Глава 4
Старинное здание клиники психиатрии, окруженное тихим сквериком, располагалось в укромном переулке, в стороне от оживленного проспекта.
Подходя к проходной, Ярослав бросил взгляд на часы — до начала семинара еще оставалось время, чтобы увидеться с Аленой и успеть выпить чашку кофе.
Он снова набрал ее номер, но мобильник по-прежнему выдавал лишь длинные гудки. Наверное, где-то на обходе, или на планерке; правда, странно, что не ответила на прошлые СМС. Ладно, разыщет в отделении.
Сонный охранник на входе равнодушно скользнул по Ярославу взглядом, и, зевнув, отвернулся.
В недрах кафедры царила тишина. Шаги отдавались приглушенным эхом, отражаясь от бледно-зеленых стен. Белые двери с табличками, ведущие в кабинеты, решетка в конце коридора, отделяющая учебную часть от клинических отделений.
Где-то здесь должна быть Алена — Ярославу даже показалось, что учуял витавший в воздухе запах ее духов.
Через приоткрытую дверь ординаторской доносились приглушенные голоса. Постучав, Ярослав осторожно заглянул в кабинет. Полноватый доцент в очках, что-то рассказывавший присутствовавшим в ординаторской коллегам, обернулся, прервавшись на полуслове.
— Вам кого, молодой человек?
— Алену… Алену Васильевну, — ответил Ярослав, сдерживая улыбку, глядя в спину рыжеволосой девушке, сидевшей к нему спиной.
Доцент слегка нахмурился. — Подождите в коридоре!
В коридоре, так в коридоре. В ожидании, Ярослав отправил Алене смайлик с чашкой кофе, потом, не зная, чем занять себя, стал рассматривать портреты маститых неврологов и психиатров прошлого столетия.
Наконец, планерка (или что там у них было) закончилась, и врачи потянулись из кабинета.
Алена появилась одной из последних.
— Ну, наконец-то! — Ярослав шагнул ей навстречу. — Что так долго? Я тут уже заждал…
Он осёкся, наткнувшись на удивленно-непонимающий взгляд.
— Простите, вы что-то хотели, молодой человек? — Алена холодно смотрела на него, приподняв брови, в голосе звучал лед.
— В смысле? — не понял Ярослав.
— У вас ко мне какой-то вопрос?
— Вопрос, успеем ли мы выпить кофе! — он неуверенно улыбнулся.
Тонкие брови поднялись еще выше.
— Извините, но, во-первых, я не пью кофе, а во-вторых, просила бы вас соблюдать субординацию. Не припоминаю, чтобы мы были знакомы настолько близко, чтобы переходить на ты.
— Совсем не припоминаешь? — засмеялся Ярослав. — Ладно, хватит, признаю, здорово у тебя получается. Я на какой-то момент почти поверил!
И он потянулся к ней, чтобы приобнять.
От звона размашистой пощечины у него зазвенело в ушах.
Алена отступила на шаг и смерила его негодующим взглядом. — Вы вообще кто? — возмущенно спросила она. — Студент? Или лежите у нас?
— Что тут происходит? — раздался голос доцента.
— Да вот, какой-то молодой человек, — Алена кивнула в сторону Ярослава, — приглашает меня выпить с ним кофе.
— Ах вот как? Видимо, очень настойчиво приглашает? — усмехнулся доцент, глянув на Ярослава поверх очков. — Вы чей студент, юноша, какая группа?
— Сорок вторая, — буркнул Ярослав, чувствуя, как кровь густой волной приливает к лицу.
— Сорок вторая? Отлично. Пройдете, пожалуйста, в аудиторию, семинар скоро начнется.
Ярослав посмотрел на Алену, но та, отвернулась, сделав вид, что больше не замечает его. Провожаемый насмешливым взглядом доцента, он направился в сторону аудитории.
В висках стучала кровь, Ярослав ничего не понимал. С чего вдруг Алене понадобилось разыгрывать этот дурацкий фарс?! Выставлять его на посмешище перед всей кафедрой… Какая муха ее укусила? Он прокручивал в памяти их последнюю встречу — все было как обычно, ничего не предвещало. И ведь сама же сказала ему про этот чертов кофе!
Вяло приветствовав одногруппников, он плюхнулся за стол.
Его сосед Селезнев, здоровенный блондин, удивленно покосился на него.
— Случилось чего?
— Да так, — Ярославу не хотелось говорить.
— Со смены, — понимающе кивнул Саня.
— Доброе утро, коллеги!
В аудиторию зашел доцент. Тот самый! Ярослав почувствовал, что готов провалиться сквозь землю. Только его не хватало.
Большая часть семинара прошла как в тумане. Доцент что-то говорил и говорил, про различные формы шизофрении, клинические проявления, манифестацию, патогномоничную симптоматику и прочая, но мысли Ярослава упорно возвращались к Алене и ее странному поведению. Он решительно не находил ему объяснений, и от этого внутри закипала злость.
Толчок локтем в бок вывел его из размышлений.
— Кемаришь? — участливо осведомился Селезнев. — Пошли, нам пациента дали.
В руках он держал листок с фамилией и номером палаты.
Ярослав потряс головой. Аудитория опустела.
Теоретическая часть занятия подошла к концу, настало время самостоятельной работы в парах — встретиться с пациентом, пообщаться, собрать анамнез, поставить предварительный диагноз.
— Совсем поспать не дали ночью? — спросил Селезнев, пока они продвигались по коридору в поисках нужной палаты.
— Пару часов подремал, — отозвался Ярослав, и, желая перевести разговор на другую тему, спросил: — А что с нашей Марьей? — имея в виду старшую преподавательницу, проводившую у них семинары.
— С какой Марьей? — удивился Селезнев.
— Ну, с нашей, — Ярослав нахмурился — фамилия, как назло, вылетела у него из головы. — Этот доцент долго ее замещать будет?
— Ты даешь! — хохотнул Селезнев. — Лебединский у нас с начала семестра цикл ведет, ты что, на всех семинарах спишь, что ли?
— Как с начала цикла? — Ярослав остановился.
Селезнев покачал головой. — Отдыхать надо после смен, Ярик! — наставительно сказал он, добродушно обнимая его за плечи. — А то тебя отсюда могут не выпустить. Давай, идем!
Палата, рассчитанная на восемь человек, сейчас была почти пуста. На дальней койке, лицом к стене, лежал человек, по-видимому, спавший. Еще один сидел на кровати у окна, с блокнотом и ручкой в руках. При их появлении он поднял голову, и уставился на них, подслеповато щурясь.
— Хронин? — с порога спросил Селезнев, и человек торопливо закивал.
— Это я.
Он выглядел лет на пятьдесят, с взлохмаченными, тронутыми сединой волосами, высоким лбом и глубоко посаженными синими глазами, казавшимися выпуклыми за толстыми стеклами очков.
— Здравствуйте. Мы — студенты, хотели бы с вами побеседовать, не возражаете? — Селезнев широко улыбнулся.
У Сани вообще был талант общения с людьми — он каким-то образом располагал к себе буквально с первых же секунд общения.
Вот и сейчас Хронин, растерянно заморгав, расплылся в ответной улыбке, и, зачем-то сняв очки, начал суетливо протирать линзы. — Конечно, конечно, — пробормотал он. — Я с удовольствием, если вам интересно…
— Расскажете о себе? — предложил Селезнев, опускаясь на койку напротив, заскрипевшую под его весом.
— Ну… — пациент пожал плечами, — Хронин Эдуард Христофорович, пятьдесят девятого года рождения, по специальности — инженер волоконно-оптических систем. Окончил МГТУ Баумана…
Он умолк, хмуря брови.
— Как оказались здесь? — подсказал Селезнев.
— А, это старая история, — мужчина вздохнул. — Все началось примерно лет восемь назад, когда я занимался исследованием свойств лазера в рамках одного любопытного проекта. Мне приходилось параллельно читать большое количество литературы, и случайно попалась статья одного голландского физика, о теории пространства и времени, которая меня очень зацепила. Я внимательно изучил ее, а потом решил попробовать применить к ней разработанную мною ранее математическую модель для решения некоторых задач в области оптики… Результат оказался крайне любопытным и многообещающим, так что я сосредоточил все свои силы на дальнейшем изучении теории, работать над которой продолжаю по сей день…
Он обвел глазами окружающие их стены и улыбнулся: — В некотором смысле, это — моя лаборатория.
Селезнев едва заметно хмыкнул, покосившись на зарешеченное окно.
— Здесь хорошие условия, — словно оправдываясь, пояснил Хронин. — Есть возможность работать в спокойной обстановке и можно еще трудиться во дворе на свежем воздухе — это очень помогает структурировать мысль.
— А ваша семья? — спросил Ярослав. — У вас есть жена, дети?
По лицу Хронина пробежала тень. — Дети — взрослые, — вздохнул он, — а супруга ненавидит мою работу, точнее — тот проект, над которым я сейчас работаю. Она думает, я свихнулся на нём.
По его лицу промелькнула грустная улыбка.
— Считаете, она неправа? — мягко спросил Селезнев.
— Как вам сказать… — Хронин помедлил. — Все дело в том, что считать нормальностью. Вам, должно быть, известно, что существует грань, за которой свойства изучаемого объекта определяются исключительно восприятием наблюдателя? В то же время, сам наблюдатель меняется в зависимости от свойств объекта наблюдения. Принцип взаимоизменяемости субъекта и объекта. То есть, на каком-то этапе, реальность становится относительной…
Он снова принялся протирать очки.
— Понимаете, — тихо проговорил он, — мои исследования… они… выходят за рамки обычных представлений об организации времени и пространства. И некоторые опыты, хм… выглядят странно в глазах окружающих.
— Например? — заинтересованно спросил Селезнев.
— Это сложно объяснить… — Хронин покачал головой. — Дело в том, что время… оно нелинейно. Мы привыкли представлять его как своего рода континуум, но это не так, совсем не так. Время — это куб! Да-да! Трехмерный куб… Нам кажется, что это прямая линия, но, на самом деле всё иначе — мы существуем одновременно во всех измерениях — прошлом, настоящем и будущем! Можно даже сказать, что настоящее — это параллельная альтернатива прошлому, а будущее — настоящему. И любое наше действие вызывает резонанс во всех измерениях сразу!
Он поглядел на затуманившиеся лица ребят и покачал головой.
— Вот, смотрите, — он начал лихорадочно набрасывать что-то на листке блокнота.
— Это — куб. Наше сознание находится в его центре, как бы вписанная окружность… — карандаш порхал по бумаге, — и точки соприкосновения окружности с гранями куба и есть проявления хроноидентификации. Но центр сознания при этом остается в том же месте, то есть — время относительно! Это-то вы понимаете? — с надеждой спросил он, поднимая на них глаза.
— Понимаем, — утешил его Селезнев.
— Ничего вы не понимаете! — неожиданно рассердился Хронин. — Вы думаете, это — умозрительные выкладки, а я посвятил им более десяти лет и подтвердил экспериментально! Я видел альтернативные реальности различных временных срезов!
— Прошлого, или будущего? — уточнил Селезнев.
Хронин поморщился.
— Зависит от того, что вы под этим подразумеваете. Ведь здесь все упирается субъектно-объектные отношения. То, что вы считаете настоящим может стать в любой момент как прошлым, так и будущим, и наоборот, прошлое, или будущее — внезапно оказаться настоящим.
— Проще говоря, — улыбнулся Селезнев, — вы изобрели машину времени?
— Не говорите глупостей, — отмахнулся Хронин. — Никакой машины времени не существует!
— Но вы сейчас говорили…
— Просто потому, что времени, как такового — тоже, — перебил Хронин. — Оно существует лишь как система координат в нашем сознании. Поэтому, никаких машин для перемещения, в рамках этой системы, не требуется — нужно лишь изменить психологические установки.
— То есть, все дело — в голове! — резюмировал Селезнев, поднимаясь с кровати. — Ну, ладно. Спасибо вам, Эдуард Христофорович, за уделенное время! Нам пора, отдыхайте.
— Вы всё упрощаете, — угрюмо отозвался Хронин, — но наша субъективная реальность находится именно внутри нас. Измените установку — изменится реальность. И это происходит постоянно…
При этих словах Хронина Ярослав замер.
— Яр, ты идешь? — донесся до него голос Селезнева откуда-то издалека.
— Сейчас, — отозвался он, — ты иди, Сань, я догоню.
Селезнев глянул на него с недоумением, и, пожав плечами, вышел из палаты.
Оставшись с Хрониным, Ярослав поймал на себе его пристальный, необычно серьезный взгляд.
— Хотите что-то спросить? — тихо проговорил мужчина.
Ярослав помедлил. — Вы говорили, — начал он неуверенно, — про меняющуюся реальность?
Хронин кивнул.
— Реальность, такая, как мы её себе представляем, существует лишь в нашем воображении, — он понизил голос почти до шепота, — но порой эта реальность дает сбои. Это происходит, когда наше сознание на самом деле настроено на другую, альтернативную реальность, в которой события развиваются по-другому. Но мы не можем одновременно воспринимать обе реальности, и тогда возникает то, что врачи называют кризисом, расщеплением личности, или схизмой!
Он издал сдавленный смешок. — Схизма, она же — шиза, понимаете?
В памяти Ярослава неожиданно всплыли обрывки семинара — кажется, что-то такое на нем говорилось: название шизофрении произошло от двух греческих слов — «шизо» — расщепление, и «френос» — ум.
Хронин продолжал тихо смеяться. — Схизма! — проговорил он. — Они думают, что расщепление сознания — это болезнь, но они заблуждаются! Это лишь предпосылка к изменению реальности! Нужен лишь шаг, толчок — и тогда схизма станет хиазмой! Перекрест, понимаете?
Слово «хиазма» тоже вызвало у Ярослава какие-то ассоциации с анатомией, но он не мог вспомнить, что именно.
Хронин внимательно следил за ним. — Понимаете теперь? — повторил он.
Лицо сделалось очень серьезным, он почти вплотную приблизил его к Ярославу.
— Помогите мне! — внезапно выдохнул он. — Они следят за мной! Я знаю, они доберутся до меня, если вы не поможете мне!
Ярослав отшатнулся. — Кто — они? — спросил он хрипло.
— Они! — повторил Хронин, и оглянулся по сторонам. В глазах его появился возбужденный блеск. — Они следят за всеми, и за вами — тоже! Они хотят изменить реальность!
Ярослав вскочил на ноги, но Хронин, как будто этого не заметил. Он скорчился на кровати, хватаясь за горло и хрипя, выкрикивая отдельные несвязные фразы.
— Душат! Они меня душат! Не дайте им!
Чей-то смех заставил Ярослава вздрогнуть. Обернувшись, он увидел, как второй пациент, до сего времени никак не дававший знать о себе, сейчас сидел на кровати и, указывая на него пальцем, скалился, заливаясь истерическим, пронзительным смехом.
«Дурдом какой-то» — пронеслось в голове Ярослава. Вторая мысль была: «Так это он и есть!»
— Сестра! — крикнул он, распахивая дверь в коридор. — Кто-нибудь!
— Что случилось? — раздался голос сзади.
Алена!
Её глаза удивленно расширились, когда она узнала его, потом гневно сузились.
— Вы! — возмущенно воскликнула она. Потом перевела взгляд на бьющегося на кровати Хронина и, ахнув, бросилась к нему.
— Галоперидол, четыре кубика! — бросила она побежавшей медсестре. — И реланиум!
— Все хорошо, Эдуард Христофорович, все хорошо, — приговаривала она, придерживая его, пока сестра сноровистыми движениями вводила иглу в вену. — Успокойтесь, вы в больнице, вам ничто не угрожает…
Хронин и правда, присмирел, и теперь уже ничего не говорил, только дышал тяжело, постепенно расслабляясь.
Ярослав поймал его взгляд, но теперь он был пустым, словно тот не узнавал его. Секундой спустя веки его опустились, грудная клетка мерно поднималась и опускалась, Хронин спал.
— Что… вы… здесь… делаете?! — Алена задыхалась от гнева. — Кто вам позволил сюда приходить?!
— Вообще-то, нам этого пациента дали на клинический разбор! — огрызнулся Ярослав.
— Вы спровоцировали у него приступ! — яростно прошипела Алена.
— Может, хватит мне выкать?! — взорвался Ярослав. Абсурд происходящего, словно какая-то зараза распространявшийся вокруг него в этот день, уже достал его до печенок. — Если я чем-то обидел тебя, или что-то сделал не так — просто скажи, объясни по-человечески, в конце концов!
Краем глаза он заметил, что медсестра, открыв рот, наблюдает за ними, забыв про пациента.
Видимо, Алена тоже обратила на это внимание.
— Юля, — сказала она сестре, не сводя глаз с Ярослава, — кажется, этому студенту тоже потребуется доза галоперидола. Двойная. У нас ведь есть свободные койки?
— Полно! — с энтузиазмом отозвалась Юля. — Особенно, в женском отделении!
— Идите в аудиторию, молодой человек, — бросила Алена. — А с вашим преподавателем я еще поговорю.
Ярослав посмотрел на её раздувшиеся ноздри, потом на глядевшую с неподдельным интересом медсестру, снова на Алёну, и, кипя от злости, развернулся и зашагал прочь из палаты.
К тому времени, когда он вернулся в учебный класс, половина одногруппников вместе с доцентом еще отсутствовала.
Чувствуя необходимость привести мысли и чувства в порядок, он спустился на первый этаж и вышел на крыльцо, чтобы подышать свежим воздухом, где наткнулся на Селезнева, безмятежно дымящего сигаретой.
— Ну как, пообщался вдоволь? — усмехнулся он при виде Ярослава. — Обрел родственную душу?
— Дай-ка и мне, Сань, — вместо ответа попросил Ярослав.
Тот удивленно хмыкнул, протягивая пачку. — Случилось чего? Ты что-то сам на себя непохож сегодня.
— Случилось… — Ярослав глубоко затянулся и закашлялся от непривычно крепкого дыма. — Видимо, действительно, непохож, если собственная девушка делает вид, что не знает тебя.
Выслушав его сбивчивый и эмоциональный рассказ, Селезнев протянул: — Да, дела.
— Думаешь, со мной что-то не так? — задал Ярослав мучивший его вопрос. — Может, у меня уже действительно крыша едет?
Саня махнул рукой. — Да брось! Обычное переутомление после смены. Со мной похожее бывало — как-то после восьми часов в операционной по пульту телевизионному разговаривать пытался. Долго довольно, причем, пока коллеги ржать не начали.
— Тогда что происходит? Почему она так себя ведет?
Селезнев выпустил струю дыма из ноздрей. — Женщины! — философски сказал он. — Кто их разберет? Может, ты новую стрижку не оценил, или, там, про годовщину отношений забыл. Моя как-то неделю дулась, когда я молоко обезжиренное по ошибке купил. Решила, типа, намек был, что она толстая. И ведь не объясняла ничего!
Ярослав невольно улыбнулся, испытывая некоторое облегчение. Конечно, Селезнев прав — Алена явно на что-то разозлилась, и, видимо, сильно. Понять бы еще на что.
— А может, ей не хочется ваши отношения светить на кафедре, — продолжал рассуждать Селезнев. — Такое тоже бывает.
— Хм. Об этом я не подумал, — признал Ярослав.
— Ну вот! А её это, скорее всего, и бесит, — заключил Селезнев.
— Подожди, — Ярослав нахмурился, — а как же Марья? Я ведь помню, что она вела у нас занятия…
— Вела, — подтвердил Селезнев, снова затягиваясь, — замещала пару занятий Лебединского, когда он на конференции был. Это у тебя все перепуталось с твоими дежурствами и отношениями. Ты на скольких семинарах был-то?
— Не помню, — честно признался Ярослав.
— Вот то-то, — усмехнулся Селезнев. — Ладно, пошли — пора, небось, уже.
К тому времени, когда они вернулись, все были в сборе.
Доцент благосклонно выслушивал доклады, внося замечания и поправки по ходу обсуждения. Когда дошла очередь до них с Селезневым, он слегка нахмурился.
— Так-так, молодые люди, — сказал он, — о ваших успехах мне уже доложили. Что вы там наговорили пациенту? — спросил он, обращаясь к Ярославу.
— Да ничего особенного, — буркнул Ярослав. Теперь, после разговора с Селезневым, попытка найти смысл в словах пациента казалась ему по-настоящему глупой. — Просто пытался понять, что у него за концепция.
Лебединский покивал. — У наших пациентов бывают весьма необычные, яркие идеи, — неожиданно согласился он. — И чем сильнее пациент увлечен ими, тем большей индукцией они обладают. У нас были случаи, когда молодые коллеги, интерны, ординаторы, аспиранты — особенно аспиранты — так увлекались концепциями пациентов, что начинали их частично разделять.
Он сделал паузу, пережидая, пока смолкнут смешки в аудитории.
— В данном же кейсе, — повысил он голос, — образование пациента и научная степень позволяют ему выстраивать очень убедительные псевдонаунчые теории, без сомнения, высокой степени индуктивности. К сожалению, вы имели возможность убедиться воочию, что одержимость этими идеями носит ярко выраженный болезненный характер, приводя к паранойяльным идеям, бреду преследования и сложному галлюцинаторному синдрому. Собственно, это и является причиной его пребывания у нас.
— Таким образом, — добавил он, подводя итог, — если ни у кого больше не осталось вопросов, на сегодня занятия окончены.
Ярослав дождался, пока последние студенты покинут аудиторию и подошел к Лебединскому.
Тот окинул его внимательным взглядом поверх очков.
— Есть еще кое-что, молодой человек, что мне бы хотелось озвучить вам, так сказать, тет-а-тет. Понимаю, что молодость — время романтики и прекрасных порывов, но я бы все же советовал вам решать ваши сердечные дела за пределами кафедры.
Он деликатно кашлянул. — Поверьте, у нас тут хватает своих драм, без шекспировских страстей.
Ярослав смущенно опустил глаза. Все-таки, Селезнев был прав!
— Конечно, — выговорил он. — Этого больше не повторится. И извините за то, что произошло в палате.
— В этом не больше вашей вины, чем моей, — махнул рукой Лебединский. — В конце концов, я несу за вас ответственность, как куратор.
— Просто, — Ярослав чувствовал потребность выговориться, испытывая облегчение от того, что все, наконец, разъяснилось, — он выглядел почти нормальным, а потом вдруг начал кричать, что ему угрожают, да еще другой пациент стал смеяться…
— Да-да, резкая смена фаз, — рассеянно отозвался доцент, поглядывая на часы. Потом недоуменно нахмурившись, переспросил: — Другой?
— Ну, тот, у стены, — пояснил Ярослав. — Его сосед, он спал, когда мы пришли.
Лебединский окинул Ярослава внимательным взглядом.
— Вы, должно быть, что-то путаете, коллега, — сказал он. — Тот пациент, про которого вы говорите, находится в состоянии кататонии, а это означает, что у него полностью отсутствует произвольная двигательная активность. Поэтому он вряд ли мог как-то реагировать на ваш разговор. А что, вам показалось, что он смеялся?
— Наверное, показалось, — выдавил Ярослав.
Доцент еще раз пристально поглядел на него. — Отдыхайте, молодой человек, — сказал он, дружески похлопав Ярослава по плечу, и вышел из комнаты.
Оказавшись на улице, Ярослав немного постоял, глубоко вдыхая свежий весенний воздух.
Ему требовалось время, чтобы еще раз прокрутить в голове все события этого утра. Сомнения, казалось, оставившие его, вспыхнули с новой силой. Ведь он совершено точно помнил, что в палате было два пациента, и тот, второй сидел на кровати, безумно хохоча. Эта сцена так врезалась ему в память, что сомнений в ней не было никаких. Или все-таки были? Но такое не могло померещиться! Однако, Лебединский утверждал, что тот больной не мог не то, чтобы смеяться, но даже шевелиться. С другой стороны, они же его лечат? Может, это был первый сдвиг за много дней в его состоянии? Скорее всего, так оно и было, но Ярославу начинало казаться, что количество странных событий, для объяснения которых ему приходилось себя в чем-то убеждать, становится чрезмерным.
Однако, по крайней мере, в одном доцент был точно прав — ему необходим был отдых.
Ярослав двинулся в сторону проходной, продолжая размышлять на ходу. Как быть с Аленой? Попытаться все-таки вызвать ее на разговор, или оставить все, как есть? Чем бы он там не провинился перед ней, такое поведение выглядело издевательским.
Рядом с ним плавно притормозила машина.
— Садись, подвезу, — пробасил Селезнев, распахивая дверцу. — А то еще уснешь по дороге, или забредешь куда.
Охранник у выезда медлил, и Селезнев нетерпеливо посигналил, призывая его поторопиться. Наконец, тронутые ржавчиной ворота со скрипом отъехали в сторону, выпуская их. Ярослав испытал непонятное облегчение от того, что они покидали территорию больницы, словно оставляя там весь сегодняшний абсурд.
Он провожал взглядом здание клиники, еще недавно вызывавшее у него такое радостное предвкушение встречи, когда увидел двоих парней, стоявших у проходной и что-то обсуждавших между собой. Он сразу узнал их — те же легкие черные куртки, галстуки, белые рубашки. Один из них посмотрел в его сторону и, кажется, кивнул второму. В это время Селезнев свернул за угол и пара скрылась из виду.
Ярослав откинулся на спинку кресла, чувствуя, как сердце колотится в груди.
Они ли? Мало ли в Москве баптистов, или кто они там? Может, у них сегодня какой-нибудь праздник, или день обходов, или кто-то из их братства находится на лечении в клинике. Да что угодно может быть, в конце концов, и почему это должно непременно иметь к нему какое-то отношение?!
— Чего загрустил опять? — спросил Селезнев, закуривая сигарету. — Давай, может, вечером по пиву?
— Мне на смену в ночь, — Ярослав потер виски. — Отоспаться бы еще.
Селезнев присвистнул. — Да уж. Может, больняк возьмешь? Видок у тебя совсем бледный.
— Ничего, — упрямо сказал Ярослав. — Прорвемся.
