Глава 12
Жозеф и Иоахим

Для Марии-Каролины было радостью и огромным облегчением вернуться в любимую Вену. Минуло десять лет с тех пор, как она видела свою старшую дочь Марию-Терезу, которая вышла замуж за будущего императора Франца II в 1790 году; теперь же Мария-Каролина наконец-то познакомилась с первым из своих пяти внуков. Впрочем, если она надеялась побудить Франца к более активному сопротивлению Наполеону Бонапарту, ее ожидало разочарование. Император строго держал дистанцию; ситуация и без того складывалась достаточно печально, чтобы прислушиваться к советам тещи. Наполеон ждал, что он запросит мира после катастрофы при Маренго, но император недавно подписал договор с Британией, по которому – за компенсацию в размере двух с половиной миллионов фунтов стерлингов – обязался не совершать подобного шага до февраля 1801 года. В результате французы одержали новую, еще более убедительную победу при Гогенлиндене (в двадцати милях к востоку от Мюнхена) в декабре 1800 года, и австрийцы потеряли убитыми и ранеными почти 20 000 человек. Через две недели отступающую армию оттеснили на двести миль в сторону Вены. На Рождество впавший в отчаяние Франц заключил перемирие, и, когда в январе 1801 года очередная французская армия принялась выдавливать австрийцев из Северной Италии, император «созрел» для полноценного мира. Он вытерпел еще неделю-другую из уважения к просьбе англичан, а затем 9 февраля подписал Люневильский договор, который фактически вывел Австрию из войны. Французы приобрели Бельгию, Люксембург и левый берег Рейна. Англия и Неаполь – чьи интересы австрийцы напрочь проигнорировали в Люневиле – оставались двумя странами, продолжавшими воевать с Наполеоном.

Между тем в Палермо король Фердинанд пребывал под возрастающим давлением со стороны сэра Артура Паже и со стороны своих подданных-неаполитанцев, которые просили монарха вернуться в Неаполь. Он упорно сопротивлялся; ему была ненавистна сама идея. Он считал (или притворялся, будто так считает), что его жизнь окажется в серьезной опасности; на самом же деле он наслаждался спокойной жизнью на Сицилии, где – особенно теперь, когда королева уехала – мог передоверить все малоприятные государственные дела Актону и проводить время на охоте. В конце концов он согласился отправить на материк своего сына и наследника, Франциска, вместе с его женой Марией-Клементиной Австрийской, сестрой императора. Наследнику и его супруге было двадцать три года, они страстно любили друг друга. «Ее муж приходит к ней исполнять свои обязанности дважды или трижды за сутки, – писала королева, – он обожает ее во всех смыслах этого слова. Он говорит, что она любит его, а она выказывает и требует много доказательств любви». Для неаполитанцев, надеявшихся увидеть его отца, Франциск был, конечно, «не совсем тем», но когда королевская чета прибыла в город 31 января 1801-го, их встретили весьма тепло, а когда Мария-Клементина вышла на дворцовый балкон и с улыбкой подняла на руки поочередно двоих своих детей, восторгу толпы не было предела.

Но никакое количество праздников не могло замаскировать того факта, что Наполеон продолжал воевать с Неаполем и что Неаполь во многом зависит от его милости. Наконец мирный договор был согласован и подписан во Флоренции 28 марта. Неаполю пришлось отдать остров Эльба и часть прилегающей материковой территории, вывести свои войска из Папской области, закрыть свои порты для британского судоходства, освободить всех французских и республиканских заключенных и разместить французские гарнизоны (за собственный счет) на своих землях сроком на год. Последнее условие привело к прибытию 10 000 солдат под командованием генерала Жана де-Дье Сульта, который занял порты Отранто, Таранто и Бриндизи, чтобы наладить контакты с армией, брошенной Наполеоном в Египте в 1799 году и все еще ожидавшей возвращения домой. В мае французский посол, барон Карл-Жан-Мари Алькиер, который был когда-то членом революционного Конвента, проголосовавшего за казнь Людовика XVI, представил верительные грамоты наследному принцу. Остальная часть дипломатического корпуса (помимо русского посланника) оставалась с королем в Палермо. Британия отныне являлась единственным «официальным» врагом Наполеона.

В ноябре того же катастрофического 1801 года скончалась Мария-Клементина – вероятнее всего, от чахотки. Всего за четыре месяца до этого умер ее младенец-сын, не доживший до своего первого дня рождения. Франциск впал в отчаяние, но ему быстро подыскали новую жену – двоюродную сестру Марию-Изабеллу, дочь Карла IV Испанского. Также было согласовано, что брак будет двойным – брата невесты, принца Астурийского, будущего Фердинанда VII, предполагалось женить на сестре жениха, принцессе Марии-Антониетте. Королева Мария-Каролина была в ярости из-за такого выбора невесты для сына; она всегда ненавидела испанских Бурбонов и рассчитывала, что все ее дети станут заключать браки с солидными и уважаемыми австрийцами. Еще ее шокировало поведение сына. «Я видела собственными глазами его письмо с нарочным генералу [Актону], – писала она, – всего через десять дней после кончины его добродетельной жены. Он жаловался, что его угнетает столь длительное воздержание. И это мой сын!» Возможно, сильнее ее шокировало осознание того, что новой невесте Франциска только тринадцать лет.

Пока Неаполь оплакивал смерть юной принцессы, Наполеон усердно трудился. Он реорганизовал новую французскую республику, а также налаживал дееспособное управление в Италии, Голландии, Германии и Швейцарии. В подобных обстоятельствах ему стало не до продолжения активных боевых действий с Англией. Переговоры шли долго и тяжело, но в итоге мирный договор был подписан в Амьене в марте 1802 года. Это единственный договор, когда-либо заключенный между Англией и Бонапартом, и действовал он всего год; принципиальное условие договора обязывало Францию вывести свои войска из Неаполитанского королевства, а Британию – освободить Египет. Остров Менорка, за который в предыдущем столетии велась затяжная схватка между Британией и Испанией, признавался владением испанской короны. Кроме того, Британия соглашалась уйти с Мальты в течение трех месяцев и вернуть остров рыцарям; впрочем, это условие (по причинам, которые вскоре прояснятся) не реализовалось.

Наполеону, естественно, хотелось, как когда-то в Египте, замаскировать отступление из Неаполя и представить данное событие как очередную победу. Он мудро наделил своего зятя Иоахима Мюрата рангом чрезвычайного посланника, дабы тот контролировал ход отступления; никто не годился лучше для этого занятия. Неаполитанцы ожидали увидеть скучного и деловитого республиканца; харизматичный, лихой, блистательный Мюрат в великолепно пошитом мундире попросту не мог их не восхитить. Ему устроили роскошный прием в королевском дворце в Казерте, где, на тщательно продуманной церемонии, он вручил наследному принцу пару пистолетов, изготовленных в мастерских Версаля. Зрелище оказалось настолько пышным, что многие из присутствующих сделали однозначный вывод: с республиканством покончено и Франция вскоре снова станет монархией. Мало кто подозревал, как быстро сбудется это пророчество.

С уходом французов у короля Фердинанда не осталось никакой мыслимой причины продолжать скрываться на Сицилии. Он медлил, сколько мог, но наконец сдался. После двух с половиной лет отсутствия король 27 июня 1802 года въехал в Неаполь со стороны Портичи. Сообщалось, что население города увеличилось почти втрое за счет подданных со всего королевства, которые желали приветствовать монарха. Чем, собственно, он сумел заслужить столь поразительную популярность, сказать сложно; вероятно, это как-то связано с отождествлением короля (il re lazzarone) с низшим сословием его подданных. Лаццарони окружили Фердинанда, устроили ему четырехчасовую овацию и почти стащили с лошади от восторга. Что ж, Фердинанду новая жизнь в Неаполе сулила гораздо больше приятного, чем неприятного (чего он так опасался).

А вот королева продолжала избегать города и, что характерно, не делала секрета из своего страха. В Вене ее задержала мучительная операция по удалению геморроя, но в конце концов она прибыла в Неаполь 17 августа, почти тайком. Она не разделяла с мужем популярность в народе и не пыталась хоть как-то сблизиться с теми, кого презирала. Предстоящий двойной брак тоже не обещал ни утешения, ни радости. Она любила свою дочь Антониетту, которая отплывала в Испанию, и боялась, что больше никогда ее не увидит; что касается сына Франциска, который дожидался новой жены в Неаполе, к нему она испытывала разве что брезгливость. А Франциск казалось, не интересовался ничем, кроме секса, и никто при дворе не обращал на него внимания.

На самом деле оба брака даже превзошли наихудшие ожидания Марии-Каролины. «Антониетта в отчаянии, – писала королева. – Она уезжала, исполненная светлейших чаяний, но это все в прошлом. У ее мужа отвратительное лицо, грубый голос и полное отсутствие ума. Жизнь там столь же омерзительна, как и пять веков назад». Принцесса, несмотря на строгие инструкции неаполитанского посла отсылать только радостные письма домой, признавалась матери, что предпочла бы уйти в монастырь. Все это было достаточно плохо, но когда неаполитанский двор увидел воочию девочку-невесту наследного принца, стало просто ужасно. Король охарактеризовал ее как «крошечную и круглую, точно мячик»; королева, как обычно, не жалела слов:

Не Бурбон ни в малейшей степени, белокожая, румяная, с черными глазами. Она очень пухлая и крепкая, но ее ноги очень коротки. На сем хватит о внешности. Остальное не поддается описанию, ибо я сама не могу ничего понять. Она равна нулю во всех отношениях, будь то знания, идеи, любознательность… Ничего, абсолютно ничего. Она говорит немного по-испански, но не знает ни итальянского, ни французского, отвечает односложно, «да» или «нет», в любой ситуации. Она все время улыбается, не имеет значения, довольна она или нет… У четырехлетнего ребенка Франциска и то гораздо больше ума. Это просто невероятно. Франциск приглашает наставников, чтобы обучить ее итальянскому и основам географии и арифметики. Она не знает ничего, кроме маленького пианино. Я попыталась похвалить и растормошить ее. Она ничего не чувствует, только улыбается.

Но в эту игру обычно играют вдвоем. Для королевы Марии-Луизы Испанской ее новая невестка была «отпрыском своей матери, ядовитой гадюкой, тварью, что брызжет желчью и ядом вместо крови, бесовским аспидом». Она твердо верила, что Мария-Каролина прислала дочь отравить ее, и когда бедная девочка умерла в возрасте двадцати одного года – после двух выкидышей, – поползли мутные слухи, будто свекровь сумела опередить невестку. Мария-Каролина, конечно же, в том не сомневалась.

К концу весны 1803 года Амьенский договор явно доживал последние дни. Бонапарт присоединил Пьемонт и Эльбу и занял Швейцарию; куда он повернет теперь? Недавний материал во французской газете «Монитер» за авторством некоего полковника Себастиани гласил, что 6000 французских солдат будет вполне достаточно для покорения Египта. Первая попытка Наполеона добиться этого завершилась умеренно унизительным поражением; возможно, настала пора предпринять вторую? Самой этой возможности оказалось довольно, чтобы убедить британское правительство не выводить войска с Мальты. Эта новость ввергла Наполеона в бешенство. Он сам нарушал соглашения и договоры, когда считал полезным, но не терпел подобного со стороны других. 18 мая он объявил войну Англии; 31 мая уведомил правительство Неаполя, что отправляет армию численностью 13 000 человек в качестве гарнизона Апулии – разумеется, за счет неаполитанцев – под командованием генерала Лорана де Гувион-Сен-Сира. К тому времени, в значительной мере благодаря усилиям посланника Шарля-Жана-Мари Алькиера, у Бонапарта появился новый повод обращаться с королевством соответственно, а именно – сэр Джон Актон. Наполеон писал королеве:

Что прикажете думать о Неаполитанском королевстве… когда я вижу во главе его правительства человека, чужого в этой стране, человека, чьи богатства и чья верность принадлежат Англии? Между тем королевство управляется не столько по воле и принципам его сюзерена, сколько по воле и принципам министра. Поэтому я решил, в качестве разумной меры предосторожности, полагать Неаполь, как страной, которой управляет английский министр.

По иронии судьбы, королева согласилась, хотя и проявила естественную осторожность, не сказав об этом вслух. Она ненавидела Актона и давно интриговала против него. Без Актона, казалось ей, будет намного проще влиять на мужа; тогда восстановится былая искренность, по которой она тосковала. Но Фердинанд был непреклонен. Если его главный министр должен уйти в отставку, заявил король, тогда он сам отречется от престола. Он доверял Актону больше, чем кому-либо еще – уж всяко больше, конечно, чем жене, – и потому не желает слушать наветы, менее всего от нее.

Тут как раз в Неаполь прибыл новый британский посол Хью Эллиот. Он по морю доходил до Гибралтара с Нельсоном, которого недавно назначили главнокомандующим флотом в Средиземноморье и который, несомненно, максимально полно описал, чего следует ожидать (включая предупреждения насчет зловредности Сицилии). Нельсон уже писал Актону об острове, который он полагал центром и опорой монархии, – более важным, чем даже Неаполь. Если город захватят, указывал он, Сицилию еще можно будет сохранить; но если потерять Сицилию, это будет означать гибель королевства. Поэтому Эллиот с самого начала не тешил себя иллюзиями. Человек с сильным характером, он значительно укрепил позиции Актона. Если Наполеон будет настаивать на выполнении своих требований закрыть неаполитанские порты для британского судоходства, его следует спокойно информировать – тут явно ощущается влияние Нельсона, – что англичане оккупируют Мессину. Но важно, с другой стороны, не совершать никаких глупостей: Британия будет бессильна, если Сен-Сир решит пойти на столицу. Между тем стоит укрепить береговую оборону Сицилии и Калабрии и собрать канонерки в Мессине, дабы предотвратить любую попытку вторжения. Наконец военный корабль «Гибралтар» останется в неаполитанских водах, чтобы защитить – а при необходимости снова спасти – королевскую семью в случае чрезвычайной ситуации.

Год 1803-й сменился 1804-м, и Алькиер с Сен-Сиром усилили давление на королеву. Не проходило дня без протестов или жалоб со стороны посла или новых выходок генерала – который вел себя в Апулии как диктатор, игнорируя постановления правительства, размещал солдат, где ему заблагорассудится, опустошал зернохранилища и даже приказывал казнить неаполитанских граждан. Оба они продолжали требовать ухода Актона, который, окруженный врагами со всех сторон, наконец подал в отставку. Король, как обычно, впал в ярость и пригрозил уплыть на Сицилию; но когда он узнал, что Наполеон решил объявить войну, если главный министр не покинет столицу в течение нескольких дней, то неохотно согласился принять расклад, представленный как компромисс: Актон отойдет от дел в Палермо с щедрой пенсией и обширным поместьем в Модике, но фактически сохранит свою должность, и ему будут пересылаться все важные отчеты и донесения. Так называемые преемники, таким образом, окажутся не более чем секретарями.

Подобное решение могло бы спасти репутацию Актона – и репутацию самого двора; однако оно представлялось неосуществимым. Министр никогда не был особенно популярен в народе и не предпринимал никаких усилий к тому, чтобы ближе сойтись с местной аристократией; при этом он был практически всемогущим правителем страны на протяжении четверти века и сделал себя незаменимым. Отныне всякая надежная рука у руля исчезла; хуже того, теперь никто не контролировал королеву. А та писала:

Мы слышали, что генерал Актон прибыл в Палермо 31-го числа [май 1804 года]. Его встретили овацией, а сицилийцы говорят: «Человек, которого преследуют французы, наверняка неподкупен».

Лишь после того как Наполеон короновался императором 2 декабря 1804 года, Мария-Каролина удостоилась крохотной «компенсации». Впредь, едва Алькиер, пламенный республиканец, голосовавший за казнь Людовика XVI, обращался к ней, она с наслаждением наблюдала за его лицом, произнося немыслимые прежде слова: «Император, ваш господин».

Двадцать шестого мая 1805 года в Миланском соборе Наполеон Бонапарт короновался повторно – на сей раз Железным венцом Ломбардии – и объявил себя королем Италии. Для Фердинанда и Марии-Каролины подобный поступок олицетворял непосредственную угрозу их собственному королевству; поэтому, несмотря на свою уязвимость, они потребовали объяснений. Наполеон предсказуемо пришел в ярость, которую усугубило известие о недавней высадке значительного русского десанта на Корфу, а также о прибытии британских подкреплений на Мальту. Позднее, принимая неаполитанского посла, манерного принца Кардито, он заставил того выслушивать разглагольствования того рода, что уже быстро становились знаменитыми, – обозвал Марию-Каролину лесбиянкой и «коварной Мессалиной нашего времени». Британский корабль, который по-прежнему стоит в заливе, заявил он, не помешает свергнуть ее с трона. Когда эти слова передали королеве, она сделала логичный вывод, что французского вторжения не избежать. У нее было два союзника, англичане и русские, и оба обещали защитить королевство, а русские даже прислали двух генералов с довольно неожиданными фамилиями Лейси и Опперманн, чтобы изучить положение дел на месте. Ни один из них не добился уважения; король находил их забавными и не пытался скрывать свое отношение. Лейси, ирландец по происхождению, охотнее говорил по-русски, чем по-английски, когда у него прорезался сильный ирландский акцент. Чрезвычайно старый, он имел привычку доставать из кармана ночной колпак и крепко засыпать на совещаниях. Эльзасец Опперманн постоянно жаловался. Именно он принимал все решения.

С толикой помощи этих двоих королеве удалось – хотя она понимала, что надежда не допустить полномасштабное вторжение крайне мала, – заключить новое соглашение в сентябре, и русский царь согласился прислать вооруженный отряд, способный дополнить 6000 британских солдат на Мальте. Это соглашение, пожалуй, было не столь спасительным, каким казалось; Санкт-Петербург находился далеко, и Неаполь попадал в полную зависимость от самодурства русского командующего экспедиционным корпусом. Неделей или двумя позже пришли обнадеживающие новости из Парижа: французские войска покинут королевство в течение месяца. За это Фердинанд обязывался строго соблюдать нейтралитет и не пускать никакие корабли воюющих государств в свои порты. Кроме того, ему запрещалось привлекать французских эмигрантов и подданных любой державы, враждебной Франции, к военному командованию. По сути это означало, что, по мнению Наполеона, от Сен-Сира и его людей будет больше пользы в Ломбардии, чем в Апулии; по крайней мере, Неаполь получил отсрочку.

Та оказалась короткой. 19 ноября первый русский конвой вошел в Неаполитанский залив. Вскоре после того 7000 британцев высадились в Кастелламаре – примерно в двадцати милях к юго-востоку от Неаполя, – а около 13 000 русских и албанцев сошли на берег в самом городе. Численность неаполитанской армии, какой бы та ни была, чуть не дотягивала до 10 000 человек; ее боевой дух был низок, дисциплина, конечно, хромала. Спешно проведенный рекрутский набор обернулся катастрофой: мужчины преднамеренно калечили себя, чтобы увернуться от призыва. Мария-Каролина приветствовали вновь прибывших, радуясь, что положение наконец-то начинает выправляться; Фердинанд, на сей раз проявив больше мудрости, нежели супруга, твердил, что его страна обречена. Он помышлял исключительно о возвращении на Сицилию и утешал себя тем, что не оставил французам на материке ни одного дикого кабана. Известен, кстати, исторический анекдот об албанском полковнике, которого король повстречал на обратном пути с охоты.

«Бог в помощь», – пробормотал король и уехал прочь.

Второго декабря 1805 года в одном из самых судьбоносных сражений в своей карьере Наполеон, численность армии которого составляла 68 000 человек, одолел объединенное войско русских и австрийцев численностью 90 000 человек при Аустерлице в Моравии. На следующий день после Рождества, согласно условиям договора, подписанного в Прессбурге (ныне Братислава), Австрия вынужденно возвратила Франции все венецианские территории, которые приобрела в 1797 году по договору в Кампо-Формио; вместе с побережьями Истрии и Далмации они вошли в состав нового Итальянского королевства Наполеона. Император отказался включать в договор какие-либо положения, касавшиеся Неаполя; более того, в день подписания договора он заявил, что намерен «свергнуть с престола эту преступницу, которая столь бесстыдно нарушает правила, священные среди мужчин». В своем последующем обращении к армии он развил эту мысль: «Должны ли мы верить двору, который не соблюдает верности, не ведает чести и не слышит голос разума? Нет нет и нет! Неаполитанская династия прекратила править, ее существование несовместимо с миром в Европе и с честью моей короны».

Новость о поражении под Аустерлицем как будто вселила панику в сердца и умы русских, которые решили немедленно отступить в Калабрию. Британский генерал сэр Джеймс Крейг возражал, но все-таки последовал их примеру. Мария-Каролина гневалась, как умела она одна. Признаться, она почти ожидала чего-то подобного от русских, но для британцев это было поистине непростительно:

Запах пороха отравляет изнеженное обоняние генерала Крейга, и он потому жаждет ускользнуть даже от слабого дуновения. Надеюсь, он уцелеет и уйдет в монахи, опозорив свою страну и принудив ее утратить всякое влияние на торговлю в Средиземноморье, Леванте и Египте; британцам предстоит долго ощущать последствия этого шага. Я полностью разуверилась в англичанах.

Затем, 10 января 1806 года, генералы союзников передумали. Они решили вовсе не защищать Калабрию и отправиться прямиком домой. Для короля Фердинанда этого было вполне достаточно: как Неаполь может сопротивляться армии, разгромившей Австрийскую империю? 23 января король отплыл на Сицилию, оставив королеву и наследного принца заниматься подготовкой к обороне города. Чуть более двух недель спустя принц объявил, что уезжает в Калабрию «объединить предпринимаемые усилия»; Мария-Каролина наконец осознала, что ситуация безнадежна и в Неаполе оставаться бессмысленно и опасно. Вместе с двумя незамужними дочерьми, невесткой (наследной принцессой), двумя внучками и одиннадцатью придворными она во второй половине дня 11 февраля взошла на борт неаполитанского фрегата «Архимед», мысленно готовясь к зимним невзгодам в Палермо. Но ее беды еще не закончились. Погода выдалась немногим лучше той, что отравляла их путешествие с Нельсоном и Гамильтонами. Сильный шторм расстроил конвой, двадцать шесть транспортов оказались выброшенными на берег, где их захватили французы (или они сами сдались французам). Несколько судов лишились всего груза, а вся переписка правительства попала в руки врага. Минуло пять жутких суток, прежде чем «Архимед», оставшийся почти в полном одиночестве, бросил якорь в гавани Палермо.

Королева уплыла как раз вовремя; по календарю (такое вот стечение обстоятельств) наступил День святого Валентина, когда, под проливным дождем, французский отряд под командованием генерала Луи Партоно вступил в Неаполь. Это был авангард армии численностью 40 000 человек под командованием маршала Андре Массены, и с этим авангардом двигался старший брат императора Жозеф Бонапарт, личный представитель Наполеона. Никакого сопротивления французы не встретили. Хотя семь лет назад лаццарони сражались, как тигры, и устроили настоящую резню, на сей раз они реагировали вяло, равнодушно, и не протестовали, когда Жозеф на следующий день организовал торжественное шествие и занял под резиденцию королевский дворец. Через шесть недель, 30 марта, Жозеф короновался. «Шаткое и грозившее рухнуть регентство», по выражению сэра Гарольда Актона, было озабочено исключительно сохранением мира. Получив строгое указание не сдавать городские замки французам, регент мгновенно уступил все три, заодно с островами Искья и Прочида, дабы гарантировать благорасположение со стороны завоевателей.

«Неаполь захвачен, теперь все сдадутся», – писал Наполеон Жозефу. Что ж, далеко не в первый раз император недооценил своего противника. Калабрия оказалась куда более твердым орешком. 1 июля 1806 года британский отряд из Палермо под командованием генерала сэра Джона Стюарта в составе 4800 пехотинцев и шестнадцати пушек высадился на западном побережье; спустя три дня британцы напали на французов близ деревни Маида и стремительной штыковой атакой обратили врага в бегство. Эта победа вызвала восторженные отклики не только в самой Калабрии, но и в Англии, где о месте сражения до сих пор напоминает географическое название Майда-Вэйл. Кое-кто упрекал Стюарта – мол, пойди он дальше на север, «ничто не помешало бы ему достичь окрестностей Неаполя»; однако эти люди забывали, что его крошечное войско было измучено жарой и малярией. Так или иначе, ему удалось заставить французов отложить на неопределенный срок намечавшееся вторжение на Сицилию – а это, несомненно, достижение. Впрочем, достигнутое следовало закрепить. Сицилия оставалась единственной – помимо Сардинии – частью Италии, свободной от французской оккупации, и британское стремление не допустить захвата острова было очевидным. Поэтому британцы гарантировали острову свою военную защиту и перебросили туда до 10 000 солдат и офицеров.

К сожалению, падение (после героического сопротивления, длившегося полгода) города Гаэта, вкупе с решением Массены сосредоточить намного более крупные силы, вынудило Стюарта в сентябре увести свое войско на корабли. Это означало партизанскую войну, причем сопровождаемую обычными зверствами – с обеих сторон. Калабрийцы не испытывали особой любви к Бурбонам, но все же предпочитали тех французским захватчикам; вдобавок разве папа не отказался признавать Жозефа Бонапарта королем? Эти люди были в основном крестьянами, а потому, когда началась партизанская война, нисколько не миндальничали.

Что касается Сицилии, остров, которым правили только король Фердинанд и королева Мария-Каролина, вряд ли сулил Массене серьезные проблемы. Нельсон погиб, а королевская чета по прибытии в Палермо удостоилась гораздо более холодного приема, нежели в их предыдущий визит. Сицилийцы успели как следует узнать своего государя и отлично понимали, что для Фердинанда их остров является всего лишь охотничьими угодьями (и временным убежищем). Он даже ухитрился уничтожить в Палатинской капелле несколько превосходных мозаик двенадцатого столетия, чтобы обеспечить себе более удобный проход в здание. Кроме того, все главные административные должности на острове занимали неаполитанцы, а многие островитяне, прежде всего младшие сыновья знатных семейств, остались в итоге не у дел. В подобных обстоятельствах французское вторжение, случись оно в реальности, могло, пожалуй, и не столкнуться с сопротивлением.

Но вторжения не произошло. Во-первых, Фердинанд попросил англичан взять на себя защиту острова – вероятно, они поступили бы так и без его приглашения: теперь в Мессинском проливе постоянно патрулировали британские канонерки. Во-вторых, британцы не собирались ограничиваться исключительно обороной Сицилии; во всем, кроме названия, они сделались полновластными хозяевами острова, поскольку на Сицилии их было много – свыше 17 000 военных и около тридцати гражданских консулов и вице-консулов. Сицилия также получала прямые субсидии от Британии, не говоря уже о значительных кредитах и немалых частных инвестициях; воздействие этих денег на прежде апатичную сицилийскую экономику легко себе представить. В результате остров охватила неудержимая англофилия: «сливки» Палермо теперь говорили на сицилийском диалекте с сильным английским акцентом.

Возвращению королевской семьи в Палермо обрадовался в первую очередь сэр Джон Актон. Прошло больше года с момента его изгнания на Сицилию, и ко времени прибытия королевы он сумел восстановить свою прежнюю власть. Мария-Каролина всегда его ненавидела, и их встреча, по ее словам, ознаменовалась «нарочитыми сетованиями и слезами». Актон, как писала королева, считал калабрийскую кампанию пустой тратой времени и средств (но, вследствие настояния Марии-Каролины, эта кампания растянулась в целом еще на четыре года); гораздо больше его заботило спасение Сицилии, а не возрождение былой славы Неаполя. Благодаря Актону английские войска уже заняли ряд фортов вокруг Мессины и на северо-востоке; он также написал адмиралу лорду Коллингвуду, который сменил Нельсона в качестве главнокомандующего в Средиземноморье, с просьбой прислать флот на защиту острова.

У Коллингвуда имелась другая, более важная цель – помешать французскому Атлантическому флоту войти в Средиземное море. Однако он отправил на Сицилию надежного заместителя. Контр-адмирал сэр Сидни Смит обрел, так сказать, новую жизнь при сицилийском дворе. За его плечами значилась великолепная военная карьера, упорное сопротивление Наполеону в ходе осады Акко в 1799 году (он поставил свои корабли на якорь на мелководье и накрыл общими залпами французский лагерь). Энергичный, буйный и громогласный, он мгновенно нашел общий язык с королевой, которая не сомневалась, что нашла в нем нового Нельсона. «Шмидт», как она неизменно его величала, был твердо намерен не разочаровывать правительницу. 11 мая он повел корабли в Неаполитанский залив. Разумеется, он не собирался подвергать город бомбардировке, но захватил Капри и, спустя некоторое время, остров Понца (которому вскоре предстояло стать оплотом роялистских заговоров и интриг). Также Смит порадовал королеву тем, что принялся тайно высаживать вожаков партизан вдоль побережья Калабрии (они распространяли прокламации, призывавшие к восстанию против французов) и поставлять оружие и продовольствие в Гаэту, которая до сих пор героически держалась. 28 июня королева поручила Смиту командованием всеми неаполитанскими и сицилийскими силами на суше и на море; принимая это назначение, Смит поклялся «сделать больше, чем Бонапарту когда-либо грезилось».

Вряд ли может вызвать удивление тот факт, что сэр Сидни оказался не слишком популярен среди своих английских товарищей. Июньское назначение, которое состоялось без каких-либо консультаций с сэром Джоном Стюартом, привело самого Стюарта в ярость. К счастью для всех заинтересованных сторон, его почти сразу перевели на новое место службы – а преемником Стюарта оказался генерал Генри Фокс, откровенно больной человек, который передоверил большинство решений, которые необходимо принять своему первому заместителю (и в конечном счете «наследнику») сэру Джону Муру. Но у Мура Смит вызывал не меньше раздражения, чем у Стюарта; вдобавок он полагал, что сэр Сидни наносит непоправимый урон.

Все очевидцы событий сходятся в том, что калабрийцы не нуждались в «провоцировании» сэра Сидни Смита. Даже без его вмешательства война в Калабрии была куда более кровопролитной, чем большинство подобных кампаний, и противники не чурались творить кошмарные злодеяния, на которые обычно следовал не менее жестокий ответ; на площади маленького городка Кассано – достаточно будет единственного примера – пятьдесят два итальянца были расстреляны своими соотечественниками. В основном это были решительные противники французов. Грубые, страстные, богобоязненные, калабрийцы восприняли отказ папы римского признать Жозефа Бонапарта королем достаточным основанием для действий. Объявленное Жозефом грядущее закрытие всех мужских и женских монастырей в регионе усугубило ситуацию.

Отзыв сэра Сидни в январе 1807 года стал огромным облегчением практически для всех его соотечественников на Сицилии. Теперь лишь королева жаждала войны. По ее мнению, настала пора для полномасштабного нападения на Неаполь. Все советники, равно английские и сицилийские, пытались ее переубедить (насколько возможно вежливо), но она отказывалась их слушать. Хью Эллиот записал, что «ее величество… обладает неукротимым нравом, чрезвычайно живым и образным воображением и предприимчивым духом, а потому не замечает (или, возможно, не желает замечать) те трудности, каковые препятствуют достижению сколько-нибудь значимой цели». Постепенно, только благодаря настойчивости Марии-Каролины, удалось собрать отряд численностью около 4000 человек под командованием генерала принца Луи Гессен-Филипштальского, героя недавней осады Гаэты; этот отряд пересек Мессинский пролив и двинулся на север по Калабрии. Едва начавшись, экспедиция закончилась катастрофой. В ходе краткого сражения близ Милето принц потерял 1633 солдата и шесть артиллерийских орудий. Мария-Каролина приняла весть о случившемся экспрессивно (как всегда), но отказалась признать свою причастность к этому фиаско. Она по-прежнему мечтала о Неаполе.

В июле 1807 года сэр Артур Паже коротко остановился в Палермо на пути к месту своего нового назначения, Константинополю. Он надеялся избежать встречи с королевой, но та, заранее оповещенная о его прибытии, призвала дипломата во дворец. Она жаловалась ему на протяжении двух часов, сетуя на поведение англичан в целом и сэра Джона Мура в частности. Впоследствии Паже писал:

Располагая возможностью захватить остров, сам Бонапарт вряд ли мог пожелать лучшего для себя состояния дел на Сицилии… Очевидна убежденность обоих генералов, Фокса и Мура, в том, что ни в коем случае нельзя полагаться на сицилийское правительство, правящее островом так, как оно правит сейчас, пока королева заправляет в государственном совете; сицилийская же армия, если можно так ее назвать, пребывает в столь плачевном состоянии, что в нынешних обстоятельствах неразумно ожидать от нее какого бы то ни было содействия.

Марию-Каролину вдобавок потрясло Тильзитское соглашение, подписанное Наполеоном и царем Александром I в июле 1807 года на плоту посреди реки Неман. Царь, бывший союзник Неаполя, согласился признать Жозефа Бонапарта неаполитанским правителем; «Жду смертного приговора», – записала королева. Впрочем, одновременно ей пришлось оправляться от гораздо большего удара: два месяца назад умерла ее старшая дочь Мария-Тереза, жена австрийского императора. Когда император женился снова, всего восемь месяцев спустя (и усугубил этот грех признанием королевского статуса Жозефа Бонапарта), остатки эмоциональной связи с бывшей тещей исчезли; отныне эти двое старались общаться как можно меньше – и сугубо формально.

Тильзитский мир определил будущее Восточной Европы – по крайней мере, на текущий момент. Наполеон теперь получил возможность уделить внимание западу, то есть Пиренейскому полуострову. С Португалией разобрались быстро; осенью 1807 года, когда португальцы отказались закрыть свои порты для британского судоходства, император отправил армию численностью 30 000 человек. Португальская королевская семья бежала в Бразилию, оставив страну на милость французов. Большая часть армии вторжения затем переправилась в Северную Испанию, а император отправил своего зятя Иоахима Мюрата занять Мадрид и заставить испанского короля Карла IV и его сына Фернандо встретиться с Наполеоном в Байонне. 5 мая 1808 года Карл и Фернандо одновременно отреклись от своих прав на престол; взамен Наполеон пообещал, что Испания останется католической и независимой, а править ею будет тот, чье имя он назовет очень скоро. Он сдержал свое обещание – и назвал имя своего брата Жозефа.

Жозеф начал свое правление в Неаполе достаточно хорошо; по распоряжению брата он приступил к ликвидации громадных феодальных владений на острове и делал все возможное, чтобы упорядочить местные финансовую, образовательную и судебную системы. Но он не был счастлив на Сицилии и, когда Наполеон предложил ему корону Испании, охотно согласился. Увы, новое королевство погибло, фактически не родившись. 2 мая, еще до совместного отречения монархов, жители Мадрида восстали против захватчиков. Этот мятеж быстро и жестоко подавили, но восстание распространилось по всей Испании, где народ продемонстрировал врожденный талант к партизанской войне. 23 июля французский генерал Пьер Дюпон был вынужден сдаться со всей своей армией. Повстанцы двинулись на Мадрид – и изгнали Жозефа несколько недель спустя.

Иоахим Мюрат по приказу императора тем временем сменил Жозефа на неаполитанском троне. Вообще-то он надеялся получить в управление Испанию; если же это окажется невозможным, он был готов довольствоваться Польшей или Вестфалией. Неаполь, по его мнению, был для него слишком мал, и это чувство разделяла его жена Каролина, сестра Наполеона; неаполитанская корона, говорила она, маловата для ее головы. В итоге чета решила провести лето в Пиренеях; лишь в сентябре они официально приняли на себя управление королевством. Между тем в июне высадился в Мессине будущий «король французов» Луи-Филипп, герцог Орлеанский, прибывший на остров как претендент на руку принцессы Марии-Амалии, двадцативосьмилетней и последней незамужней дочери королевы. Будучи сыном Филиппа Эгалите, который искренне поддерживал революцию, но закончил свои дни на гильотине, Луи-Филипп отчаянно пытался восстановить семейную честь; брак с Бурбонами – лучшего в этом отношении не оставалось и желать. Много лет спустя он вспоминал:

Адмирал Коллингвуд… заблаговременно предостерегал меня: «Если вы отправляетесь в Палермо, упаси вас Господь от королевы Каролины! Это зловреднейшая женщина среди всех, какие только рождались на свет». Она и вправду не ангел, но лично мне она понравилась… Едва о моем прибытии известили, она вышла на крыльцо меня встречать, и когда я представился ей, она взяла меня за руку и, не говоря ни слова, повела в свои покои. Там, в оконной нише, она взяла мою голову в ладони и некоторое время молча смотрела на меня. «Я должна ненавидеть вас, – сказала она наконец, – ведь вы воевали с нами: но вы мне приглянулись. Вы прибыли сюда жениться на моей дочери; я не стану вам мешать, но ответьте честно – какое участие вы принимали во французской революции? Я прощаю вам все заранее, при условии, что получу честный ответ».

По-видимому, Луи-Филипп выполнил просьбу королевы. В 1791 году, в возрасте младше восемнадцати лет, он доблестно сражался с австрийцами и пруссаками; когда же установилось «Царство террора», он мудро решил бежать и провел следующие пятнадцать лет за пределами страны. Верная слову, Мария-Каролина дала благословение на брак, таинство которого совершилось в неожиданной обстановке королевской опочивальни, – Фердинанд был прикован к постели после падения с лестницы несколькими неделями ранее; затем церемонию провели повторно, день или два спустя, в великолепии Палатинской капеллы. «Непоседливая Амалия вышла замуж за герцога Орлеанского, – писала Мария-Каролина. – У них нет средств к существованию, они бедны, но счастливы и любят друг друга бесконечно». Так и было на самом деле; этот брак доказал свою прочность десятью детьми, а в 1830 году Мария-Амалия, как супруга своего мужа, стала королевой французов. К тому времени ее мать давно умерла, но она наверняка была бы счастлива.

После прибытия 6 сентября 1808 года «Иоахима Наполеона, милостью Божией и по конституции короля Обеих Сицилий и гранд-адмирала империи», Неаполь словно превратился в этакую Руританию. Облаченный в роскошный мундир самолично придуманного покроя, горделиво выставляя усы и вообще выказывая склонность к фанфаронству и показушности, Мюрат произвел впечатление на своих новых подданных, которые подпали под его обаяние. Первоначальное нежелание оставаться в Неаполе быстро забылось, и он с головой погрузился в решение задачи по «перетаскиванию» Неаполя в девятнадцатое столетие – в частности, заменил былые, отчасти ветхозаветные законы суровым кодексом Наполеона. Его жена Каролина, младшая сестра Наполеона, носила, в восприятии местных жителей, не слишком удачное имя; но, как и ее тезка в Палермо, была особой весьма энергичной, амбициозной и готовой править.

Остров Капри обычно не воспринимают как пятно, «пачкающее» ландшафт. Но для Иоакима и Каролины он был именно таким пятном. До сих пор удерживаемый Бурбонами, остров не выказывал ни малейшего намерения сдаваться; такого мнения, в частности, придерживался командир тамошнего гарнизона Хадсон Лоу (будущий тюремщик Наполеона на острове Святой Елены), который по прибытии на Капри приказал доставить ему «четыре дюжины шампанского, три дюжины трехлетнего бургундского, три дюжины четырехлетнего бургундского, шесть дюжин лучших вин вроде фронтиньяна, а также любых других, что ценятся высоко». Увы, ему не пришлось насладиться этими запасами. В начале октября 1808 года французы напали на Анакапри. Лоу, гарнизон которого состоял исключительно из корсиканцев и мальтийцев, сумел продержаться две долгих недели, ежедневно ожидая появления фрегата «Эмбускейд» или любого другого английского военного корабля; но подмога не пришла, и 16 октября (при полных винных подвалах) он был вынужден сдаться.

Захват Капри не имел реального значения для сложившейся политической ситуации, зато позволил Мюрату устроить пышные торжества – и, что называется, подбросил дров в костер ненависти по отношению к британцам в груди Марии-Каролины. Ничто не могло поколебать ее стойкого убеждения в том, что Неаполь представляет собой пороховую бочку, готовую взорваться. «Не думаю, что вернуть Неаполь будет трудно, – писала она в апреле 1809 года. – Вся Италия жаждет объединиться и изгнать угнетателей». Насколько она ошибалась, стало очевидно через два месяца, когда небольшая британская эскадра под командой не желавшего этого похода сэра Джона Стюарта вошла в воды залива. Неаполитанцы никак не продемонстрировали готовности восстать. В одном из самых мелких морских сражений в истории – в нем участвовали один британский и один французский фрегат – британцы уступили; острова Искья и Прочида, ненадолго захваченные, пришлось спешно эвакуировать. Побитая экспедиция возвратилась на Сицилию.