Пока они сидели у камина, медленно попивая кофе, Гурни решился задать очень простой вопрос.

– Ричард, у меня ощущение, что я, возможно, разбираюсь в гипнозе хуже, чем мне кажется. Можете дать мне простое определение?

Хэммонд поставил чашку с кофе на подлокотник.

– Короткий рассказ будет более наглядным примером. Когда я учился в Милл-Вэлли, в старших классах я играл в бейсбол. Играл я не очень, меня чуть не выгнали из команды. Но вот однажды я пять раз отбил мяч и пять раз выбил хоум-ран. До того дня я ни разу не выбивал хоум-ран. Удивительное ощущение. Я делал это с такой легкостью. И не так уж сильно бил. Я не пытался сосредоточиться. Не пытался выбить хоум-ран. Я вообще не старался. Я был полностью расслаблен. Казалось, бита сама находила мяч и отбивала его под нужным углом. Пять раз подряд.

– И как это связано с гипнозом?

– Чтобы достичь цели, не так важно преодолеть внешние преграды, главное – устранить внутренние: дисфункциональные убеждения, эмоциональный застой. Задача гипнотерапии, в том виде, в котором я ее практикую, – проложить этот внутренний путь.

– Как? – вдруг вырвалось у Мадлен, которая до этого в основном молчала.

– Выяснив, что же является помехой. Освободив вас. Дав возможность двигаться вперед к свои желаниям, не застревая в зарослях вины, смятения и самосаботажа.

– Не слишком ли драматично? – спросила она.

– Мне так не кажется. Мы действительно частенько застреваем в колючих кустарниках нашего разума.

– Я думала гипноз связан с концентрацией внимания.

– Целью, безусловно, является сфокусированное внимание, но попытка сконцентрироваться – худший способ достичь успеха. Это то же самое, что тянуть себя за лодыжки в попытке взлететь. Или гоняться за счастьем. Ведь его невозможно догнать.

Мадлен он, казалось, не убедил.

Гурни продолжал расспрашивать:

– И от каких внутренних преград вам нужно избавить пациента, желающего бросить курить?

Хэммонд задержал взгляд на Мадлен, а потом повернулся к Гурни:

– Два основных препятствия – воспоминания о чувстве тревоги, облегчаемом курением, и неверная оценка риска.

– Первое я понимаю. Объясните про второе.

– Рациональные люди склонны избегать тех действий, где усилия превосходят получаемое удовольствие. Зависимые люди, как правило, избегают всего того, где усилия предшествуют удовольствиям. Здоровый человек принимает взвешенное решение. Засчитывается и сиюминутный эффект, и будущие последствия. Для мозга, искаженного зависимостью, решающим фактором является последовательность. Берется в расчет лишь сиюминутный эффект, а последствия кажутся умозрительными.

– То есть вы привносите некую ясность?

– Я ничего не привношу. Я просто помогаю пациенту увидеть то, что в глубине души им уже известно. Помогаю сосредоточиться на том, чего они действительно хотят.

– Вы верите, что действительно умеете считывать истинные желания других?

– Да.

– Все четверо погибших хотели бросить курить?

Хэммонд в первый раз заметно моргнул.

– У Итана было сильное желание, у Хорана – умеренное. У Бальзака и Пардозы – его почти не было.

– Зачем вы беретесь работать с такими людьми?

– Лишь уже во время сессии я могу постичь истинную природу и глубину желания. А в начале все они говорили, что хотят бросить.

Гурни, казалось, был растерян.

Хэммонд продолжил:

– Часто люди приходят по чьей-либо просьбе. А истинное желание – на все согласиться, лишь бы их оставили в покое. Другие же верят в то, что гипноз вызовет желание бросить, даже если у них самих его пока нет и в помине. Пардоза был хуже всех – нервный, невнимательный, совершенно рассеянный, уж точно из тех, кто пришел по чьей-то просьбе. Но он не признался.

– А что насчет их других устремлений?

– В каком смысле?

– Ну, с помощью вашего чутья поняли ли вы еще что-нибудь про них?

– Лишь в общих чертах.

– Что вы можете сказать про Итана?

Хэммонд замешкался, вероятно, обдумывая этические вопросы конфиденциальности.

– Итан хотел, чтобы все в мире вели себя лучше. Ему хотелось найти подходящее место для каждого и поставить его на это место. Место для каждого, каждый на своем месте. Он был уверен, что знает все лучше всех. Итан не стремился к признанию. Он хотел лишь послушания.

– Смею предположить, что не всегда получалось так, как хотел Итан.

– Были у него и успехи, и неудачи.

– А что вы думаете про Кристофера Хорана? Чего он хотел от жизни?

– Кристофер хотел победить. Буквально любой ценой. Жизнь для него была игрой, где есть только один победитель. Он не просто хотел победить, ему было важно, чтобы кто-то другой проиграл.

– Что насчет Лео Бальзака?

– Разгневанный Господь прямиком из Ветхого Завета. Этому хотелось, чтобы все злодеи были наказаны. Он бы с удовольствием стоял у иллюминатора Ноева ковчега и наблюдал, как тонут грешники.

– А Стивен Пардоза?

– Он жил в подвале родительского дома. Отчаянно желал, чтобы его уважали. Больше всего на свете ему хотелось казаться взрослым – типичное желание для тех, кто так и не повзрослел.

– А что вы скажете про Пейтона Голла?

– Ох, Пейтон. Пейтону хочется все время получать удовольствие, чего бы это ему или кому-то еще ни стоило. Как и у большинства наркозависимых, у него довольно инфантильное представление о счастье. Он делает все, что ему хочется, когда ему хочется. Он узник собственных представлений о свободе. Огромное наследство, которое он получит от Итана, скорее всего, погубит его.

– Каким образом?

– Получив доступ к неограниченным денежным ресурсам, Пейтон лишится того небольшого сдерживающего фактора, который до сих пор хоть как-то регулировал его поведение. Он окончательно плюнет на возможные последствия. Говоря языком психоаналитиков, Пейтон – чистейшее, стопроцентное беснующееся Оно.

Гурни вспомнилась пролетевшая мимо него машина на узкой грунтовой дороге и безумный визгливый смех.

– А какие отношения у него были с братом?

– Никаких отношений не было. Они жили в разных крыльях дома и практически не общались, если не считать эпизодических попыток Итана оказывать давление на Пейтона. Если Остен стал величайшим достижением Итана, то Пейтон был его величайшим провалом.

– Как вы считаете, способен ли был Пейтон убить Итана?

– В плане нравственности, да. На эмоциональном уровне – тоже. На деле – нет. Не могу представить себе, чтобы Пейтон справился с тем, что требует комплексного мышления, четкой логистики и стрессоустойчивости.

– Вы думаете, именно эти качества нужны были, чтобы совершить эти четыре убийства?

– Возможно, не только эти, но именно их не хватает Пейтону.

Гурни в голову пришел еще один неожиданный вопрос:

– Возвращаясь к вашей способности чувствовать, чего хотят люди… что вы думаете обо мне? Чего на самом деле хочу я?

Хэммонд натянуто улыбнулся:

– Вы меня проверяете?

– Мне интересно посмотреть, как далеко вас заведет ваше чутье.

– Вполне логично. Чего на самом деле хочет Дэйв Гурни? Любопытный вопрос.

Он взглянул на Мадлен, которая внимательно смотрела на него, а потом повернулся к Гурни.

– Это одно из первых, довольно очевидных впечатлений, но я бы сказал, что у вас в жизни есть одна первостепенная необходимость. Вам нужно понимать. Соединять точки, сопоставлять факты. Ваша личность зиждется на этом важнейшем влечении сердца, которое вы воспринимаете как нужду. Ранее вы сказали, что хотите представлять интересы жертв, выступать в защиту Итана Голла, добиться справедливости для него и остальных. Не знаю, так ли это, но я вижу, что вы в это верите. Я вижу, что вы предельно открыты и честны со мной. Однако, судя по всему, вас многое беспокоит, есть проблемы, о которых вы не говорите.

Он перевел взгляд на Мадлен.

– Вас тоже многое тревожит.

– Да что вы? – Она инстинктивно скрестила руки.

– Вас что-то беспокоит, и вам очень неуютно. Прежде всего потому, что вы держите это в секрете. Ваш муж знает, что вас что-то тревожит. Он чувствует, что вам страшно ему об этом рассказать. Его это угнетает. А вы видите, как ваша тайна его задевает, но как выбраться из этой ситуации, не знаете, и все это причиняет вам боль.

– Вы все это поняли… как? По тому, как я ем черничный пирог?

Хэммонд приятно улыбнулся.

– На самом деле, по тому, как вы его не едите. Когда Джейн впервые упомянула чернику, ваши глаза загорелись в предвкушении, но вскоре вами овладели другие мысли. От волнения у вас пропал аппетит. Вы даже не дотронулись до десерта.

– Потрясающе. Кто бы мог подумать, что несъеденный десерт сможет вывести меня на чистую воду.

Ее раздражение, казалось, никак не задело Хэммонда, который продолжал улыбаться.

– То, как муж и жена смотрят друг на друга, о многом говорит, особенно когда один смотрит на другого, а другой этого не замечает. На их лицах столько всего написано.

Мадлен холодно улыбнулась ему в ответ.

– А вы часто смотрите в зеркало?

– Увы, так это не работает. Если я правильно вас понял.

– Человек с таким глубинным пониманием мимики лица, должно быть, получает массу информации, глядя на свое собственное отражение.

– Если бы! Но, увы, в моем случае это не так.

– То есть ваш навык психологической диссекции может быть применен только к другим?

Он печально кивнул.

– Иногда я отношусь к этому как к сделке с дьяволом.

Мадлен притихла, явно изумившись такому странному сравнению.

– Что вы имеете в виду? – спросил Гурни.

– Я имею в виду, что мне было даровано нечто уникальное, но и цена соответствующая.

– Вы имеете в виду вашу проницательность?

– Да, способность понять других. А в качестве расплаты – неспособность понять самого себя. Ясность при взгляде наружу, полная слепота при попытках заглянуть внутрь. Я отчетливо понимаю ваши побуждения. Мои же остаются для меня загадкой. Кажется, чем лучше я разбираюсь в людях, тем сложнее мне разобраться в себе. Существуют вопросы, на которые у меня нет ответов, одни лишь догадки. Вам интересно, почему я не найму адвоката, почему не засужу полицию за клевету, почему не засужу желтые издания и блогеров за навет, почему не найму команду следователей, чтобы дискредитировать Гилберта Фентона, почему не начну ожесточенную общественную кампанию. Вам интересно, какого черта я не встаю на свою защиту, почему не развяжу масштабную войну и не закопаю этих ублюдков в их собственной лжи.

– Отличный вопрос. Есть ли на него ответ?

– Конечно, ответ есть. Но я его не знаю.

– Совсем не знаете?

– Хм, я могу дать вам целый список идей. Возможно, это удушающий страх конфликтов в целом? Или боязнь, что в случае дальнейшего противоборства раскроется какая-нибудь страшная тайна из моего прошлого? Или это гнетущая убежденность, что, сопротивляясь, я лишь еще больше увязну в болоте? Или явная паранойя, вроде моей навязчивой идеи про труп в багажнике? А может, я не хочу нанимать адвоката, так как боюсь, что никогда не смогу от него избавиться, что каким-то образом он станет контролировать мою жизнь и я навсегда окажусь в его власти. Возможно, это глубинный ужас перед матерью, которая в первую очередь научила меня одной вещи – никогда не сметь опровергать ее обвинений. Безропотно принимать положенное наказание или же сталкиваться с очередной неукротимой вспышкой ее гнева… – Ричард нервно, невесело усмехнулся – вероятно, собственным домыслам. – Теперь понимаете, что я имею в виду? Столько бредовых страхов, выбирай не хочу. С другой стороны, может быть, я верю, что ни одно слово Фентона не сможет задеть меня. Возможно, по принципу Поллианны, я убежден, что правда восторжествует и моя невиновность будет очевидна. Или просто дурацкая гордость не велит мне опускаться до уровня нападающих на меня болванов. А может, я жажду увидеть, как дело Фентона, весь его мирок, с грохотом обрушится, а я при этом и пальцем о палец не ударю.

Он замолчал.

– Наверняка что-нибудь из этого приходило и вам на ум. Я ежедневно перебираю в голове все эти варианты. Но понятия не имею, что именно является решающей силой. Я знаю только то, что буду вести себя, как изначально задумал.

Произнося это, он обращался к Мадлен. А затем повернулся к Гурни.

– Если вы хотите добиться правосудия для Итана и остальных, не защищая при этом меня, это ваше право. Я не буду вам препятствовать. Но позвольте еще раз подчеркнуть: вы не мой адвокат. Это понятно?

– Понятно.

На некоторое время все замолчали. Слышно было только, как снежная крупа тихо бьет по стеклу.

А потом где-то в лесу раздался вой. Такой же вой, что слышал Гурни, когда их машина застряла в кювете.

Он начался с тихого подвывания, словно ветер, жалобно стонущий в перекосившуюся дверь.