гибнущем корабле. Эсминец «Куйбышев» успел принять на борт 179 человек с «Сокрушительного», «Урицкий» — 11. Одного спасенного подняли на «Разумный». 14 человек погибли во время спасательной операции. Но теперь эсминцам, у которых заканчивалось топливо, пришлось уходить.

Эсминец «Громкий», отправленный им на смену, был поврежден штормом и вынужден вернуться. Два тральщика из-за своей тихоходности прибыли к месту аварии слишком поздно. Никаких следов «Сокрушительного» они найти уже не смогли. Командующий Северным флотом, судя по дневниковым записям, впоследствии винил и себя в трагическом исходе. «Жалею, что не послал вчера к „Cокрушительному“ тральщики. Румянцев предлагал послать их, но я тогда не принял его предложения. Это моя ошибка. Был уверен, после того как эсминцы обнаружили „Сокрушительный“, они сумеют взять его на буксир. Потеряны сутки, ибо все равно необходимо посылать тральщики…».

Дальше рассказы очевидцев рисуют разную картину событий. По одной из версий, при высадке в порту уцелевшие моряки с «Сокрушительного» демонстративно отказались подчиняться своим командирам. Матрос Петр Никифоров вспоминал иное: «Через сутки или более „Валериан Куйбышев“ ошвартовался в Полярном. Для спасенных подали автобусы, которые отвезли их в госпиталь. Там братья-матросики первым делом спросили: „А водка будет?“. Начпрод ответил: „Будет!“. Вскоре появились ящики с живительной влагой и бутерброды… Кто-то высказал мысль: „Давайте просить у командующего флотом корабль, вместе со старым командиром будем продолжать воевать“. А раз так, то командиру нужно послать приветствие. „Кто возьмется?“ Поручили мне. Послание написали и передали для вручения Курилеху. В этот момент никто из нас не вспомнил очень важную статью Корабельного устава о том, что командир с гибнущего корабля должен уходить последним. За то, что подготовил приветствие, меня вызвали к следователю, и я — единственный из матросов — присутствовал в качестве свидетеля на заседании военного трибунала. Оно проходило в Полярном при большом стечении офицеров…».

Н. Н. Гендриков, один из спасшихся с «Сокрушительного», вспоминал: «Мы были еще живы, но с жизнью на самом деле уже распрощались. Попрощались и друг с другом. Шансов выжить не было никаких. Меня вызвал командир в ходовую рубку и приказал уничтожить секретную документацию, что я и сделал, как это было положено. Часть команды была пьяная, говорили: „Все одно помирать!“. К нашему счастью, спустя двое суток нас каким-то чудом нашли корабли. Спасали с большим трудом, кому-то повезло, кто-то погиб… В базе писали объяснительные следователям. Их особенно интересовало поведение офицеров и командира».

Адмирал Головко писал: «Запрошенный по моему приказанию Владимиров сообщил, что командование покинуло корабль. Тут же он очень толково доложил о принятых им мерах: поднял пары, запустил механизмы. Заключительные слова донесения Владимирова: — эсминец держится хорошо. Жизнь все время вносит поправки в наши представления о людях. Владимиров, Лекарев и с ними 13 человек, оставшиеся на борту „Сокрушительного“, скорее всего, самые смелые люди из всего экипажа. Сердце сжимается при мысли, что именно они могут погибнуть. Курилеха придется отдать под суд. Это, бесспорно, трус, личность без стыда и совести, не имеющая понятия ни о чести командира, ни о долге настоящего человека. Досадно, что не распознал Курилеха раньше…».

Эту катастрофу, в которой не все моряки повели себя достойно, командующий Северным флотом воспринимал особенно остро. Как раз в 1942 году начали создавать советскую гвардию, наименования гвардейских присваивали за особые воинские заслуги частям и соединениям, а также боевым кораблям. Эскадренный миноносец «Сокрушительный» был в числе первых кандидатов на присвоение почетного звания. Зенитчики эсминца считались лучшими на всем Северном флоте, а его командира руководство флота намеревалось представить к званию Героя Советского Союза.

Именно «Сокрушительный» 28 марта 1942 года во время проводки конвоя PQ-13 преградил дорогу немецкому эсминцу, вступил с ним в бой и отогнал огнем от судов конвоя. Впоследствии этот эпизод создал немало проблем советским военным историкам. С одной стороны, за время Великой Отечественной войны это был практически единственный на всех флотах СССР случай, когда надводный корабль вступил в поединок с немецким кораблем аналогичного класса и вышел победителем. С другой стороны, финал боевого пути «Сокрушительного» оказался омрачен вышеописанными обстоятельствами, и поэтому злосчастный корабль вообще лишний раз старались не упоминать. Впрочем, неоднократно высказывались мнения, что с гибелью «Сокрушительного» не все было так однозначно.

Сталину сразу было доложено о гибели эсминца и поведении части офицеров, покинувших корабль в первых рядах. Верховный Главнокомандующий приказал наградить проявивших доблесть, а тех, кто повел себя неподобающе, в том числе и Олимпия Рудакова, судить по всей строгости закона. Дальше характерный для той эпохи маховик начал раскручиваться. 26 ноября нарком ВМФ Кузнецов подписал директиву о расследовании факта гибели эсминца «Сокрушительный» № 613/Ш.

По приговору военного трибунала бывшего командира «Сокрушительного» Курилеха и командира БЧ-2 Исаенко расстреляли. Политрук Калмыков, о котором в приведенном далее письме начальника политического управления ВМФ говорилось «трус и подлец Калмыков оказался в числе первых шкурников на корабле», получил 10 лет лагерей. Рудаков, Григорьев, Анисимов и лекпом Иванов отправлены рядовыми в штрафбат.

В штрафном батальоне на легендарном полуострове Рыбачий Рудакову удалось отличиться. Во время атаки была захвачена немецкая минометная батарея, и Рудаков организовал ее немедленное применение уже против немцев. В следующем бою его ранило, после чего трибунал принял решение о снятии с него судимости и возвращении звания капитан-лейтенанта. Он командовал батареей в сухопутных войсках (в составе 19-й армии). В его тогдашней характеристике написано: «За время пребывания в батарее показал себя, как один из лучших офицеров в руководстве управления своими подчиненными. Инициативный, находчивый, рассудительный офицер. Повседневно борется за насаждение воинской дисциплины, организованности и порядка среди личного состава взвода. Товарищ Рудаков вел огонь прямой наводкой по огневым точкам противника с дистанции 400–600 метров. В результате стрельбы было повреждено 7 амбразурных дзотов, 16 жилых землянок, подавлен огонь двух 75-мм орудий противника, стрелявших прямой наводкой по переднему краю нашей обороны. Огнем своего взвода тов. Рудаков три раза поддерживал действия наших разведгрупп».

В феврале 1944 года Рудаков добился возвращения на флот, и его назначили помощником командира эсминца «Громкий». Впоследствии Олимпий Рудаков дослужился до контр-адмирала.

Его сын, капитан 1-го ранга Юрий Олимпиевич Рудаков, рассказывал об описанных событиях так: «Что касается истории с „Сокрушительным“, то мне довелось тоже служить на Северном флоте. Там я встречал очевидцев и участников этой катастрофы… В катастрофе вины отца нет. Адмирал Михайлин, он на эсминце „Куйбышев“ тогда спасал экипаж „Сокрушительного“, сказал, что Рудакова сняли с терпящего бедствие судна раненым и 138-м по списку. А потом флотское начальство выставило отца крайним…».

В любом случае Рудаков оказался счастливчиком, поскольку уцелел во время морской катастрофы, а потом сумел успешно продолжить карьеру, несмотря на трибунал и штрафбат. Вдобавок уже после войны он не попал (а шансы были) на печально известный линкор «Новороссийск».

А у пассажиров столичного метро давно есть примета: чтобы день сложился удачно, надо потереть флажок бронзового матроса-сигнальщика на «Площади Революции».