Глава 30
Одинокий огонек заплывшей воском свечи подрагивал на сквозняке, освещая лежащую на столе грамоту, придавленную серебряным подсвечником.
Убористая вязь покрывала пергамент, в конце которого стояла оттиснутая в сургуче печать.
Двое бояр, виднейших царедворцев своего времени, склонились над ней, почти соприкасаясь лбами.
— Ну что, Федор Иваныч, — нарушил молчание один из них, с рыжеватой бородкой и лисьими чертами лица, — что мыслишь?
Его визави, степенный крупный мужчина, неторопливо провел по ухоженной бороде унизанными перстнями пальцами.
— Дело тёмное, — туманно высказался он. — Но грамотка, похоже, подлинная.
— А по мне — так яснее ясного! — рыжебородый нервно облизнул губы. — За царевичем люди идут! Верят в него!
— Идти-то идут… — протянул Мстиславский. — Да вопрос лишь — докуда?
— А это, Федор Иваныч, — вкрадчиво проговорил Шуйский, — от нас с тобой зависит сейчас!
— От тебя, Василий Иваныч, сейчас, зрю, мало что зависит, — усмехнулся Мстиславский. — Обыск на дворе у тебя был.
— Как был, так и сплыл, — огрызнулся Шуйский. — Руки у Семена коротки до меня добраться! Он, аспид, опасность чует, вот и суетится. А тебе, Федор Иваныч, о том думать надобно, что, коли уж на меня сей змий пяту поднял, то и тебе ходить с оглядкой надо!
— Симеон в силе, пока жив Борис, — заметил Мстиславский. — Хоть и при смерти, а все ж законный царь…
— Борису, мню, уж недолго осталось, — отмахнулся Шуйский. — Слыхал, он совсем плох.
— Быстро ж до тебя слухи доходят, — Мстиславский сощурился. — Однако ж, того, видать не знаешь, что лекарь при дворе искусный объявился, который то ли волшбой, то ли искусством тайным сумел царя из мертвых воскресить!
Шуйский недоверчиво глянул на Мстиславского. — Шутить изволишь?
— Какие уж тут шутки, — Мстиславский поёжился. — Был бы ты на моем месте в тот час… Борису на пиру худо сделалось, уж и видение было ему смертное — Димитрия убиенного узрел среди пирующих! А затем грянул оземь, и дух вон.
Шуйский слушал, раскрыв рот, не сводя с Мстиславского глаз.
Тот еще более понизил голос и наклонился к собеседнику.
— Тогда царевна Ксения, дочь его пропавшая, и чудесным образом обретенная, на тело бездыханное накинулась и ножом кровь ему пустила!
Шуйский перекрестился. — Брешешь, боярин! — вырвалось у него.
— Вот те крест истинный, — мрачно посулил Мстиславский. — У всех аж волосы дыбом встали! Я пытался остановить её — да где там! Она как зыркнет на царевича — делай, молвит, как я велю!
— Ну? А тот?
— А что тот? Глазами похлопал, как телок, да и подчинился!
— Ведьма! — прошептал неверяще Шуйский.
Мстиславский мрачно кивнул. — Слушай далее! Первым делом царевна после велела некоего лекаря из темницы привести, того, что с нею пойман в лесах был. Токмо пока ходили за ним, царь Борис богу душу и отдал! Поп уже отходную читал, как явилась царевна с лекарем сим, всех из палат выгнали, а после над телом обряды стали темные совершать! И заклинаниями да снадобьями неведомыми обратно в тело душу вернули!
Шуйский побледнел и впился ладонями в столешницу. Мысли лихорадочно крутились в его голове. Кабы не встреча с тем волхвом, и не свидетельства Мухи, он бы решил, что Мстиславский потчует его сказками. Но теперь он знал наверняка, сердцем чуял, что не сказки это. А коли так, то у Бориса появились сильные, страшные союзники. Стало быть, имелось два пути — либо переманить их, либо…
— Если народ узнает, что царевна в черном колдовстве замешана, — проговорил он вслух, — то великое возмущение на Москве быть может… Не потерпит такого люд православный!
— Вот ты и проследи за этим, — усмехнулся Мстиславский. — Негоже, чтобы палаты царские ворожбой да волхвованием осквернялись. — Куда только святейший смотрит…
— Известно куда, — с досадой проронил Шуйский. — Иов за Бориску всегда горой стоял и стоять будет. Клобук патриарший на нем — его ведь заслуга.
— Так-то оно так, — согласился Мстиславский, снимая со свечи оплывший воск и скатывая его пальцами, — да ведь клобук и на другую голову завсегда надеть можно. А спасаться не токмо на первопрестольной кафедре, а и в монастырях дальних. Скажем, северных землях…
Шуйский улыбнулся. — Вижу, мы с тобой друг друга понимаем, Федор Иваныч. Мыслю, вместе сможем великие дела совершить, отечества ради и веры православной.
— То наш долг святой христианский, — в тон ему ответил Мстиславский, — защищать отечество в лихую годину. Особливо сейчас, когда войско царевича в Путивле собирается…
— А стало быть, — подхватил Шуйский, — подобает выслать навстречу ему людей, верных царю Борису, самых преданных слуг его!
— Боюсь, немного таковых осталось, — усмехнулся Мстиславский. — Ну а далее — Господь рассудит, на чьей стороне правда. А до тех пор, Вася, надобно быть настороже. Симеон, конечно, без Бориса ничего не стоит, но пока царь жив, может быть опасен.
— Ничего, — протянул Шуйский, улыбаясь каким-то одному ему ведомым мыслям. — На всякого сторожевого пса найдется ошейник…
* * *
— Акся! Проснись, сестрица!
Ирина с трудом разлепила веки — казалось, она задремала лишь на минуту, однако сквозь окно уже пробивались ранние лучи солнца.
Над нею склонилось встревоженное круглое лицо Федора. Братец нарисовался.
— Который час? — сонно осведомилась она.
На лице отразилось недоумение.
— Первый, сестрица!
— В смысле — первый? — изумилась Ирина. — Я что, полдня проспала?!
— Царевич имеет в виду — первый час дня, — пояснил Коган. Он заснул в кресле у окна и выглядел неважно — под глазами стояли черные круги. — То есть — от восхода солнца. Примерно пять утра по-нашему.
— Сумасшедшие, — пробормотала Ирина.
— Как государь? — спросила царица, которую Ирина не сразу заметила. Она склонилась над спящим супругом и с тревогой всматривалась в его лицо.
— Лучше, — успокоил её Коган. — Но ему все еще нужен покой и присмотр.
— Покой и нам бы не помешал, — буркнула Ирина, подавляя зевок.
Чего они приперлись-то в такую рань?
— Акся, — обратился к ней Федор, — через час — совещание с боярами. Раз уж батюшка не может присутствовать, придется мне его вести. Вы с матушкой тоже должны быть.
Ирина уставилась на него с плохо скрываемой неприязнью. А без батюшки с матушкой и сестрицей, интересно, он никак не может обойтись?
— Приведи себя в порядок, Акся, — чопорно велел Федор, — помолись, поешь, и будь в тронной зале вовремя.
Угу. Зубы еще почистить напомни. Кстати, она сейчас охотно променяла бы любое из своих золотых украшений на тюбик пасты и зубную щетку.
— Пойдем, Ксения, — тронула ее за плечо царица.
— Давид Аркадьевич? — Ирина вопросительно взглянула на Когана.
Тот развел руками. — Все равно сидеть тут всем нет никакого смысла. Царь стабилен, я понаблюдаю.
— Да вы сами то еле на ногах стоите, — покачала головой Ирина. — Нам бы сиделку…
— Будет сиделка, — вмешалась царица, подталкивая Ирину к дверям. — Негоже, в самом деле, царской дочери на мужской половине дворца ночевать, хоть бы и палатах царских!
— Да еще с иностранцем и конюхом! — прибавила она вполголоса, когда они вышли из опочивальни.
Оказавшись на женской половине дворца, Ирина почти пожалела, что провела ночь в другом месте. Конечно, до уровня удобств двадцать первого века апартаментам было далеко, но огромная кровать с балдахином и горой подушек выглядела крайне привлекательно.
Она умылась в золотом тазу водой, в которой плавали лепестки роз, вытерлась поданным Авдотьей белоснежным рушником, потом подвела губы и почувствовала себя намного лучше. Сейчас бы еще чашечку кофе…
К её удивлению, чашечка, действительно, ждала её на серебряном подносе, только вместо кофе в ней оказался бульон.
Ирина сделала пару глотков и нашла его слишком жирным и пресноватым.
Потом ей пришлось минут пятнадцать стоять в отдельной молельне, выслушивая размеренный речитатив священника, читавшего утренние молитвы, по окончанию которых он окропил её водой, и поднес к губам крест.
К тому времени Авдотья приготовила ей очередной набор платьев, расшитых камнями так, что больше напоминали очень дорогие доспехи. С содроганием представив, что ей придется снова надевать всё это друг на друга, Ирина решительно отбраковала большую часть предложенного гардероба, остановив выбор на том, что выглядело наименее тяжелым. От кокошников и лент, невзирая на причитания Авдотьи, категорически отказалась.
Мать поджидала ее в одной из соседних комнат, в сопровождении двух стрельцов в белых кафтанах.
Сопровождаемые эскортом, они долго шли по бесконечным анфиладам дворцовых покоев.
Тронный зал не произвел на Ирину особого впечатления — просторный холл с колоннами и стрельчатыми окнами. Вдоль расписных стен стояли длинные лавки, на которых сидели бояре.
Во главе зала находился трон с высокой спинкой и резными подлокотниками, на котором восседал Федор. По обе руки от него стояло еще два трона, пониже и поскромнее.
При появлении царицы с Ириной бояре начали шумно подниматься и кланяться в пояс.
Когда женщины заняли свои места и все снова расселись, Федор откашлялся, и взволнованным голосом начал говорить о состоянии здоровья царя, молитвах, возносимых за него и уповании на Всевышнего.
Ирина слушала вполуха, разглядывая присутствующих в зале.
Некоторых она уже знала по вчерашнему пиру — ближе всех, как и тогда, расположился грузный Мстиславский, напротив него — незнакомый боярин с лисьим лицом — метавший на него косые взгляды Симеон Годунов о чем-то негромко переговаривался с молодым мужчиной с курчавой бородой (он точно был на пиру); далее — чернявый Басманов, выглядевший мрачнее тучи; остальных она, вроде бы, не припоминала.
После Федора выступил Мстиславский.
Цветисто и витиевато выразив соболезнования правящему дому, он посетовал на поднимающуюся с юга угрозу — армию Лжедмитрия.
— До тех пор покоя не будет земле русской, пока самозванец оный дерзает называть себя наследником Иоанна Васильевича, и смуту великую в умах сеет, — ораторствовал он.
Было решено направить дополнительные войска под Кромы, где располагался основной корпус царской армии, чтобы, усилив его, дать решительный отпор и выбить самозванца из Путивля.
Особые прения вызвал вопрос назначений полководцев. Бояре шумно спорили, рядились, так что на какое-то время Ирине показалось, что тронный зал более напоминает базар, нежели государственный совет.
По мере того, как объявлялись кандидаты, поднимались шумные протесты со стороны других бояр, считавших себя по положению выше, чем те, под чьим началом им предстояло служить.
Наконец, Мстиславский зачитал список, и Федор, казалось, несколько одуревший от длительных споров, одобрил его.
— Осталось решить, — проговорил Мстиславский, — кому быть главным воеводой при войске. Предлагаю воеводу Петра Басманова! Он себя явил полководцем искусным под Новгород-Северском.
— Добрый выбор! — подал голос боярин с лисьим лицом. — Петр Федорович живо покажет самозванцу, почем лихо!
Снова поднялся шум, но Федор поднял руку и заставил бояр умолкнуть.
— Место главного воеводы уже определено, — сказал он в наступившей тишине. — Его займет князь Андрей Андреевич Телятевский.
В зале поднялся глухой ропот. Никто не осмеливался в открытую оспаривать выбор царевича, однако, Ирина видела, какими взглядами обмениваются участники совета.
Довольными выглядели лишь Симеон Годунов, не скрывавший торжествующей ухмылки, да загадочно улыбавшийся в рыжие усы боярин, поддержавший кандидатуру Басманова.
— На сем закончим пока, — подвел итог Федор. — Остальное обсудим вечером.
Бояре начали расходиться, переговариваясь друг с другом на ходу; для царской семьи имелся отдельный выход из залы.
— Федор, — спросила Ирина, когда они шли по переходам, возвращаясь в царскую опочивальню, — а ты уверен, что этот Телятин, или как его там — подходящий вариант на пост главного воеводы?
Царевич глянул на неё с удивлением.
— Так то, Акся, не девичьего ума дело, решать, кто подходящий, а кто — нет.
— Допустим, — Ирина подавила раздраженное желание высказать свое мнение об умственных способностях государя, почти весь совет просидевшего молчком. — Но разве ты не заметил, что бояре не очень-то одобрили твой выбор?
Федор грустно вздохнул. — Ты права, сестрица, — неожиданно легко согласился он. — Только ведь нашим боярам кого не назови — все одно недовольны останутся. А нам при войске надобен человек, на которого положиться можно всецело, особенно, в такое время, как нынешнее. Многие ведь на словах токмо за нас ратовать готовы, а в себе сомнения имеют — что, если самозванец и впрямь законный царевич?
— А в Телятникове, значит, ты уверен? — спросила Ирина.
Федор поморщился. — Акся, золотце, его фамилия — Телятевский. Это во-первых. Во-вторых — он искусный и опытный воин, доказавший свою преданность в боях. В-третьих, — царевич грустно усмехнулся, — он нам, почитай, родственник, как тесть Симеона Никитича.
Вот оно что. Родственник, значит. Ирина фыркнула про себя, решив пропустить на этот раз «золотце» мимо ушей. В общем, блат и коррупция, как и у нас, а она-то думала.
— А вот и он сам, легок на помине! — с улыбкой проговорил Федор.
* * *
— Жизнь-то налаживается, а, Давид Аркадьевич!
Евставьев надломил дышащий жаром пирог, принюхался, и смачно откусил половину.
Коган устало кивнул, дуя на горячий сбитень.
— С голоду, по крайней мере, не помрём, — продолжал рассуждать водитель, отправляя в рот соленый рыжик. — А там — вылечим царя, он нам машину поможет на ход поставить…
— Василий Михайлович, — Коган покачал головой. — Вы что, всерьез полагаете, что мы сможем здесь долго протянуть?
— А чего ж нет? — удивился Евстафьев. — С такими-то связями, и нашими знаниями! Да мы всю Русь-матушку перевернуть сможем!
— Да-да, вам только точку опоры дай, — пробормотал Коган. — Только боюсь вас огорчить, но положение наше крайне шаткое. Борис жив только потому, что мы оказались здесь. А это означает, что кое-кому наше вмешательство может быть крайне неуместно. Нам нужно искать пути возвращения.
— Так ведь все-равно сейчас никаких планов, — резонно возразил Евстафьев. — Вот отыщем Ярослава и крест — тогда и думать будем!
— Если отыщем, — вздохнул Коган.
Дверь отворилась, и в комнату, неслышно ступая, вошли две женщины в черных монашеских одеяниях в сопровождении священника.
Коган с Евстафьевым переглянулись. Вошедшие степенно перекрестились на образа, после чего священник, настороженно косясь на Когана, объявил, что инокини Пелагея и Евфросинья будут ухаживать за государем и помогать лекарю Ягану в его трудах.
Благословив всех на прощание крестом, поп торопливо вышел.
— Доброго здоровья, матушки, — оживился Евстафьев, откладывая в сторону недоеденный пирог. — Перекусить с нами не изволите ли?
— Благодарствуем, отец, — слегка окая, ответила старшая, смерив Евстафьева суровым взглядом. — Потрапезничали уже.
Монахиня уверенно двинулась к царскому ложу. — Ох, Матерь Божия! — врывалось у неё. Качая головой, она разглядывала лежащего Годунова. — Никак, удар?
— Инсульт! — со знанием дела пояснил Евстафьев.
Он обернулся к Когану и недоуменно нахмурился.
Реаниматолог замер неподвижно, не сводя глаз со второй монахини, робко стоявшей поодаль, не смея поднять глаза.
— Давид Аркадьевич? — позвал Евстафьев.
Но Коган, казалось, не слышал его.
— Настасья! — выдохнул он.
Услышав это имя, девушка вскинула голову и уставилась на Когана широко распахнутыми глазами.
— Инокиня Евфросинья, — испуганно пролепетала она. — Но… откуда вам мое мирское имя ведомо?
— И то правда! — Пелагия подозрительно глянула на Когана. — Откуда тебе, лекарю чужеземному это известно? Али встречались раньше?
— Н-нет, — после паузы тихо ответил Коган. — Не встречались… Обознался я.
— Ну, а коли обознался, Яган, или как тебя там кличут, то хватит рабу Божию смущать и пора за дело браться, — отрезала Пелагия.
— Да, конечно… — Коган, моргнув, отвернулся, поставил на столик чашку со взваром и подошел к кровати.
Пелагия настороженно рассматривала венозный катетер в руке царя, пластиковые бутылки с растворами и шприцы.
Пожав плечами, коснулась рукой лба царя, что-то пробормотав про себя.
Годунов застонал и открыл глаза. Взгляд его плавал, левая щека обвисла и слегка трепыхалась на выдохе.
Монахиня покачала головой. — Ох, государь, угораздило же тебя, помилуй Господи…
— Мы вводим ему необходимые лекарства через вену, жилу то есть, — пояснил Коган, указывая на катетер. — Сейчас ему нужен уход, поить и кормить его можно с ложки, маленькими порциями, чтобы не поперхнулся…
— Знаю, лекарь, — кивнула Пелагия. — Случалось мне и таких выхаживать… А это что за диковина? — спросила она, указывая на пульсоксиметр.
Коган пустился в пространные объяснения, которые прервало появление царственной семьи в сопровождении Симеона Годунова и Ирины.
