Глава 41
К Серпухову подъехали в глубоких сумерках.
Несмотря на поздний час, городские ворота были открыты, и в обе стороны по тракту двигались груженые подводы.
Стражник с помятым лицом мазнул ленивым взглядом по едва державшемуся в седле Мухе, на секунду задержавшись на Ирине, и небрежным кивком пропустил их в город, ссыпав в мошну полученную от Беззубцева горсть монет.
Копыта лошадей с чавканьем увязали в жидкой грязи, накрапывал мелкий дождик.
Ярослав с тревогой поглядывал на дьяка — по тракту того везли в сооруженных Евстафьевым носилках, но Беззубцев посчитал, что они привлекут излишнее внимание на въезде, и настоял, чтобы Муху пересадили в седло.
Дьяк почти не разговаривал; большую часть пути он лежал с закрытыми глазами, со страдальческой гримасой на бледном осунувшемся лице.
Сейчас он так накренился в седле, что Ярослав старался держаться ближе, чтобы подхватить его в случае необходимости.
Подворье Успенского монастыря оказалось на окраине городка, и представляло собой гостевой дом с конюшнями, деревянный храм, да несколько корпусов, где, очевидно, проживали монахи.
Рыжий привратник поначалу заартачился и не хотел их пускать, но дьяк, поманив его к себе прошептал ему что-то на ухо, и монах, сразу переменившись в лице, проворно засеменил по двору, приглашая следовать за собой.
Их разместили в просторной комнате, где почти не было мебели — деревянные лавки вдоль стен, да матрацы, набитые соломой, на полу.
Первым делом Ярослав послал Евстафьева за водой, а сам, тем временем, снял с дьяка повязку.
Рана выглядела хуже — усилился отёк, края разошлись, гиперемия распространилась на окружающие ткани.
Промыв рану сначала теплой водой, потом стерильным раствором из шприца, Ярослав вскрыл несколько спиртовых салфеток и продезинфицировал её. Еще один стерильный бинт ушел на перевязку. Завершив манипуляции уколом анальгина в плечо, Ярослав припрятал использованный шприц — их тоже оставалось немного. В крайнем случае, иголки можно было прокалить на огне.
После укола Муха заснул. Ярослав уже хотел накрыть дьяка его же кафтаном, когда Ирина, подтолкнув его локтем, указала глазами на татуировку на правом плече дьяка — полустершийся черный крест, с какими-то цифрами под ним.
Ярослав хотел разглядеть их внимательнее, но в этот момент скрипнула дверь, возвещая о появлении гостя.
Высокий худой монах обвел взглядом собравшихся в комнате людей.
Светлые волосы и голубые глаза разительным образом контрастировали с его черной мантией, создавая странное впечатление.
— Мир всем, — проговорил он звучно, и направился к ложу дьяка.
При виде раны, монах нахмурился и покачал головой. Коснулся пальцами повязки, что-то шепча себе под нос — Муха слабо застонал и открыл глаза.
— Виссарион… — выдохнул он, глядя в глаза монаха.
— Отдыхай, Федор, — еле слышно прошептал монах, кладя ладонь на лоб дьяка. — Тебе нужен отдых.
Подождав, пока дьяк снова уснет, он поднялся и обратился к остальным:
— Ему нужен отдых и лечение, это займет время. Но вы можете оставаться в обители столько, сколько потребуется. А сейчас приглашаю разделить с братией вечернюю трапезу.
— Благодарствуем за приглашение и гостеприимство, — Беззубцев откашлялся. — Времени у нас нынче в обрез — дела ждут, так что дольше чем на ночь задержаться у вас не сможем. Только вот как с дьяком быть…
— О нем позаботятся, — кивнул монах. — Ухаживать за больными — наш христианский долг.
Он поморгал, улыбнулся, и в мозгу Ярослава вспыхнула догадка. Он не был уверен на сто процентов, но чувствовал, что прав — сходство казалось ему почти очевидным.
Выскользнув из комнаты следом за монахом, он догнал его в коридоре и схватил за рукав.
— Постой!
Монах, казалось, ничуть не удивившись, приложил палец к губам, и кивком пригласил Ярослава следовать за собой.
Оказавшись в небольшой келье, монах зажег от лампады заплывшую воском свечу, и сел на узкую деревянную лавку, служившую, по-видимому, ему ложем.
— Здесь немного тесновато, — извиняющимся тоном сказал он. — У тебя есть вопросы ко мне? Я готов ответить.
Ярослава на секунду охватило сомнение — что, если он ошибается? Но он был готов поклясться, что уже видел эти голубые глаза, сквозь толстые стела очков — в другом времени.
— Ты — Хронин? — осторожно произнес он.
Монах улыбнулся. — Здесь меня зовут отцом Виссарионом, — ответил он. — Но я понимаю, что ты имеешь в виду.
— Тогда… — Ярослав помедлил. — Тогда объясни мне, наконец — что происходит? Почему мы здесь, и как вернуть всё, как было?
Монах покачал головой. — Как было — уже не будет никогда, — мягко сказал он. — Реальность — относительна. Тебе кажется, что ты хочешь вернуться в привычное окружение, но, в действительности, его никогда не существовало — это лишь иллюзия… Подлинную реальность мы творим сами! Наш мозг, — он коснулся головы согнутым указательным пальцем, — способен генерировать реальность, и люди, которые осознают эту возможность, могут управлять ею.
— То есть, — хрипло проговорил Ярослав, — ты хочешь создать какую-то свою, другую реальность? Зачем?
Хронин задумчиво снимал со свечи оплывший воск. — Зачем? — переспросил он. — Странный вопрос! Разве может считаться нормальной реальность, в которой человек, сделавший величайшее, может быть, в истории человечества, открытие, вынужден находиться в приюте для умалишенных? Разве мир, в котором существуют войны, голод, социальное неравенство — достоин того, чтобы принять его, как единственно возможный, и не пытаться изменить?
— Но ведь… — Ярослав провел по лицу рукой; ему было не по себе, — но ведь нельзя взять и изменить все, переписать историю, вычеркнуть из неё людей…
— Нет никакой переписанной истории! — перебил его Хронин. — Та реальность, которую ты знаешь — не единственная! Я уже модифицировал её много раз — тебе лишь кажется, что она — подлинная, потому что ты не мыслишь себя вне её. Но, поверь, существуют и другие, гораздо более привлекательные варианты. Как и куда менее… — прибавил он, нахмурившись.
Ярослав покачал головой. — Я не знаю, про какие варианты ты говоришь, — сказал он. — Мне нужна моя, привычная, нормальная реальность, там, где я — фельдшер на скорой, и в которой у меня есть любимая девушка. И мне нужно знать, как вернуться туда.
— Ты вернешься, — пообещал Хронин. — Как только освободишь свое сознание от привязке к этой грани.
— Какой еще привязке?
Хронин вздохнул. — Полагаю, ты помнишь, как оказался здесь? — спросил он. — Твое сознание было открыто после того, как ты осознал искривление реальности. Что-то должно было послужить триггером, с помощью которого ты смог перегрузить его…
— Меня ударило током во время дефибрилляции, — хмурясь, сказал Ярослав.
Хронин щелкнул пальцами. — Вот оно! После этого ты мог с легкостью настроиться на любую грань, понимаешь? Но ты оказался здесь — потому что подсознательно, это место и время что-то значат для тебя! Ты должен совершить здесь то, что освободит твой разум от привязки к нему — и тогда ты с легкостью вернешься в подлинную реальность, в которой все будет на своих местах! И ты поймешь, что именно она — единственно подлинная!
Ярослав посмотрел на монаха с сомнением. — Но ведь я уже переносился обратно. И та реальность, в которой я оказался — она была чужой! Я осознавал, что происходит что-то неправильное.
— Но не до конца! — заметил Хронин. — Какая-то часть твоего разума воспринимала все происходящее, как норму. Однако, та реальность тоже была неправильной, потому что ты не сделал того, что от тебя требовалось! И потому тебя снова забросило сюда. Все просто!
— И что же я должен сделать? — спросил Ярослав, которому рассуждения монаха вовсе не показались простыми. — Бабка, с которой все началось, говорила про какой-то крест…
Хронин махнул рукой. — Забудь про бабку! — сердито сказал он. — Она — лишь погрешность расчетов! Ее в принципе не должно быть в настоящей реальности — это лишь продукт твоего подсознания, отражение граней в нем. Своего рода — ключ, подсказка! Как, говоришь ее фамилия?
— Беззубцева, — ответил Ярослав, — также, как и…
— Атамана, который идет в Путивль! — подхватил Хронин. — Понимаешь? Дело не в какой-то там бабке, а в атамане! Тебе нужно идти с ним — там, в Путивле, история должна пойти по правильному руслу! И тогда твоя реальность — подлинная — станет совсем другой! И никакой бабки в ней уже не будет!
— Это сложно понять, я знаю, — быстро заговорил он, глядя на Ярослава. — Просто попытайся хоть на минуту допустить, что твои знания о реальности — ложны. Примерно также, как были те, когда ты оказался в альтернативной Московии. Все, что тебе нужно сейчас — сопровождать атамана в Путивль. И там ты все поймешь.
— Но… как же остальные? — спросил Ярослав. — Давид Аркадьевич, Ирина… Михалыч? Почему они оказались здесь?
— На самом деле — их здесь и нет, — мягко сказал Хронин. — Если ты не заметил, все они — реальные участники событий этой грани реальности. Тот факт, что они сами этого не осознают, говорит лишь о том, что твой потенциал настолько силен, что ты экранируешь их, подменяя их воспоминания из этой реальности воспоминаниями из другой.
— Тогда почему я — не являюсь одним из участников этих событий? Почему я выгляжу здесь чужаком, пришельцем?
Хронин пожал плечами. — У меня нет ответов на все вопросы, — признался он. — Думаю, это потому, что твое сознание слишком сильно привязано к другой грани, то есть — времени. Но это лишь одна из гипотез.
Он вздохнул и поднялся. — Твои спутники могут потерять тебя, — сказал он. — Уже время трапезы. Возможно, у нас будет еще случай побеседовать здесь, в этой реальности, а, возможно, и нет. В любом случае, ты знаешь, что надо делать.
— Отправиться в Путивль — и это всё? — спросил Ярослав. — А потом — что? Как я пойму, что реальность — исправлена?
— Увидишь, — пообещал Хронин. — Пока просто продолжай делать то, что делал.
С этими словами, он улыбнулся и вышел из кельи.
Ярослав направился обратно к своим. Он получил ответы на некоторые вопросы, но ясности от этого не прибавилось.
* * *
— Великий государь, — взволнованно заговорил Коган, — прошу тебя, прислушайся ко мне!
Он нервно теребил бороду.
Феодор, застывший над гробом с телом Симеона Годунова, устало покачал головой.
— Мы уже обсудили это, Яган, — тихо сказал он. — Отец мой этого бы не одобрил, и я не буду начинать царствование с арестов и казней. Ты говоришь, что Симеона, скорее всего, отравили, но не можешь поведать, кто именно. Что же — мне хватать всех подряд и бросать в карцеры, без суда и следствия?
Коган вздохнул.
— Я уже говорил тебе, государь, — начал он снова, — называл тех, кто скорее всего стоит за этим — Шуйские, Мстиславский. Они замышляют заговор, государь, и, если ты не прислушаешься ко мне, это может плохо закончиться для твоей династии.
Ну как еще объяснить это мальчишке? — мысленно взмолился он.
Но молодой царь оставался непреклонен.
— Я не могу восставить против себя представителей древнейших боярских родов, — сказал он. — Этого не позволял себе даже отец…
— Отец расправился с Романовыми, — неожиданно для себя перебил его Коган. — И был, по-своему, прав. Тебе надлежит проявить силу сейчас, если хочешь сохранить престол… и жизнь.
— Я благодарен тебе за заботу и твои труды, Яган, — серьезно сказал Федор. — Ты доволен этой своей, как ты ее назвал…. Работарией?
— Лабораторией, — автоматически ответил Коган. — Да, государь, благодарю.
— По поводу академии я тоже подумаю, но сейчас важнее всего — похороны. Потом — венчание на царство и присяга народа. Ты увидишь, что Москва, несмотря ни на что, останется с Годуновыми.
Федор кивнул, давая понять, что аудиенция закончена, и Когану ничего не оставалось, как выйти из зала.
В свои апартаменты он возвращался с тяжелым чувством.
Смерть Симеона Годунова свершилась как гром среди ясного неба.
Несмотря на имевшиеся у них с Симеоном разногласия, и до сих пор болевшие от дыбы плечи, Коган был ошеломлен и раздавлен этим известием.
У него, практически, не было сомнений в том, что смерть главы Тайного приказа была насильственной — старика, безусловно, отравили, а это, в свою очередь, означало, что следующими в списке жертв наверняка окажутся вдовствующая царица и ее сын.
Со своей стороны, Коган чувствовал себя обязанным сделать все, для того, чтобы этого не произошло. Его не оставляло странное чувство, что именно здесь и сейчас, в этом времени и месте, он может совершить что-то, что, возможно, изменит всю дальнейшую историю России, возможно — приведет ее к новому будущему.
Кроме того — здесь была Настасья.
Он снова вздохнул.
Пока что все его попытки как-то поговорить с ней разбивались о вежливое отчуждение — девушка отвечала на вопросы, не поднимая глаз, словно трепетная лань.
К тому же, ее наставница, как назло, сразу оказывалась где-нибудь неподалеку, прислушиваясь к разговору, и незамедлительно встревая в него, с каким-нибудь поручением для послушницы.
Что оставалось ему делать?
Он предложил Федору свои услуги врача, и ему выделили целое крыло во дворце, где он мог заниматься врачеванием, а также научными экспериментами.
И сейчас Коган обдумывал вариант, который позволил бы укрепить власть Федора, а вместе с ней — и его безопасность.
У него был на примете один план, для реализации которого он попросил царя предоставить в его распоряжение нескольких алхимиков из немецкой слободы.
Иоганн Шварц, сухонький маленький старичок, с венчиком торчащих белых волос вокруг розовой лысины, ждал его в специально оборудованной для работы комнате. Столы были заполнены причудливыми сосудами, стеклянными трубками, вычурными коваными штативами, и многочисленными пузырьками с цветными жидкостями.
— Доктор Яган, — поклонился Шварц. — Всё готово к работе!
Коган кивнул и потер виски.
— Отлично, — сказал он. — Тогда начнем с перегонки. Где у вас тут селитра?
* * *
Князь Андрей Телятевский, загородив ладонью глаза от восходящего солнца, наблюдал за выстроившейся по ту сторону реки армией.
— Холопы, — пробормотал он сквозь зубы. — Стали стеной, ровно овцы — первым же залпом мы положим половину, как только они начнут переправу!
— А ежели не начнут? — спросил стоявший рядом Катырев-Ростовский. — Ежели они, наоборот, ждут, когда мы на них двинемся?
— Начнут, — усмехнулся Телятевский. — Зря, что ли, они сюда, под Кромы, из Путивля шли? Нет, Самозванцу кураж нужен — показать хочет, что за него и в огонь, и в воду люди идти готовы… К тому же, Миша, — он понизил голос, — мыслю, нехитрый маневр у них на уме — обойти, стало быть, хотят, с тылу. Егеря доложили — ночью несколько отрядов казаков подалась к югу — смекаешь? Ну да, там их Басманов встретит.
Катырев-Ростовский покачал головой. — Не нравится мне все это, Андрей, — проговорил он. — Уж больно мрачен Басманов был давеча. Как бы твои меры к шатости не привели.
— Авось! — отмахнулся Телятевский. — Куда он денется? Хотел бы — ехал на все четыре стороны, хочь с тем же Шереметевым в Орел. Без него нашел бы кого поставить. А коли остался — будет слушать, что я скажу. Как-никак, почти осьмдесят тыщ под началом у меня тут.
И он засмеялся, обнажив белые ровные зубы.
Михаил Катырев-Ростовский, однако же, не разделял бодрого настроя военачальника.
«Слишком уж он весел» — подумалось ему. Он с тревогой поглядывал на растянувшиеся по обе стороны от холма полки. Полком правой руки командовал князь Василий Голицын, левой — боярин Михаил Салтыков, Сторожевой полк возглавлял Петр Басманов.
Ближе всех к реке находился Передовой полк, находившийся под командованием младшего брата Голицына — Ивана.
Тем временем из-за реки послышались звуки труб, барабанная дробь, ряды вражеских войск раздвинулись, и вперед двинулась польская кавалерия — облаченный в сверкающие латы шляхтичи с развивающимися за спинами белыми крыльями, ринулись в реку.
— Брод вызнали, — с досадой сплюнул Телятевский. — Ну да ладно, сейчас вас встретят огоньком.
Однако, стрельцы передового полка не спешили разряжать пищали — полк медленно, но верно отступал. Следом за поляками в воду вошли казаки, выше и ниже по течению холопы сталкивали на воду плоты.
— Что ж он медлит? — нахмурился князь. — Сейчас самое время было бы!
Не выдержав, он выхватил у хоругвеносца трубу и поднес к губам.
Пронзительный сигнал разнесся над главным полком — ряды пришли в движение и двинулись вперед и вниз — на врага.
— Что-то неладно, Андрей — подал голос Катырев-Ростовский. — Почему боковые полки молчат?
Словно в ответ ему со стороны армии Самозванца пришел боевой клич, прокатывающийся волной по полкам: — Димитрий! Димитрий! Царевич Димитрий!
— Измена, князь! — крикнул Катырев-Ростовский, запрыгивая в седло.
— Ничего! — прорычал Телятевский. — И с изменниками разберемся!
Катырев-Ростовский с сомнением покачал головой — полки правой и левой руки приветствовали войска Самозванца, сливаясь с ними на глазах.
В главном полку на призыв Телятевского откликнулись несколько сотников, но основная масса не двигалась с места — ряды стрельцов пришли в замешательство.
— Ко мне, верные слуги государевы! — крикнул Телятевский, гарцуя на вороном скакуне, размахивая саблей.
— Государь — за рекой! — выкрикнул кто-то из-за спин, и сразу поднялся согласный гул.
— Айда к своим, православные!
— Димитрий! Димитрий!
— Уходить надо, Андрей! — бросил Катырев-Ростовский, оказавшись рядом с Телятевским.
Тот неверяще вертел по сторонам головой. — Это что же… — пробормотал он. — Это — все?!
Вокруг них собралось от силы полторы сотни стрельцов.
— Уходим! На Москву — предупредить государя! — втолковывал князю Катырев-Ростовский.
— Иуды! — внезапно тонким, сорвавшимся голосом выкрикнул Телятевский, воздев клинок к небу. — Будьте прокляты, иуды!
— Поехали, поехали, Андрей, пока не поздно, — торопил друга Михаил.
Они уже выезжали на тракт, когда наперерез им с гиканьем и свистом выехали казаки.
Завидя численность отряда, они разразились смехом и улюлюканьем, держась на расстоянии выстрела, но не предпринимая попыток напасть.
— Проваливайте, годуновские прихвостни! — неслось им вслед.
У самого тракта их ждал еще один отряд.
При виде его предводителя, Телятевский побагровел от ярости.
— Басманов! — крикнул он. — Клятвопреступник! Иуда!
Петр Басманов ответил кривой ухмылкой. — Я служу истинному государю! — крикнул он в ответ. — А ты, годуновский зять, убирайся, откель пожаловал!
Разъяренный, Телятевский, оттолкнув пытавшегося удержать его Катырева-Ростовского понесся во весь опор на Басманова.
— Трус! — кричал он. — Выходи на поединок!
Басманов выехал вперёд, как будто принимая вызов, однако, когда Телятевский был в нескольких метрах от него, достал пистолет из-за спины, неспешно прицелился и выстрелил.
Конь пронзительно заржал и повалился на землю, увлекая за собой всадника. Тот вылетел из седла, перекатился через спину и распластался на земле ничком.
Басманов подъехал к нему, не торопясь, спешился, и перевернул тело носком сапога.
Лицо его искривилось злой улыбкой.
— Передайте Симеону — пусть подыскивает своей дочке-вдовушке другого зятька! — под смех казаков крикнул он. — Этот, кажется, свернул себе шею!
Михаил Катырев-Ростовский скрипнул зубами и пришпорил коня.
— Куда теперь, князь? — спросил его один из примкнувших к ним сотников.
— В Москву, — глухо ответил тот.
