Часть пятая

Спецприемник города Ридна снаружи выглядел как тюрьма. Вместо колючей проволоки бетонный забор был увит инквизиторскими знаками. Лучше бы проволока в сто рядов, подумала Эгле, борясь с желанием укутаться мороком и сбежать.

– Инициированная ведьма?! – Дежурный за стойкой подскочил, будто его ударили током. – Но мы принимаем только «глухих»! Я не могу ее оформлять!

– Меня не надо оформлять, – сказала Эгле, борясь с паникой. – Я Эгле Север, вот мои документы…

Если бы рядом не было Томаса, дежурный сейчас попытался бы ее оглушить. А она инстинктивно ударила бы в ответ; до чего же тонок этот лед. А ведь обещала Клавдию быть осторожной.

Томас навязал ей свою компанию довольно-таки бесцеремонно, но она почти сразу поняла, что инквизитор из Одницы прав. Инициированная ведьма, в одиночку гуляя по таким местам, моментально угодила бы в подвал, а то и куда похуже. Эгле все чаще ловила себя на приступах недостойного страха. До чего же этот мир враждебен к ведьмам…

Они приехали сюда прямо из аэропорта. Едва прибыв в Ридну, Эгле позвонила Мартину, узнала, как прошла поездка в селение Тышка, по голосу прочитала его подавленность и даже растерянность – Лара Заяц, шестнадцатилетняя девочка, задала Мартину задачу, к которой он понятия не имел, как подступиться.

– Я помогу тебе, – сказала Эгле, повинуясь порыву. И совершенно не подумала, что визит в спецприемник города Ридна окажется для нее таким испытанием.

Девочка покачивалась на стуле, на столешнице перед ней помещалась бутылка воды – нетронутая – и стакан. В последний раз, когда они с Эгле виделись, Лара Заяц сидела в погребе, под голой лампочкой, на продавленной кровати, и беззвучно плакала. Теперь она потеряла отца, по совместительству тюремщика, и была насильно изъята из злобной, опасной, но все-таки семьи.

– Привет, – сказала Эгле. – Ты меня помнишь?

Девчонка посмотрела исподлобья – очень тяжелый взгляд. И очень несчастный.

– Я ведьма, – Эгле улыбнулась. – Как и ты. Я понимаю, ты ужасно себя чувствуешь. Прими мои соболезнования… насчет твоего отца. Мне очень жаль.

– Врешь, – сказала девчонка, у нее был хрипловатый, сорванный голос. – Тебе не жаль. И мне. И никому не жаль. Его надо было пристрелить гораздо раньше.

– Что ты говоришь? – Эгле сделалось неуютно. – Не надо так, он же твой…

– Да что ты раскудахталась? – Девчонка вскинула острый подбородок. – Ты говоришь, потому что так положено, да? Тебе от меня чего-то нужно?

– Я хочу тебе помочь, – сказала Эгле терпеливо. – Хочу объяснить, почему не надо проходить инициацию и как можно отлично жить без нее.

– Какое же ты трепло, – с горьким презрением проговорила девчонка. – Сама ведь прошла, а мне заливаешь, будто бы не надо.

– Откуда ты знаешь, что я прошла инициацию?!

– Они говорили. – Девчонка на секунду сжала зубы. – Они. Констебль… люди… Когда ты вернула моему папашке его же пулю. В живот.

– Я не нарочно, – сказала Эгле после паузы. – Я не хотела, и…

– А я хочу нарочно, – девчонка посмотрела с вызовом. – Я хочу так, как они заслужили, – все! И мои одноклассники. И учителя. И соседи. Все. Они еще получат.

– Но тебя же отсюда не выпустят, – сказала Эгле безнадежно. – Никто не допустит, чтобы ты прошла обряд. Ты человек, и должна быть человеком…

– Кому должна?!

Сделалось тихо. Эгле открыла бутылку с водой, плеснула в стакан, предложила девчонке. Та помотала головой; ее волосы были заплетены в косы позавчера или раньше, пряди выбились и торчали во все стороны, как сухая трава.

Эгле отхлебнула от стакана. Мартин был прав: дела здесь неважные.

– А почему они тебя не запирают? – с подозрением спросила девчонка. – Или все-таки запирают? И тебя отсюда увезут в тюрьму?

– Нет. – Эгле перевела дыхание. – Я свободная ведьма, у меня есть гражданские права, я никого не убью. Наоборот, я могу исцелять…

– Врешь, – сказала девчонка.

– Честное слово, – Эгле вздохнула. – Я… таких ведьм раньше не было. Я первая.

Девчонка долго смотрела на нее, понемногу меняясь в лице, все сосредоточеннее сдвигая брови:

– А я могу быть второй?

– Не понимаю, – сказала Эгле, хотя все прекрасно в первую же секунду поняла.

– Ты можешь устроить для меня… обряд? – Девчонка мигнула. – Инициацию?

Ее лицо, только что тяжелое, волчье, мгновенно просветлело, сделалось детским, в глазах появилась надежда:

– Пожалуйста. Я прошу. Я хочу стать такой, как ты.

– Нет, – сказала Эгле, как могла спокойно. – Это очень плохая идея.

– Тебе жалко? – Глаза девчонки в один миг увлажнились. – Ты хочешь… быть одна… на свете свободной ведьмой? Ты просто не хочешь никому передавать… свой дар… да?!

Эгле чувствовала себя все неуютнее… Девчонка вдруг потянулась через стол и умоляюще взяла ее за руки:

– Спаси меня. Я все равно… пройду обряд, я слышу эту музыку в ушах, я…

– Музыку?!

Девчонка оценила ее реакцию. Подалась вперед, с надеждой заглянула в глаза:

– Там голоса поют. И… кажется, о чем-то спрашивают. Я почти расслышала, но брат меня схватил… не пустил… Они так нежно пели. Так… по-доброму. А потом пришел твой инквизитор… мне больно, когда он рядом. Мне просто очень больно.

И она улыбнулась, из затравленной злобной твари превратившись в обыкновенного несчастного ребенка.

Приватный телефон Клавдия знали, кроме близкого круга, всего несколько ведьм в городе Вижна, одна из них была продюсером документальных телепрограмм, человеком весьма влиятельным в своей области. Клавдий ответил на звонок и вежливо выслушал ее эмоциональное обращение.

– К сожалению, Ида, – отозвался, когда она выжидательно замолчала, – я все сказал, мне нечего добавить. Есть пресс-секретари, обращайтесь за свежей информацией.

– Речь не об информации, – сказала она очень тихо. – Речь о… волевом решении что-то изменить или удержать от изменений. Ваша отставка… скажется на всех. На всем. Все изменится, все уже меняется.

– Вы знаете, сколько мне лет? – Он ухмыльнулся в трубку. – Я вечный, по-вашему? Перемены неизбежны, а к лучшему или к худшему – зависит от точки зрения.

– Уже идут разговоры об увольнениях, – сказала она безнадежно. – О том, что ведьмы не должны… иметь доступ к журналистике, вообще к образованию, что все ведьмы порочны, исподволь насаждают свои пороки обществу, молодежи…

– Кликуши были всегда, их риторика никуда не девалась, решения об увольнениях принимают не они. Это вечное поле боя, вас всегда будут гнать, ваше дело – сопротивляться.

– Если завтра меня вышвырнут с работы, – тяжело проговорила его собеседница, – выселят из квартиры, запрут в спецприемнике… Как я буду сопротивляться?

– А откуда апокалиптические видения? – спросил Клавдий с подозрением. – Вы уже знаете, кто будет моим преемником? Я – нет.

– Кто бы ни был, – сказала ведьма убежденно, – он вынужден будет… отступить от ваших принципов. Все, что вы построили за эти годы, будет разрушено. Мы вернемся в темные века.

– Вы паникуете, – сказал Клавдий задумчиво. – Я не вижу оснований. Инквизиции тысячи лет, традиция незыблема, человеческая жизнь – мгновение… В нынешнем составе Совета есть прекрасные специалисты, и не живодеры при этом. Просто выждите несколько дней.

– Значит, вы не придете на круглый стол? – спросила она безнадежно.

– Нет, – сказал он со вздохом. – Я ушел из Инквизиции навсегда. И не стану топтаться в прихожей.

– Нет, мы не будем об этом говорить, – мягко повторил Мартин. – Мы имеем право друг на друга. Никаких больше ведьм.

– Но Март…

– Эгле, – сказал он твердо. – Эта проблема не решается одним разговором. Послушай, я так по тебе скучал. Возвращайся ко мне, пожалуйста.

Снаружи лил дождь. По ветровому стеклу текли потоки, смывались «дворниками», и казалось, что машина рыдает, торопливо смахивая слезы.

– Вот. – Мартин свернул на парковку под старой ресторанной вывеской. – Мне говорили, здесь очень приличная кухня. Не знаю, как ты, а я сегодня почти ничего не ел.

Они вошли в зал, где горел огонь в каминах и свисали с деревянного потолка связки сушеных трав. Посетителей было немного, девушка у стойки на входе привычно улыбнулась – и тут же изменилась в лице, впившись глазами в Мартина:

– Это вы?!

– Это не он, – невозмутимо отозвался Мартин, и девушка растерялась.

Через несколько секунд они сидели за столиком на двоих, в уютном месте у камина, и Эгле то и дело ловила взгляды, прилетавшие со всех сторон, адресованные Мартину и совершенно игнорировавшие его спутницу с сиреневыми волосами.

– Ни одного инквизитора в радиусе трех километров, – пробормотал Мартин. – Так у нас работают патрули.

– Ты сказал «никаких больше ведьм».

– Да, – он спохватился. – Для приличного места тут малолюдно в семь часов вечера.

– Это Ридна, здесь люди ужинают дома.

– А мы с тобой заведем новые порядки. – Он приветливо кивнул официантке, которая поставила перед ними свежевыпеченный хлеб и домашнее масло на фарфоровом блюде. – Будем ужинать вместе, каждый день в новом заведении… ну или в привычном, если найдем что-то по-настоящему классное, станем завсегдатаями, нас будет встречать шеф-повар… – Он подождал, пока официантка удалится. – А что ты думаешь о Томасе?

– А, – Эгле трудно было сосредоточиться. – Он… славный. Жаль, что ты выдернул хорошего человека из прекрасного климата в паршивый.

– Зато он теперь с нами, и не только он. – Мартин небрежно намазал маслом ломтик ржаного хлеба. – Я разогнал половину местной Инквизиции, – он откусил большой кусок от ломтя и, кажется, мгновенно проглотил, – и на освободившиеся места поставил своих людей. Пусть обиженные идут к Руфусу плакать и жаловаться… Так, мне надо взять себя в руки и не сожрать весь этот хлеб сразу, у нас еще меню впереди. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Мы тут сидим, – сказала Эгле, – читаем меню. А девчонка давится кашей в тюрьме, хотя ничего плохого не сделала.

– Эгле. – Он отложил недоеденный ломоть. – Мы договорились.

– Нет, – она помотала головой. – Мы не договаривались… Представь: с тех пор как Лара осознала, что она ведьма, в тринадцать лет… ее жизнь, считай, закончилась. Все вокруг сразу догадались – это же Ридна, у них чутье на… таких. В школе затравили, в училище не приняли, родной отец запер в подвале. И вот она опять под замком, и что же – что с ней будет?!

От Мартина потянуло холодом через стол. Эгле поняла, что говорит эмоционально и громко, перекрывая голосом вкрадчивую музыку в динамиках, и что за соседними столиками навострили уши.

– Почему ты не хочешь дать ей шанс?! – Эгле понизила голос. – Это ведь в твоей власти. Она слышит музыку этих ракушек, она слышит вопросы, она открыта для «чистой» инициации! Почему хотя бы не попробовать?! Вспомни, Ивга ведь тоже родилась в этой проклятой Тышке, только Ивге удалось сбежать, и она… – Эгле запнулась. – Послушай. Лара немедленно «пройдет свой путь», если ее выпустить, даже если отдать матери – мать ее не удержит. Девчонка несчастная, обозленная на всех… Ну дай мне хотя бы попробовать, а если получится и я передам свой дар, если она станет такой, как я?!

Мартин молчал с каменным лицом. Подошла официантка, нервно улыбаясь, спросила, готовы ли они сделать заказ.

– Нет, – сухо сказал Мартин. – Мы не готовы.

От звука его голоса Эгле прошиб мороз. Официантка ретировалась. Мартин молчал, и Эгле замолчала тоже, будто у нее отнялся язык.

– Видишь ли, мне потом ее придется убивать, – сказал Мартин. – Мне, а не тебе. У меня есть опыт с несчастной Майей Короб, это мой опыт, а не твой. Ты понимаешь, что ты мне сейчас предложила?!

Он говорил очень тихо. Огонь в камине начал угасать, будто в потоке углекислого газа. За столиками прекратились все разговоры.

– Я звонил сегодня в Вижну, – сказал Мартин после паузы. – Узнавал новости у начальника канцелярии. Ведьму, которая гоняла танк по площади, зовут… звали Дафна Регис, она кормила лебедей в парке… Балерина… я тебе рассказывал. Она не хотела и боялась проходить инициацию… до «ведьминой ночи». На площади я ее не узнал – она изменилась… и лицо было в крови.

– Я не знала, – прошептала Эгле. – Прости. Ты, наверное…

– Да, я «наверное», – он не дал ей договорить. – Я, наверное, не очень добрый сегодня и не стану добрее со временем. С Ларой Заяц надо работать, и я буду с ней работать, когда в спецприемнике установят элементарные изолирующие знаки. Но ее судьба – это ее судьба, девчонка останется под замком, если я сочту, что это убережет ее от инициации. Никаких экспериментов, пока я здесь верховный инквизитор, а это надолго.

Эгле смотрела в меню перед собой – и не разбирала ни строчки.

Две лекции до обеда, две после обеда. Городской лекторий, политехнический колледж – как будто ничего не случилось. Слушателей было меньше обычного, им труднее было сосредоточиться, но Ивга не делала никаких поблажек – ни им, ни себе. По дороге домой, в машине, она почти уверилась, что снова живет нормальной жизнью.

Иллюзия пропала, стоило Ивге отпереть калитку: Клавдий был дома. Никогда прежде он не бывал дома в этот час; он сидел во дворе, на скамейке-качалке, накинув куртку на плечи поверх свитера грубой вязки, и смотрел в пространство, и не слышал, как открывается калитка. Это было так дико, что Ивга споткнулась и остановилась.

Он будто спал с открытыми глазами. Не думал, не вспоминал – нет, просто располагался во времени, существовал, плывя по течению. Ивге стало страшно – как будто на месте Клавдия помещалась на скамейке гипсовая статуя.

– Клав…

Он повернул голову. Улыбнулся, глаза оживились:

– Привет, будешь ужинать? Хочешь, поедем куда-нибудь?

– Нет, – она подошла и остановилась рядом. – Ты…

– Я спокоен, доволен жизнью и ни о чем не жалею. Что еще ты хотела спросить?

Ивге иногда хотелось бы, чтобы он не читал ее вот так, будто книгу.

– Ты не выглядишь как довольный жизнью человек.

– Потому что я должен адаптироваться к смене ритма, это же естественно… Мне все время приходится тормозить себя и удерживать, я учусь спокойному созерцанию, я отказываюсь от контроля. Я бы хотел заняться спортом, или приготовить мясо на углях, или научиться ловить рыбу, или завести гусей…

– Гусей?!

– Была бы прекрасная замена Совету кураторов, – сказал он без улыбки. – Гуси бы кидались на меня и шипели, я гонял бы их хворостиной и натравливал друг на друга… Во дворе стало бы шумно и весело…

Он запнулся на секунду и продолжил почти без паузы, тем же тоном:

– Знаешь, я, пожалуй, изменю свое решение. Да-да, я все-таки поеду на круглый стол и устрою там «шумно и весело», раз уж с гусями пока не сложилось. А потом мы с тобой можем поужинать в городе. Хочешь?

– Почему мы считаем себя умнее предков? Почему-то предки избегали ведьм, удаляли их из общества, изгоняли, запирали – а мы терпим квоты на ведьм в университете?! Когда отличный абитуриент сдает на хороший балл и остается за бортом, потому что по квоте – по предписанию! – мы обязаны взять, видите ли, ведьму?!

Клавдий вошел в студию посреди эфира, и звукооператор едва успел пристегнуть ему на пиджак микрофон-петлицу. Ведущая хищно обрадовалась, появление здесь Клавдия было для нее профессиональной удачей. Ректор университета закашлялся посреди своей речи и покраснел, как томат. Скандальный политик, сидящий напротив, не мог спрятать раздражения. Публика на импровизированных трибунах оживилась. Клавдий механически отметил, что ни среди гостей, ни среди зрителей в студии нет ни одной ведьмы.

Он уселся на свободное место. Все камеры в студии уставились на него, забыв о ректоре, который все никак не мог откашляться.

– Господа, никому не надо представлять… – начала ведущая.

– Дайте же мне закончить! – выкрикнул ректор.

Клавдий зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью. Не потому, что хотел кого-то оскорбить, а просто скука, чуть было развеявшаяся по дороге, накрыла его заново и сделала цветной мир черно-белым.

Ректор сорвал с себя микрофон и выбежал из студии. Его демарш остался почти незамеченным. На Клавдия посыпались вопросы:

– Господин Старж, как расценивать вашу отставку, как победу или как поражение?

– Что вы почувствовали в момент танковой атаки на площади?

– Кто, по-вашему, будет новым Великим Инквизитором?

– Вы признаете, что своими действиями привели Вижну на край пропасти?!

Га-га-га, кричали гуси на зеленой лужайке, и хлопали крыльями и тщетно пытались его ущипнуть. Он отвечал, не повышая голоса, не роняя с лица снисходительной улыбки, почти не думая и уж точно ничего не чувствуя. Га-га-га…

Ивга знала его, оказывается, лучше, чем он сам себя знал. Когда она спросила: «Как ты будешь теперь жить», он был слишком опустошен, чтобы понять смысл вопроса.

«Я пытался оставить свое ремесло. Я знал, что оно неблагодарно, жестоко и грязно. Я прирожден к нему, как никто другой…»

С каждой минутой его потеря догоняла его, а жизнь отдалялась, как огни уходящего поезда, и он понимал все яснее, что ответа на вопрос Ивги, пожалуй, не существует.

Вкуса еды Эгле не запомнила. Они поужинали в молчании и так же молча вернулись в квартиру, снятую для Мартина Инквизицией. Эгле, приняв душ, легла под неуклюжее, слишком теплое одеяло и зажмурила глаза.

Она слышала, как Мартин ходит по комнате, как он подолгу стоит у окна, как задергивает шторы. Она почувствовала, когда он подошел совсем близко; постоял, неслышно дыша, потом сел рядом на краешек постели.

Положил руку ей на затылок – очень осторожно, едва касаясь. И хлынули мурашки – теплые, почти горячие, как из минерального источника, таким потоком, что Эгле задрожала:

– Не убирай…

Он плотнее прижал ладонь к ее волосам. Мурашки потекли сквозь Эгле, будто звезды, колючие, острые, забирающие сознание, оставляющие мгновенную, бездумную, невесомую радость.

Эгле взяла его ладонь обеими руками – левую, с вертикальным шрамом. Притянула Мартина к себе, начала расстегивать его светлую рубашку, пуговицу за пуговицей, будто играя гамму.

Запустила ладони ему под майку. Провела по гладкой прохладной коже. Нащупала еле ощутимый шрам на спине – похожий на косую звезду. Опустила руки ниже, еще ниже, наткнулась на пояс брюк. Держась за пояс, как спелеолог за спасательный трос в самой темной пещере, добралась до ременной пряжки и не сразу, но расстегнула ее. Потянула вниз молнию.

– Давай я сам, – пробормотал Мартин. – Мне так непривычно…

– Нет, – сказала Эгле. – На этот раз я, я буду тут главная.

Кажется, ей удалось его удивить этой ночью. Впервые за всю историю их отношений она не дала ему быть лидером в постели – хотя он поначалу и не мог это принять. Но желание близости и примирения было в нем сильнее, чем стереотипы и привычки, он сдался – и, кажется, не пожалел. Теперь лежал рядом, наконец-то совершенно расслабившись, с полуулыбкой на губах, смирный, мирный, счастливый. Эгле чувствовала тепло его кожи, больше не бьющей колючими искрами, запах его волос, ритм его дыхания.

– Жалко спать, – сказал он шепотом. – Неохота… закрою глаза, и все кончится, а я не хочу.

– А потом опять будет вечер. И я никуда не денусь. И ты никуда не денешься.

Он потянулся к ней под одеялом и обнял, но не страстно, а ласково:

– Поклянись, что ты никуда не денешься.

– Март, родной, ну конечно же… Хорошо, клянусь. Я клянусь, что никуда не денусь и всегда буду с тобой.

Он зажмурился:

– Я чувствую себя пьяным. Хмель в голове. Эйфория. В последний раз такое было… ты не поверишь. Я был школьником, в театре, и очутился в герцогской ложе, потому что Эльвира, дочь герцога, ко мне неровно дышала, но я тогда этого не понимал. А там огромная комната, вроде как преддверие ложи, закуски, напитки, хоть банкет устраивай… А я рвусь смотреть балет. А она чихать хотела на классический танец, на гениальную музыку… Она такая: «Ма-артин, у меня шоколад в ладони расплавился», а я: «Скорее в ложу, уже увертюра!»

Эгле захохотала:

– А что за шутка с шоколадом? Это эротично должно быть, да?

– Была у них какая-то затея для посвященных, ну, подростков определенного круга, с шоколадом, который надо было слизывать… Я ей предложил салфетку, причем от чистого сердца. Она сперва разозлилась, потом поменяла тактику и напоила меня шампанским. Второго акта я не помню, рубашка потом была в шоколаде, но мы не целовались, это точно, я бы такое не забыл…

Он замолчал и вдруг погрустнел – как будто опустился тяжелый полог.

– Что-то не так? – Эгле задержала дыхание.

– Воспоминания ходят бок о бок, – сказал Мартин. – Смешное, забавное… и другое. Я ведь пошел в этот театр, чтобы увидеть Дафну. Она как раз сбежала, не отвечала на звонки, я хотел посмотреть, как она танцует на сцене…

Эгле молча, крепко обняла его.

– …А она появилась на полминуты у самой дальней кулисы, – пробормотал он. – Я с трудом ее узнал, девочки все были одинаковые… От грусти, от разочарования я позволил Эльвире меня напоить.

– У балетных огромная конкуренция, – сказала Эгле. – Ученицу никто не выпустит в заглавной партии… Спи, Март. Спи, любимый. Завтра будет новый день, и мы начнем все сначала.

Когда Эгле наконец-то разлепила глаза, он стоял у окна, спиной к ней, глядя на серый городской пейзаж – прямые улицы, квадратные газоны, чуть присыпанные снегом. Тяжеловесные здания, уже сто лет назад казавшиеся нелепыми. И на горизонте – горы, конечно. Горы в дымке.

Мартин стоял, уставившись в окно, впав в оцепенение, будто забыв, что собирался делать. Из одежды на нем были только трусы, в опущенной руке он держал полосатый галстук, чистая рубашка висела рядом на стуле.

Эгле несколько секунд смотрела на его спину – на едва заметный шрам, похожий на татуировку, как если бы лед, разбитый чем-то острым, моментально затянулся снова. Он почувствовал ее взгляд и обернулся с улыбкой:

– Доброе утро.

На его ногах выше колена чернели кровоподтеки.

– А это что такое? – Эгле села в кровати. – Это что, я так тебя?!

– Ну что ты, – он проследил за ее взглядом, – это ерунда… Это Лара Заяц брыкалась, пока я подсаживал ее в вертолет…

Умиротворение, снизошедшее на него ночью, рассеялось, оставив только озабоченность:

– Все изменится. Я превращу спецприемник в человеческое место, я умею. И эту девчонку я превращу в человека.

Он опустился на край постели, склонился, щекоча упавшими на лоб волосами, поцеловал в щеку. Эгле почувствовала запах снега, мороза, свежего ветра, поймала Мартина за руку и не позволила больше встать:

– Ты же понимаешь, что она… не со зла?

– Эгле, я знаю о ведьмах больше, чем ты, – он осторожно высвободился. – Не волнуйся.

Эгле смотрела, как он одевается. Как повязывает галстук перед зеркалом – скучный полосатый галстук. Она не выдержала и спросила ревниво:

– А где тот, с осьминогами?

– Осьминоги для торжественных случаев, – он опустил воротник рубашки. – Помнишь, ты мне рассказывала про традиции инквизиторского костюма: в герцогский дворец – с золотыми обшлагами и золотой цепью, во Дворец Инквизиции – с красными обшлагами, на Совет кураторов – в галстуке с осьминогами…

Он замер на половине движения, глубоко задумавшись, глядя в пространство. Потом будто очнулся, заново перевязал и без того идеальный узел, с лица не сходило выражение болезненной сосредоточенности.

– Я никогда, никогда не стану повторять своих ошибок. Никогда. Я вчера пожалел, что связался с Ларой Заяц, но это так… минутная слабость.

– Главное, что ты вытащил ее из погреба, – сказала Эгле.

– Мы вытащили, – он сдвинул брови. – Поставили на учет… Ладно, я поставил…

Он снова задумался, потом озабоченно покачал головой:

– Что-то не так с этой девочкой. До инициации нельзя понять ни профиль ведьмы, ни силу, но очень она меня беспокоит…

– Ее затравили.

– Я много видел ведьм, которых травили. – Мартин вздохнул. – Дело не в том, что она пережила… Девушка от природы незаурядная. Чем-то похожа на Майю Короб. Из той вышла воин-ведьма с колодцем под девяносто… Что выйдет из этой? Нет-нет-нет, ей нельзя проходить инициацию ни в коем случае…

Он снова посмотрел в окно, будто надеясь увидеть там подсказку.

– Мартин, – сказала Эгле, поддаваясь порыву, – давай я еще раз поговорю с ней, как… ну, как психотерапевт? Или как старшая подруга? Тебя она просто не услышит. Во всяком случае пока.

– Нет, – он закрыл дверцу шкафа, – тебе с ней встречаться не надо.

– Почему?!

– Потому что другие люди будут с ней работать. – В его голосе скользнули интонации Клавдия Старжа.

Эгле вспыхнула:

– Ты не мог бы выключать инквизитора, когда со мной говоришь?!

– Извини, – сказал он удивленно. – Не хотел тебя обидеть.

Он подтянул стул и уселся у кровати, к Эгле лицом:

– Тебя она тоже не услышит. От тебя ей надо ровно одно – инициация, «пройти свой путь». Она станет уговаривать, уламывать, внушать тебе чувство вины, вам обеим будет очень плохо. Ей нужен психотерапевт, но не ты. Ты для нее – соблазн, понимаешь? Как под носом у голодного положить котлету…

Эгле смутилась. Ей стало неловко за свою вспышку.

– Это не значит, что я отказываюсь от твоей помощи, – терпеливо продолжал Мартин. – Поехали сейчас со мной, я тебя заново представлю господам инквизиторам провинции Ридна, и пусть только посмеют вякнуть.

– Не надо так их унижать, – пробормотала Эгле. – Дай время смириться. И вспомни, что кроме кнута у тебя есть…

– Где? – Он встал и демонстративно вывернул пустые карманы брюк. – Нет пряника. Не предусмотрен… Одевайся, поехали. Я бы хотел, чтобы ты была… чтобы я тебя постоянно держал в поле зрения.

– Купи мне поводок.

Она сама не поняла, как слова сорвались с языка. Вот только что было хорошо, тепло, доверчиво, спокойно. И вдруг – он мимоходом посягает на ее свободу, привычно, буднично, как галстук повязывает. А она в ответ, нисколько не задумавшись, намеренно причиняет ему боль. Автоматически, будто мышеловка.

Мартин не изменился в лице, но от него потянуло морозом.

– Прости, – сказала Эгле. – Я несу чушь, потому что мне страшно. И мне тошно от того, как этот мир устроен. И быть в нем ведьмой означает безысходность, как ни крути и ни прыгай. И если написать на бумаге, что ведьма свободна, свободы от этого не прибавится, даже если бумага с вензелями.

Он посмотрел без раздражения и обиды:

– Да, ты несешь чушь. Ты пережила потрясение, тебе жаль несчастную девчонку, ты не привыкла к своему новому статусу… И ты никак не расстанешься с иллюзиями, Эгле. Как только справишься, примешь вещи как есть, откажешься от мечты – тебе станет легче. И мне станет легче. И все повернется к лучшему. А Инквизиция Ридны будет встречать тебя по стойке «смирно», я позабочусь.

– Ладно. – Эгле снова легла, натянув одеяло до подбородка. – Ты… прав. Пожалуйста, возвращайся пораньше.

– Что ты будешь делать целый день одна? – спросил он с некоторой ревностью.

– Ну, – сказала Эгле, – я вообще-то профессионал… Мне пора озаботиться новыми проектами, иначе как я поведу тебя на премьеру?

Она заперла за Мартином дверь, выпила кофе и честно приступила к делам – для начала просмотрела письма, накопившиеся за последние несколько дней, и сообщения в профильных сообществах. Скандал, с которым она покинула свой последний проект, успел забыться, продюсеры бодро докладывали о начале съемок, и Эгле почувствовала горькое разочарование. Проект, которому она отдала столько сил, отторг ее, выкинул за дверь, пригласил на ее место другого художника по костюмам, ординарного, как пластиковая бутылка, и нахального, как соседская дрель, – она рассчитывала, что скандал будут помнить хотя бы несколько месяцев, но никто, оказывается, ничего не заметил, будто сомкнулась болотная ряска над брошенным камнем. Эгле, оказывается, преувеличивала свою известность, значимость для индустрии, свои заслуги.

Она прошлась по комнате и заставила себя успокоиться. «Ведьмина ночь», вот что стало источником новостей, перебившим все прочие страсти. Ведьмы, как правило, талантливы и легко находят себя в искусстве, неудивительно, что киноиндустрию так потрясли события в Вижне. На прошлой неделе ее коллеги обменивались тревожными, даже паническими письмами – люди писали знакомым ведьмам, пытаясь прояснить их судьбу. Сама Эгле получила таких писем штук пятьдесят: где ты, в порядке ли, не уехала ли из Вижны, не угодила ли в спецприемник? И между строк читался незаданный вопрос: а человек ли ты еще? Не прошла ли инициацию, как другие?

По крайне мере, коллеги обо мне помнят, подумала Эгле.

Как ни странно, конфликт герцога и Инквизиции такого впечатления на сообщество не произвел. Не то потому, что быстро закончился и многие даже испугаться не успели. Не то потому, что обошелся совершенно без жертв, в отличие от «ведьминой ночи». А может быть оттого, что изначально в этом действе имелась зрелищность, театральность, и закончилось все эффектно – танковой атакой на площади и победой добра над злом. Эгле подумала со вздохом, что имеет честь быть лично знакомой и с постановщиком кризиса, и с представителем добра в финальном поединке, и если бы кто-то задумал снять художественный фильм по горячим следам… Она просмотрела новости: некий молодой режиссер уже носился с этой идеей, искал финансирование. Наивный мальчик, цензуру никто не отменял, про ведьм можно снимать легкие комедии, лучше мюзиклы, но ни в коем случае не драмы и не исторические фильмы…

Она написала письма по нескольким адресам – как рыбак, забрасывающий удочки на берегу пруда. Не может столь востребованный специалист признаваться, что ищет работу; нет, надо тонко намекнуть, что ее неуемный творческий рост требует новых неожиданных проектов, лучше экспериментальных, и чем сложнее – тем прекраснее. И, конечно, с предложениями следует спешить, ведь большие художники всегда нарасхват…

Звонок раздался через несколько минут, с незнакомого номера. Эгле подобралась, как рыбак, чей поплавок дрогнул на водной глади.

– Госпожа Север? – Голос был женский, смутно знакомый, и при звуке его Эгле почувствовала, как немеет лицо.

– Меня зовут Элеонора, мы с вами виделись в Вижне, – сказала женщина в телефонной трубке. – Я верховный инквизитор округа Эгре, легко запомнить, его название созвучно вашему имени. Мы могли бы встретиться здесь, в Ридне, прямо сегодня, где-нибудь за чашкой кофе? Я обещаю, вам будет интересно.

– Патрон, Лару Заяц увезли в госпиталь. – Голос дежурного в трубке подрагивал, как ленточка на ветру. Мартин почуял неладное.

– Что случилось?!

– Так положено по протоколу. Ее должны были освидетельствовать, открыть медицинскую карточку…

– Почему меня не предупредили?

– Протокол, – дежурный запнулся. – Предполагалось, что к одиннадцати она будет снова в спецприемнике…

– Где она сейчас?

– Она… по всей видимости, она сбежала из госпиталя, через окно в туалете… Ее сейчас ищут…

Мартин удержался, чтобы не выругаться вслух, чтобы не пообещать дежурному ужасное немедленное наказание. Чем он может напугать немолодого инквизитора на безденежном, бесперспективном посту? Не увольнять же, и так не хватает людей, а девчонка своего все-таки добилась. Настырная. Все усилия насмарку, визит в селение Тышка – напрасная трата времени, и свинец, застрявший у Мартина в позвоночнике, – тоже зря…

Он придавил мгновенное отчаяние, на секунду сжал зубы:

– Сотруднику, который сопровождал ее, – выговор. Ориентировку сбросьте патрулям прямо сейчас.

– Да, патрон…

Теперь дежурный вздохнул с облегчением. Интересно, какой реакции он ждал от нового начальства? Истерики?

Мартин положил трубку служебного телефона и прошелся по бывшему кабинету Руфуса, среди пальм в кадках. Надо распорядиться вынести эти пальмы, с каждым днем они раздражают все больше. Дел полно, ненавистных бумажных дел. Надо поднять Инквизицию Ридны из руин до того, как лес опять загорится, а он загорится точно, или даже похуже, и будет это очень скоро, возможно завтра. Мартин не может, не должен принимать близко к сердцу судьбу Лары Заяц, у него нет на это ни сил, ни времени. Эту спасти не удалось, она выбрала свою судьбу… Пора спасать других, кого еще можно.

Минуту он барабанил пальцами по столу, потом позвонил в оперативный штаб и распорядился досматривать весь транспорт, идущий из Ридны в сторону гор. Его собеседник справедливо заметил, что это ослабит патрули внутри городской черты. Мартин ответил, что мера временная, на четыре часа, и, если беглую ведьму не задержат, усиленный досмотр будет отменен.

Расчет его был на то, что Лара, не склонная к стратегическому планированию, попробует прорваться в заветный лес быстро, решительно, наудачу. Стоило юной ведьме проявить хоть толику сообразительности и выждать, попытки Мартина задержать ее не имели бы ни малейшего шанса. Больше всего ему хотелось сейчас все бросить и искать ее самому, но он отлично понимал, что всех ведьм в одиночку не переловит.

– Давай рассчитывать, что ты дура, – сказал он вслух, обращаясь к беглянке. – Хотя, судя по тому, как ловко ты просочилась на волю из госпиталя, я напрасно себя обнадеживаю. Это я, получается, дурак…

Референт сообщил, что прибыл господин Томас Ягель. Мартин посмотрел на часы – в Однице Томас всегда опаздывал минут на десять, теперь явился точно в назначенное время; интересно, что он хочет этим сказать. Или просто в городе Ридна меньше пробок на дорогах?

– Да погибнет скверна, – сказал Томас, с интересом разглядывая кабинет, в котором ему не приходилось еще бывать.

– Девчонка сбежала, – сказал Мартин, хотя собирался начинать совсем с другой информации.

Томас выслушал историю бегства, привычно разминая пальцы левой руки; он был отличным оперативником и никогда не упустил бы Лару Заяц. С другой стороны, ставить Томаса на работу в спецприемник означало забивать гвоздь орбитальным телескопом.

– Не факт, что она рванет в горы, – сказал, дослушав до конца. – Куда проще пройти свой путь прямо в городе… в Ридне. Никаких новомодных ракушек, все по старинке – «Придет время умирать – умирай, придет время оживать – оживай…».

Мартин поморщился:

– И где она найдет для инициации действующую ведьму?

– Ты думаешь, их тут мало? – удивился Томас.

Он был на десять лет старше Мартина и был его подчиненным, но именно с ним Мартин никогда не чувствовал проблем с субординацией. Там, где с другими приходилось выстраивать иерархию, не отступая ни на волосок от протокола, с Томасом можно было говорить просто и по делу.

– Может, и не мало, – сказал Мартин. – Но – специфика провинции. Горы, овцы, коровы… уединенные домики в дремучих лесах. «Эта земля принадлежит ведьмам…»

– За последние недели было две инициации, – задумчиво отозвался Томас. – По документам. Обе завершенные. Обе в городе. Подвал, веревка на полу, как по учебнику. Ни одну ведьму в результате не взяли, мы не знаем, где они сейчас. В горах? Или на соседней улице?

– Тебе надо поехать и посмотреть на эти ракушки, – после паузы сказал Мартин. – Это впечатляет.

– Верю, – Томас кивнул. – Просто не зацикливайся на экзотических обрядах, когда есть обыкновенные и они доступны.

Он запнулся, будто желая что-то добавить и не решаясь.

– Ты произвел на Эгле отличное впечатление, – небрежно сказал Мартин.

– Флаг-ведьма. Колодец за семьдесят. Я чуть не обгадился. – Томас помолчал. – Если бы это был не ты, я бы не взялся.

– Она такой же человек, как любой из нас. – Мартин попытался не показать, как задели его слова собеседника.

– Но она действующая ведьма, – Томас остро посмотрел ему в глаза.

– Давай о патрулях, – тяжело сказал Мартин, и Томас кивнул, не споря, и выложил на стол свой планшет:

– О патрулях, учитывая обстановку, нам придется думать в первую очередь…

Она потратила пятнадцать минут, пережидая инквизиторский патруль. Двое в штатском остановили «глухую» ведьму у входа в торговый центр и очень долго, излишне тщательно проверяли ее учетное свидетельство. Эгле стояла на противоположной стороне широкой улицы, укрывшись мороком, не решаясь двинуться с места. Ей казалось, инквизиторы придираются к ведьме нарочно – та все больше нервничала, немолодая, хорошо одетая женщина с офисным портфелем в руках. Надрать бы вам уши, подумала Эгле об инквизиторах и сама испугалась этой мысли.

Наконец, они закончили проверку и ушли. Ведьма опустилась на скамейку возле автобусной остановки – ей было нехорошо. Эгле преодолела соблазн подойти и помочь: как бы не сделать хуже.

Выждав, пока патруль отойдет подальше, Эгле перешла улицу в толпе прохожих на переходе и вошла в торговый центр. Мысленно отметила, что здесь много выходов и, если патруль появится снова, от него можно будет сбежать. Привычка зверя, на которого открыта охота; кураторша из винодельческой провинции сидела в кафе на втором этаже, Эгле почуяла ее, как очень низкий басовый звук, как гул земли за миг до землетрясения.

Не поздно было передумать. Не поздно было уйти.

– Простите, я задержалась. Не хотелось вступать в объяснения с патрулем.

– И это правильно. – Элеонора кивнула. – Спасибо, что пришли… Вы неважно выглядите, Эгле.

– Зато вы прекрасно выглядите, – Эгле выпалила дерзость и не успела себя сдержать. На самом деле, Элеонора говорила правду: события последних дней, бессонница и стресс сказались на Эгле не лучшим образом, а волосы отросли, и светло-русые корни никак не сочетались с сиреневыми прядями.

– Не злитесь на меня, – тихо сказала Элеонора. – Другая бы на вашем месте вряд ли выжила. Хотя… никто в истории никогда не бывал на вашем месте. Разумеется, вам нужно время, чтобы привыкнуть.

– Я не уверена, что к этому можно привыкнуть, – сказала Эгле неожиданно для себя. Она не собиралась откровенничать с этой женщиной.

– Заодно и проверим. – Элеонора слегка улыбнулась. – Во-первых, я вам искренне симпатизирую…

Она сделала паузу, будто проверяя реакцию собеседницы. Эгле понятия не имела, как отвечать на такие признания, и просто изобразила, как могла, приветливое лицо.

– Во-вторых, у меня к вам деловое предложение, – сказала Элеонора и снова сделала паузу. Эгле молча ждала.

– С отставкой Клавдия Старжа вы потеряли высокого покровителя, – подумав, заговорила Элеонора. – Мартин, при всем уважении, всего лишь один из кураторов. Головокружительная карьера в его возрасте. Но этого недостаточно, чтобы вас защитить.

– А кто на меня нападает? – Эгле автоматически проверила ближайшее пространство; на втором этаже торгового центра инквизиторов, кроме ее собеседницы, не было.

– Может быть, и никто. – Элеонора отступила, как мастер боевых искусств, чей стиль – гибкость и обманчивая мягкость. – Но… видите ли. Вы флаг-ведьма, Эгле. В глазах большинства инквизиторов вы ничем не лучше… ничем не отличаетесь от… них. Вас будут атаковать патрули, не заглядывая в документы, и однажды убьют – по неосторожности, или от страха, или из фанатичного убеждения, что всем действующим ведьмам уготована единственная участь. Вы это понимаете?

– Д-да. – Эгле запнулась, шокированная ее откровенностью. Клавдий Старж предупреждал ее о будущих проблемах, но не таким безжалостным образом.

– Не хочу вас расстраивать, но это реальность. – Элеонора посмотрела с сочувствием. – Предлагаю свое покровительство, от вас это ничего не потребует. А вам, при вашем нынешнем статусе, жизненно необходима поддержка инквизиторов с широкими полномочиями… Вы, конечно, расскажете Мартину о нашем разговоре, я совершенно не против.

– Спасибо, – сказала Эгле растерянно. – Но…

– Но можете и не рассказывать, – небрежно добавила Элеонора. – Он ведь вам рассказывает далеко не все. Вы знаете, что он претендует на пост Великого Инквизитора?

– Мартин?!

– Вот видите, он с вами не откровенничает, – Элеонора кивнула с легким сожалением. – Мартин Старж, несомненно, с годами станет совершенно авторитарным, очень жестким человеком, он превзойдет своего отца, который, при всей склонности к тирании, не брезговал и компромиссами. Пока Мартин молод и влюблен, вам кажется, что весь мир у вас в кармане… Но мужчинам нельзя доверять. Вы мне не верите, вы меня сейчас не услышите. Вы не знаете, как легко любовь сменяется ненавистью. Вы понятия не имеете, что такое тяжелый развод.

Ее глаза на секунду затуманились. Эгле поняла, что Элеонора говорит искренне, и говорит сейчас об очень личном.

– К делу. – Элеонора убедилась, что произвела на Эгле должное впечатление. – За свое покровительство я не потребую ничего взамен. Я могу лишь попросить вас кое о чем… подумать. Как вы считаете, почему они так сопротивляются одной только мысли о «чистой» инициации?

Удар пришелся точно в цель. Эгле не нашлась, что ответить. Элеонора кивнула, довольная ее реакцией:

– Они запрещают вам даже мечтать об этом, да? Что отец, что сын?

Эгле молчала, глядя в окно, на улицу, где по шестиполосной магистрали тянулись в пробке машины.

– Потому что это касается Ивги Старж. – Элеонора усмехнулась, будто не сомневаясь в аналитических способностях Эгле. – Обвинение в нелояльности. На одной чаше весов – судьба единственной женщины, на другой – возможность всему миру навсегда избавиться от скверны. Настанет, вполне возможно, золотой век; роль Инквизиции сведется к тому, чтобы выявлять «глухих» ведьм в подростковом возрасте и проводить через «чистую» инициацию. Никаких больше убийц и разрушительниц. Вместо них появятся тысячи женщин, способных исцелять. Затягивать смертельные раны. Наверняка этим умением можно управлять, интересно, как скажется на медицине…

– Иллюзии, – сказала Эгле, не успев подумать. – Есть… объективные… данные, что я… не продукт «чистой» инициации… Единственное чудо, а не конвейер!

Она поняла, что повторяет слова Мартина. Элеонора благожелательно смотрела на нее через стол, Эгле прикусила язык, готовая и вовсе отгрызть его, чтобы не сказать больше ни слова.

– Видите ли, Эгле, – раздумчиво заговорила Элеонора, – есть факт и домыслы. Ваше существование – факт несомненный. Откуда вы взялись? Здесь начинаются интерпретации. Допустим, это не «чистая» инициация, а мутация, как утверждают наши общие знакомые. Но, если вы кого-то инициируете, ваши свойства воспроизведутся или нет? Элементарный вопрос. Поверьте, все кураторы, бывшие на Совете, сейчас им задаются. Все. И Мартин тоже.

– Если я кого-то инициирую, меня осудят, – сказала Эгле. – И запрут.

– Да, если это будет ваша самодеятельность. Но если вы сделаете это с ведома Инквизиции, под наблюдением и по приказу? Кто вас осудит за то, что вы сотрудничаете с нами, как подобает лояльной ведьме?

– Нет, – в ужасе сказала Эгле. – Эксперименты с инициацией… нет.

– Госпожу Ивгу уже оправдали, – Элеонора проницательно улыбнулась. – И больше не надо ее выгораживать, успокойтесь. Я понимаю, что вас запугали, но… вы же умный человек. Вы понимаете, что вами движет страх, ничего больше?

– Я не буду это обсуждать, – пробормотала Эгле.

– Сейчас и обсуждать-то нечего, – легко согласилась Элеонора. – Но через несколько дней у нас будет новый Великий Инквизитор, и, если он или она призовет вас в Вижну и попросит – попросит! – провести обряд, вы откажете?

– Вы собираетесь стать Великим Инквизитором?! – Эгле уставилась на женщину напротив, пытаясь понять, в каком месте игра Элеоноры сплетается с мистификацией и враньем.

– Кто бы им ни стал, я получу влияние, – неопределенно отозвалась Элеонора. – Достаточное, чтобы решать такие вопросы. И тогда выбор будет уже за вами: вы захотите знать правду о себе? О своем даре?

– А если неудача? Если я… превращу человека в действующую ведьму?!

– А если удача? – Элеонора улыбнулась снова.

Эгле молчала.

– Клавдий Старж ради вас совершил невозможное, – негромко продолжала Элеонора. – Он зубами выгрыз вам право жить по-человечески. Но не обольщайтесь. Это не свободная, не счастливая жизнь, не та, которой вы достойны. Вы будете зависеть – прежде всего от Мартина, если останетесь с ним. Вы узнаете, что такое зависимость от тирана. Пусть вас не обманывает счастливая судьба Ивги Страж. Во-первых, вы многого о ней не знаете. Во-вторых, Мартин – это далеко не Клавдий. Если вы понимаете, о чем я.

Она говорила, будто пробуя отмычкой замок, неторопливо, аккуратно, нащупывая пружины, проверяя реакцию, шаг за шагом убеждаясь, что Эгле слышит ее, что Эгле отзывается на каждое слово, как на иглу, попавшую точно в нерв:

– Клавдий Старж осознает свое несовершенство. У него полно неприятных тайн, поэтому он умеет быть в том числе снисходительным. Мартин – рыцарь в сверкающих доспехах, убежденный в своей правоте, воин добра. Через десять лет Мартин будет самым страшным инквизитором, которого знала история. И он будет самым ревностным вашим тюремщиком.

Эгле помотала головой, через силу улыбаясь, всем видом изображая недоверие.

– Чтобы вернуть свободу, – вкрадчиво продолжала Элеонора, – вы должны перестать быть уникальной. Когда число «чистых» ведьм достигнет многих тысяч… Когда встретить на улице ведьму с сохранной личностью будет обыденным делом… Когда инициация перестанет быть проклятием… Вы понимаете, что речь идет о вашей судьбе, а не только об участи спасенных девушек?

– Отчего вы так заботитесь о моей судьбе? – тихо спросила Эгле.

– Вы умны, – повторила Элеонора с удовлетворением. – Конечно, я забочусь не о вашей судьбе и даже не о судьбах мира. Для меня в «чистой» инициации есть практический смысл – персональный. Личный. Человек, который предложит миру проверенный рецепт «чистой» инициации, получит дополнительную власть… Но это совершенно не отменяет того, что я сказала: для человечества «чистая» инициация или то, что ее заменит, – благо. Вы так не считаете?

– Считаю, – сказала Эгле, – но… это все слишком хорошо, чтобы быть правдой. В реальности все будет по-другому: я инициирую парочку «глухих» ведьм, школьниц, студенток или… балерин. На этом их жизнь закончится. Вы их запрете пожизненно, они умрут в подвале, – ее передернуло, – а отвечать за это придется мне. Все равно, осудит ли меня Инквизиция, я-то сама себя точно осужу…

– Определенный процент «глухих» ведьм никогда не избежит инициации, – сказала Элеонора. – Они пройдут обряд, хотите вы или нет.

Эгле невольно вспомнила Лару Заяц. Сжала зубы:

– Чего я особенно не люблю в инквизиторах – это привычку распоряжаться чужими жизнями. Я на себя такую ответственность не возьму.

– Это малодушие, – мягко сказала Элеонора. – А ответственность… давайте я возьму. Мне не привыкать.

– …Не спрашивай, по ком ползет муравей. Он ползет по тебе!

Запах лозы и хвои. Светлый мир, по яркости схожий с галлюцинацией. Блики на воде, следы узких босых ступней, песок рыжий, глина у берега серая. Зеленая каемка ила. Теплая рука стряхивает муравья с плеча – на страницу учебника.

Девушка в веере брызг. Смех и визг. Беготня по кромке между водой и сушей, головастики на мелководье. Тени на траве, камыши, чей-то поплавок в зарослях. Дюнка ныряет и улыбается из-под воды, как из глубокого зеркала, ее волосы струятся, будто морская трава. Так счастливо. Так безмятежно.

Ему было шестнадцать лет, когда она погибла. Наверное, та девушка научила его любить. И бояться. И сожалеть. Клубок тьмы и света остался от нее на память, согрел и запутал всю его жизнь, и только Ивга сумела разглядеть давний отблеск и вытащить любовь из-под могильной плиты, лежащей на его совести. С тех пор Дюнка отражалась в Ивге – только светом. Только нежностью. Без горечи. Навсегда.

– Клав…

Он сперва почувствовал руку на своем плече и только потом увидел Ивгу. Она стояла рядом, и в глазах был страх. Клавдий в первую секунду не смог понять, чего она испугалась, и на всякий случай быстро огляделся: явной опасности не было. Лужайка, дорожка, старый мангал у стены. Виноград, оплетающий стены, предчувствует скорую весну.

– Ты сидишь третий час, – сказала она шепотом. – И смотришь в одну точку. С таким лицом, как… как…

– Как у покойника? – Он провел рукой по подбородку, почувствовал щетину и удивился. Попытался вспомнить, какой сегодня день недели, не преуспел.

– Не говори так, – сказала она умоляюще.

– Ивга, дружище, я просто отдыхаю. Если ты найдешь зимой лягушку, не спеши ее хоронить, она не сдохла. Она потом отогреется.

– Мартин звонил, – помолчав, сказала Ивга.

– Я рад, что он наконец-то ведет себя как нормальный сын и временами звонит матери. Как у него дела?

– Он очень занят. – Ивга опять помолчала. – Может… ты ему перезвонишь?

– Нет, пожалуй, – сказал Клавдий. – Ему надо быть совершенно автономным… независимым. Самостоятельным. А я захочу давать советы, контролировать, по своему обыкновению… Нет.

– А давай ты встанешь и что-то сделаешь, – Ивга снова коснулась рукой его плеча.

– Конечно, – он улыбнулся. – Я встану и, например, побреюсь. Дай мне еще несколько минут.

– Нет, вставай сейчас. – Она сжала зубы. – Поднимайся. Я не могу на это смотреть, у меня такое чувство, что ты…

Он запнулась. Он принудил себя и встал, и даже почти не покачнулся:

– Нет, не думай так, не пугай себя. Я вовсе не умираю.

Эгле вышла из парикмахерской через полтора часа, с новой стрижкой и ярко-сиреневыми волосами. На нее оглядывались прохожие; Эгле прошагала квартал и столкнулась с зевакой, который тайком пытался ее сфотографировать. Эгле опомнилась, натянула на голову капюшон, надела темные очки и подняла шарф до самого носа.

Она слишком приметна. Скоро не только инквизиторы начнут на нее кидаться, но и прохожие знать в лицо, и папарацци выслеживать. Приходится быть скромнее.

Впереди показался инквизиторский патруль. Эгле почуяла их раньше, чем они ее, и повернула обратно. Впереди обнаружилась еще пара инквизиторов. Эгле свернула в переулок, уверенная, что он сквозной, – и уперлась в решетку, перегораживающую проход в глубине темной каменной арки.

Инквизиторы были уже у входа, и они шли по следу. Эгле сжала зубы, вытащила из внутреннего кармана пластиковую карточку-удостоверение, не оборачиваясь, подняла руки…

– Добрый день, госпожа Эгле Север. Не волнуйтесь, вы в безопасности.

Она медленно обернулась, увидела только силуэт на фоне входа под арку. Лица не видно. Голос знакомый.

– Меня зовут Виктор, – сказал он приветливо. – Вы, конечно, не удивились? Нет?

Начинался дождь. Эгле остановилась перед распахнутой дверцей внедорожника с номерами провинции Бернст:

– Я не сяду к вам в машину.

– Будем мокнуть тогда, – сказал он, внимательно ее разглядывая. Его взгляд не просто раздевал – препарировал. Если бы Эгле не знала точно, что за интерес она для него представляет, вообразила бы, что инквизитор хочет затащить ее в постель.

Она ниже натянула капюшон:

– Как вы меня выследили?

– Очень просто выследить человека в современном мире, – сказал он с легким снисхождением. – Камеры, точки входа в сеть, банковские карточки…

– Это противозаконно, – сказала Эгле, но голос дрогнул.

– Немножко противозаконно. – Он посмотрел на небо, откуда лениво падали холодные капли. – Элеонора предложила вам покровительство? Она рассчитывает получить марионетку в кресле Великого Инквизитора, а «чистая» инициация на руках – неплохой козырь. Но Элеонора просчиталась, поддержки у нее нет и не будет… Кстати, вы пробовали еще кого-нибудь исцелять? Ладно, не тех, кто вас ненавидит, – но хотя бы равнодушных? Отыскали в себе этот ресурс?

– Я не фокусник и не цирковая обезьянка, – сказала Эгле сквозь зубы.

– Разумеется, – он кивнул. – Давайте все-таки сядем в машину, вам ничего не угрожает. Я ведь не сумасшедший, чтобы враждовать с семейкой Старжей.

– Чего вам от меня надо? – спросила Эгле устало.

– Это вам от меня надо. – Он приподнял уголки большого тонкогубого рта. – Вам от меня многое надо, поверьте. И я готов это пообещать.

– Прелестно, прелестно, – бормотал Руфус себе под нос, прохаживаясь с телефонной трубкой из комнаты в комнату, и пояс домашнего халата, развязавшись, тащился за ним по полу. Собака наблюдала, деликатно постукивая хвостом.

Руфус остановился перед зеркалом. Впервые за долгое время осмотрел себя – придирчиво, внимательно; он постарел за прошедшие пару недель, но, кажется, больше не выглядел жалким. Седины прибавилось, волосы неряшливо отросли, воспаленные веки припухли, но появилась новая деталь: блеск в глазах. Вернулся здоровый хищный блеск, Руфус видел в зеркале себя прежнего и чувствовал, что до реванша остаются считаные часы.

Елизар дозвонился Мартину между двумя рабочими совещаниями и говорил осторожно, будто выкладывая карты на стол, одну за другой:

– Как погода в Ридне?

– Как обычно, – сказал Мартин. – Тронут вашим вниманием, куратор.

В отношениях с Елизаром Мартин никогда не выходил за рамки протокола.

– Вы ведь помните всех, кто голосовал за ваше… – Елизар чуть запнулся, – удаление из Совета?

– Разумеется.

– Я хочу, чтобы вы знали: я проголосовал по договоренности… с патроном. Это была часть его игры.

– Понятно, – сказал Мартин.

Он почувствовал одновременно досаду и облегчение. Несостоявшееся – точнее отмененное – изгнание из Совета задело его куда больше, чем он мог себе признаться. Объяснение Елизара не извиняло той поднятой для голосования руки, но было, по крайней мере, жестом доброй воли…

…Или попыткой манипулировать. Мартин напомнил себе, что между кураторами невозможна искренность, только расчет.

Елизар молчал в трубке, будто чего-то ожидая.

– Спасибо, – сказал Мартин. – В Ридне, кстати, дождь со снегом…

– Намечается катастрофа, – еще осторожнее проговорил Елизар. – Кризис инквизиторской власти в Вижне…

– Катастрофа – это массовая инициация. – Мартин остановился у окна кабинета, глядя на горы вдалеке. – Или эпидемия. Драка за высокое кресло – неприглядная рутина, с которой надо скорее покончить. Но это не катастрофа.

– Я только что говорил с Соней. – Елизар деликатно кашлянул.

– Да-да, я слушаю. – Мартин отлично знал, куда клонится разговор, но не хотел проявлять инициативу.

– Если во время следующего заседания Совета, – очень вкрадчиво продолжал Елизар, – новый Великий Инквизитор не займет свое кресло, неизбежен… распад.

– Что?! – Мартин ошибся в предположениях, Елизару удалось удивить его, и удивить неприятно.

– Недееспособный Совет развалится. В каждой провинции… в каждом инквизиторском округе будет провозглашена независимая Инквизиция. Исторический опыт есть… А у кураторов имеются амбиции, власть и ресурсы.

– Если это не измена, – глухо проговорил Мартин, – то я не знаю, что такое измена.

– Это прогноз. – Голос Елизара сделался очень холодным. – К сожалению, точный. Если бы вы следили за ходом переговоров, куратор, вы пришли бы к таким же выводам.

– Это преступление против нашего долга, – сказал Мартин. – Ведьмы станут неуловимыми, просто перебегая из одной провинции в другую. В конце концов это приведет к развалу страны, герцог не допустит…

– Герцог? – переспросил Елизар, и в его голосе было столько сарказма, что Мартин прикусил язык.

Все правильно: герцог даже не пискнет. После жестокого урока, который Клавдий Старж ему преподал.

– Кураторы борются за власть и топят друг друга. – Теперь, получив инициативу, Елизар говорил уверенно и веско. – Есть только одна фигура, способная объединить Совет. Выбирайте: либо распад Инквизиции, либо вы этого не допустите… патрон.

И замолчал, давая Мартину возможность осознать последнее слово.

Ни один из возможных работодателей до сих пор не откликнулся, Эгле напрасно проверяла свои почтовые ящики. Очень жаль, ей необходимо было отвлечься. Ей хотелось быть очень, очень деятельной.

Она вернулась в квартиру, снятую для Мартина Инквизицией, и принялась разбирать чемоданы, раскладывать вещи по новым местам, превращая чужое место в уютный дом. Мартин относился к любому жилищу как ко временному, но, говорила себе Эгле, с точки зрения философии, временно абсолютно все. Мы гости в этом мире, это не повод не украшать стены постерами любимых фильмов, не расставлять флаконы на полочках в ванной, не протирать зеркало, не рассматривать придирчиво свое отражение…

Эгле поймала себя на том, что стоит, глядя в зеркало, без единой мысли. Заботы по хозяйству, призванные прояснить ей рассудок, на самом деле окончательно его затуманили. Яд, умело впрыснутый Элеонорой, и сомнения, порожденные циничным прагматизмом Виктора, растекались внутри, порождая гадкие вопросы и неприятные ответы, лишая даже иллюзии покоя.

Наконец, она собралась с духом и позвонила Мартину. Услышала в трубке его сдержанный отстраненный голос – и почему-то заговорила вовсе не о том, о чем собиралась:

– Я хотела спросить, как там… Лара Заяц?

Он запнулся на короткую секунду:

– Сбежала. Перехватить пока не удалось. Ищут. Найдут, не волнуйся.

– Ага, – хрипло сказала Эгле, и яд, затопивший ее изнутри, поднялся выше ватерлинии.

Он прекрасно знает, что девочку не найдут. Всё. Окно возможностей закрыто для этой Лары, она пройдет свой путь, став действующей ведьмой, кого-нибудь изувечит или убьет, попадется Инквизиции и умрет в тюрьме. А ведь ее можно было спасти. Наверное. Никто даже не попытался.

– Эгле, – сказал Мартин, оценив ее молчание. – Ее очень тщательно ищут.

– Ага, – повторила Эгле через силу.

– Я буду поздно, – сказал он после новой паузы. – Закажи себе ужин на дом или приготовь, если в холодильнике что-то есть…

– Ага. – Эгле не могла больше ничего ему ответить.

– Извини, – сказал он искренне. – Тут очень много навалилось. Я завтра попробую вернуться пораньше, хорошо?

Она сделала над собой огромное усилие, чтобы снова не ответить «ага».

– Когда… ты будешь?

– Не знаю. – Слышно было по голосу, как ему неловко ее огорчать. – Ложись без меня. Я, может, после полуночи приеду. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – прошептала Эгле.

Мартин пытался понять, что за нетерпеливую, почти болезненную потребность сейчас испытывает. Курить? Нет, сигареты нужны были ему как приятный ритуал, но не более. Сесть за руль? Поесть? Выпить? Позвонить Эгле? Нечем ее порадовать, а огорчать не хочется. Последний их разговор оставил по себе смутную, необъяснимую тревогу.

Телефон лежал в ладони так удобно, будто хотел подсказать что-то Мартину. Вот оно: больше всего на свете он хотел бы сейчас позвонить отцу. И сделать вид, будто ничего не было – ни заговора кураторов, ни бунта, ни стычки во время Совета, ни обвинений, которые Мартин бросил в лицо Великому Инквизитору. Ни его отставки…

Хотя нет. Отставка была.

Он должен спросить совета. Должен объяснить, что не желает этого кресла. Что оказался в скользкой щекотливой ситуации, что ему не нужна власть, которую они вкладывают ему в руки, надеясь на… на что надеясь, кстати? Он кто угодно, но не компромиссная фигура. Какие надежды они на него возлагают? Ждут преференций? Он обязан обсудить с отцом все, что случилось, повторить столько раз, сколько потребуется: Мартин не хочет быть мародером. Он не знает, как поступить, но с каждой минутой, обдумывая слова Елизара, убеждается, что распад Инквизиции – не простая угроза. Ни одна ведьма, сколь угодно жуткая, не может причинить столько бед, как амбициозный властолюбец, посчитавший себя недооцененным.

А тем временем по Ридне слоняются беглые неучтенные ведьмы, а где-то в горах сидят действующие, могучие и злобные, и скоро снова запахнет дымом…

Позвонил пресс-секретарь, взмолился: журналистам нужен собственной персоной господин Старж, хотя бы минут на пятнадцать. Мартин вышел в главный холл Дворца, куда пускали по пропускам, и тем не менее холл был похож на забитую людьми электричку. Он провел перед камерами не пятнадцать минут, а почти час, а тем временем началось приемное время для контроля зарегистрированных ведьм, и они ждали его, заранее подавленные и напуганные.

И он провел еще три часа, сверяя их учетные данные, выражение лиц и глаз; все были моложе тридцати. Либо «глухие» ведьмы в юности массово бежали из Ридны, либо по каким-то причинам не доживали до зрелых лет. Либо рано или поздно проходили инициацию и отправлялись в горы, в одинокие избушки, и сидели там, угрожая соседям болезнями, падежом и пожаром; Руфусу долго, очень долго удавалось прятать неблагополучие своего округа за административными успехами. Чем больше Мартин узнавал о Ридне, тем тяжелее становилось у него на сердце. Он успокаивал себя, выстраивая трудный, но исполнимый план на ближайшие месяцы, и тут же в памяти всплывала фраза: «Либо распад Инквизиции, либо…»

Последняя посетительница из списка зачем-то решила его соблазнить, так безыскусно и топорно, что Мартину стало за нее неловко.

– Ты же спишь с ведьмой, – сказала она, прочитав его реакцию и оскорбившись. – Тогда зачем строишь целку?!

Ближе к полуночи он сидел в бывшем кабинете Руфуса, тупо глядя на экран компьютера перед собой и подумывая уже все бросить и вернуться к Эгле, когда зазвонил служебный телефон.

– Мартин, – сказала Соня, не здороваясь, тяжелым отрешенным голосом, – ты знаешь, что твоя жена торгует «чистой» инициацией?

«Там голоса поют… Они так нежно пели. Так… по-доброму».

Все, что нужно было сделать Эгле, – передать Ларе Заяц свой опыт обряда инициации. Научить ритуалу, а потом девчонка справилась бы сама. И через пару дней, возможно, вернулась бы – действующая ведьма, сохранившая в себе человека, способная исцелять. Живое доказательство, что Ивга была права с самого начала, и Эгле подтвердила ее правоту: «чистая» инициация существует.

«Вы понимаете, что вами движет страх, ничего больше?»

Эгле лежала в пустой постели, в пустой квартире, время перевалило за полночь, о сне не могло быть и речи. Где-то сейчас, может быть в эту минуту, Лара превращалась из человека в чудовище, проходя шаг за шагом по условной линии – брошенной на землю нитке, веревке, нарисованной мелом черте. «Придет время умирать – умирайте, придет время оживать – оживайте», Эгле отлично знала, как это происходит.

Она не сумела убедить Мартина, она побоялась ему противоречить. Он сказал: «Как только справишься, примешь вещи как есть, откажешься от мечты – тебе станет легче. И мне станет легче».

Но ведьмам-то легче не станет. И Ларе Заяц не станет легче. Эгле упустила шанс ее спасти. Хотя могла. Была обязана. Это малодушие, Элеонора права, и Виктор, при всем своем цинизме, прав: «Старж-юниор не хочет пачкать руки».

Эгле встала и подошла к окну. Прямые улицы, квадратные газоны, горы в дымке. Музыка в ушах, голоса поют – «по-доброму». Эгле, сама не зная зачем, взобралась коленями на подоконник. Десятый этаж, холодное стекло под щекой. Там, в горах, танцуют столбики тумана…

Повернулся ключ в замке. Эгле спрыгнула с подоконника, торопливо накинула халат поверх пижамы. Из прихожей ощутимо потянуло холодом.

– Мартин?!

Она остановилась в дверях. Мартин медленно, будто в глубокой задумчивости, снял пиджак, аккуратно повесил на вешалку и только потом посмотрел на Эгле:

– Почему ты не сказала, что встречалась с Элеонорой и Виктором?

– Хотела дождаться, пока ты вернешься, – пробормотала Эгле и поняла, что врет и что Мартин чует ложь безошибочно.

Она плотнее запахнула халат:

– Прости. Я не думала, что это настолько… важно.

Он так же медленно прошел в маленькую гостиную, не улыбаясь, указал ей на кресло напротив:

– Давай поговорим.

Эгле села, внутренне похолодев.

– Ты провела тайные переговоры с половиной Совета кураторов, и я узнал об этом последним.

– Это не так. – Эгле посмотрела ему в глаза. – Элеонора попросила меня о встрече, Виктор принудил. Ни одному из них я ничего не обещала.

– Но они тебя убедили. – В его голосе не было вопроса, а только утверждение.

– Нет. – Она снова поняла, что врет, и быстро добавила: – Я ничего не обещала!

– Ты позвонила мне днем. Хотела рассказать?

– Да. – Эгле сжала зубы.

– Почему не стала? Из-за Лары Заяц?

– Да. – Эгле встала, не в силах усидеть на месте. – Потому что ты убил ее своим решением не вмешиваться. Не пытаться. Оставить все как есть. Даже не попробовать ее спасти!

– Всех спасти невозможно, – сказал он сухо. – Я через это прошел, а ты, со своими несбыточными мечтами, сегодня меня подставила.

– Помешала тебе стать Великим Инквизитором?!

Ох, как она пожалела о своих словах. В следующую же секунду, когда увидела его лицо.

– Прости, – сказала быстро. – Но… ты же мне тоже ничего не рассказываешь. Я не понимаю, как ты можешь даже думать… Что скажет Ивга… Ты же всегда все это ненавидел, борьбу за кресло, интриги…

– Не говори, о чем не знаешь, – он ощетинился.

– Да я ничего не знаю! – она уже с трудом сдерживалась. – Я подчиняюсь тебе, принимаю твои решения, сижу под твоим надзором и без твоего ведома не могу ни с кем встретиться! Ты говорил, в мир пришло что-то новое… ты был готов использовать этот шанс… А потом ты просто испугался, Мартин. Решил сделать вид, что ничего не случилось.

– Я испугался, – сказал он медленно. – Я очень испугался, когда ты оказалась в том кабинете, в Вижне. Ты… понимаешь, какой ценой тебя выкупили… у этой своры? Даже не кураторов-упырей… а у вековой инквизиторской традиции?

– А я ненавижу вашу инквизиторскую традицию. Я хочу разрушить вашу инквизиторскую традицию. Я не боюсь ни этих… упырей, ни тюрьмы, я уже вообще ничего не боюсь. Я хочу, чтобы этот проклятый мировой порядок перестал существовать, почему ты не хочешь помочь мне?!

– Ты меня не слышишь, – проговорил он глухо, устало и очень разочарованно.

«…и сказала сироте: ступай в лес и не возвращайся без хвороста. А был лютый мороз, но сирота не могла перечить, повязалась платком и пошла. Вошла она в лес, а хвороста нет – все завалило снегом и не видать ничего – темно, ветер задувает… Вдруг слышит: поют тонкие голоса и зовут ее. Пошла сирота и увидела огонек, и решила, что это костер и вокруг костра сидят добрые люди и ждут ее, и зовут. Пошла она на огонек и увидела высокую гору, а под ней глубокую нору, и в обе стороны идет лестница. И пошла она в гору, но тяжко идти, будто страшная ноша лежит на плечах и чужие руки цепляется за полы, не дают идти. И ослабела сирота, и видит: идет-то она в гору, а ноги ведут ее в нору, и шагают будто сами по себе…»

Камин сожрал бумагу, компьютерный диск был переформатирован, но мозг продолжал работу – как однажды запущенный ядерный реактор, который не остановится, пока не выгорит топливо.

Ивга ходила от стены к стене, не зная, как остановить захлестнувший ее поток. Это мог бы сделать Клавдий, но тот сидел перед остывающей чашкой чая и смотрел в пустоту, и этот взгляд приводил Ивгу в отчаяние.

«…Явились звери из тумана и пепла, пришел большой пожар, и ведьмы творили свои дела с утра до ночи: одна насылала болезнь, другая призывала зверей и разжигала пламя, а третья лечила людей и обещала, что напасти не вечны и придет век любви и покоя. Инквизиторы вошли в первое селение, пошли по домам и отыскали ведьму, и убили ее. Вошли во второе селение, и сельчане сами привели свою ведьму, и инквизиторы казнили ее. Вошли в третье селение, и ведьма сказала соседям: «Защитите меня, ведь я помогала вам». Но сельчане устрашились. Инквизиторы поволокли ведьму на казнь, и она сказала: «Лишь тогда придут в этот край покой и любовь, когда вода загорится, камни станут легче пуха, а соседи заступятся за свою ведьму, а если нет – то и нет». И инквизиторы сожгли ее…»

– Клав, – она остановилась на пороге кухни. – «Чистая» инициация существует.

– Да, – сказал он приветливо, но взгляд остался неподвижным. – Конечно.

Ивга поняла, что он не слышит ее, что он уходит все дальше и вернуть его нет возможности.

На улице моросил дождь.

Эгле вышла, сказав в пустоту: «Я куплю сигарет». На самом деле она не собиралась ничего покупать, ей надо было вырваться из-под одной с ним крыши, собраться с мыслями и прекратить истерику.

Блестели мостовые, отражая городские огни. Лужи на обочинах брались льдом, ледяные иголки прорастали, тянулись друг к другу, складывались в узоры – и разбивались под колесами, и снова пытались расти. Эгле шла, ни на кого не глядя, не узнавая города, в котором жила много лет, не узнавая свое отражение в тусклых витринах.

На перекрестке скучал таксист, из опущенного окна машины бормотал профессионально-бархатный голос:

– …Прежнего Великого Инквизитора много раз упрекали за чрезмерную снисходительность к ведьмам. Мягкость, объяснимую его личными обстоятельствами. Кто бы ни явился на смену господину Старжу, этот человек будет вынужден ответить на вызов времени: ведьм слишком много в нашей жизни. Им следует указать их место…

Эгле, не касаясь, не подходя к машине, отключила радиоприемник. Таксист озадаченно повертел ручку; Эгле прошла мимо, не глядя на него.

Она может приподнять эту машину и уронить с высоты. Вместе с водителем.

На ходу она отвесила себе пощечину. На нее покосились прохожие, кто-то хихикнул, жест вышел истеричный и смешной, и щека теперь горела, и дергалось веко. Она должна подтверждать свой выбор каждый день, да что там, каждую минуту. Она целительница, а не флаг-ведьма…

Можно позвонить Элеоноре – сейчас. У Эгле появились союзники, это ненадолго, это редчайший случай, который нельзя не использовать. Сейчас – или никогда. Что скажет Мартин? Посмотрим. Когда Мартин увидит, что Эгле права, он смирится. Победителей не судят…

– Не могу, – сказала Эгле шепотом. – Страшно.

Под мостом плавали лебеди на незамерзшем пруду. Потемневшая от времени табличка призывала не кормить птиц; Эгле с горечью подумала, что, глядя на лебедей, теперь всегда будет вспоминать трагическую историю девочки, так и не ставшей балериной… Лебеди в городе. Зимой, в Ридне. Почему не улетели?!

Она остановилась у чугунной ограды моста. Лебеди дремали, спрятав головы под крыло, на черной поверхности плавали куски размокшего хлеба. Эгле нахмурилась, пытаясь сформулировать простую и неприятную мысль – что-то насчет хлеба и свободы, и не совсем ясно, при чем тут ведьмы. Знал ли Клавдий, что его отставка повлияет не только на Мартина – на всех? Что маятник качнется, что ведьм начнут сторониться, а потом и гнать отовсюду?

Она пошла дальше, и вечерний людный город казался странно пустынным. На автобусной остановке мерзла девочка в куцем пальто, Эгле прошла мимо…

И остановилась, дернувшись, будто ее ткнули иголкой. Обернулась. Узнала эту девочку.

Руки Лары Заяц, покрасневшие от холода, по-цыплячьи торчали из слишком коротких рукавов. Вязаная шапка была надвинута низко на лоб. Лара переминалась с ноги на ногу и смотрела на Эгле, исподлобья, напряженно, будто решая, что делать. Ей хватило бы секунды, чтобы метнуться в сторону и раствориться в переулках.

– Привет, – сказала Эгле одними губами. – Я тебя не выдам.

Лара Заяц не двигалась с места – усталая, измученная, настороженная, но по-прежнему «глухая», неинициированная ведьма. Чудо, что она до сих пор не прошла обряд. Осталась человеком. Есть надежда.

– Лара, ты… где ты была весь день? Как ты сюда попала?!

– Я тебя искала. – Лара неуверенно улыбнулась, улыбка преобразила бледное лицо. – Я… послушай. Ты сказала, что ты одна такая ведьма – ты не одна такая. Есть еще.

– Это далеко?

– Полчаса. Мы пойдем пешком. Я не сяду в автобус, они меня поймают.

– Как ты нашла эту женщину?!

– Это она меня нашла. Пустила к себе. Я рассказала про тебя. Она сказала, что, если ты придешь, она все расскажет про чистую инициацию.

– А тебе рассказала?! – Эгле почти бежала, приходилось сдерживать шаг, чтобы не шарахались прохожие. Рядом, в двух кварталах, втыкались в небо офисные здания в заплатах цветных огней, и серое небо казалось грязно-розовым. Здесь, на неширокой улице, светились окна жилых домов – город Ридна похож на лоскутное одеяло.

– Она говорит, ты поймешь лучше. Ты через это прошла и можешь проводить остальных, она покажет, как…

Лара остановилась, повертела головой и решительно свернула по дорожке, мощенной плитами, в глубину дворов. Для девчонки, проведшей детство в горах, она ориентировалась в городе очень уверенно:

– Такие здоровенные дома… И как это люди живут на головах друг у друга…

Эгле показалось, что она перенеслась в собственное детство: ее двор был неотличимо похож на эти, зеленые и сырые, дворы-ущелья, дворы-заповедники под прицелом квадратных окон.

– Как зовут эту женщину?

– Орпина. Она уже старая… Она сказала, есть и еще такие ведьмы, помоложе. Она сама их провела через обряд.

– Она проводила «чистую» инициацию?!

– Она сказала, что да, проводила. Раньше, когда жила в горах.

– И действующие ведьмы… оставались людьми?!

– Подожди. Она обещала все рассказать.

Лара набрала код на дверном замке – неуверенно, но не потому, что не помнила цифр. Само устройство было для нее непривычным. Лара никогда не пользовалась такими замками.

– Заходи! – Лара вошла в подъезд, остановилась на секунду, будто принюхиваясь. Двинулась по лестнице, но не вверх, к лифтам, а вниз, ко входу в длинный коридор. Шевеля губами, набрала еще один код.

– Она не очень-то любит выходить. Не хочет встречаться с инквизиторами. Когда я ей сказала, что они тебя держат на свободе, она даже сперва не поверила…

– Чем больше нас будет, – прошептала Эгле, – тем свободнее мы станем… Лара, ты сама не понимаешь, что произошло и как это все меняет. Ты просто молодец… То, что ты меня нашла… А кстати, как ты меня отыскала?

– Я сейчас расскажу…

Они шли по длинному, слабо освещенному коридору без окон, пахло подсобным помещением – не то складом, не то спортзалом. Вдоль стен тянулись пустые деревянные полки.

– Пришли. – Лара вытащила из кармана куртки одинокий ключ на железном кольце, сунула в скважину, с усилием отперла. Внутри было темно и воздух стоял нежилой. Эгле мигнула, привыкая к темноте, и поняла, что стоит у входа в большое подвальное помещение, что здесь пусто и пол деревянный и ничего нет, кроме разнообразного мусора.

– А где… – начала она недоуменно.

Лара щелкнула выключателем. Эгле прищурилась; если это и был склад, то полностью опустошенный. На полу валялась оберточная бумага и, протянувшись от стены к стене, лежала красная капроновая веревка – метров шесть или семь. Рядом стояли плоские свечи в стеклянных подсвечниках.

Эгле обернулась и посмотрела на Лару. Девчонка больше не улыбалась – стояла, приподняв одно плечо, глядя в сторону. За ее спиной тянулся коридор в полумраке, и там, у противоположного входа, гулко открылась дверь подъезда.

– Прости, – сказала девчонка нехотя. – Они меня… заставили.

В коридор подвального помещения уже входил инквизиторский патруль.

Мартин смотрел, как выкипает молоко из светлой металлической кастрюли, как перехлестывают через край белые щупальца пены и в их объятиях, шипя, гаснет синяя газовая горелка. Совсем погасла; он еще несколько секунд постоял без движения, потом снял кастрюлю с плиты и выключил конфорку.

Зачем он решил вскипятить молоко? Он ведь не любит горячего молока и совсем не умеет готовить?

Эгле ушла из дома, и он ее отпустил.

Умом он понимал, что ей всего-то нужно пройтись, справиться с разочарованием, со злостью, с обидой, что она вернется через несколько минут с какой-то мелочью, купленной по дороге. Он не мог удерживать ее, это было бы жестоко и бесполезно, но он должен был удержать ее любой ценой; почему до сих пор не вернулась? Может, через мгновение повернется ключ в замке?

В прежние времена у него уже зазвонил бы телефон. Уже отец спросил бы сварливо: что у тебя случилось?

На улице взвыла полицейская сирена. Рука у Мартина дрогнула, и горячее молоко растеклось по столу, пролилось на пол длинными нитями, похожими на шерстяную деревенскую пряжу.

– Кто тебя заставил? Кто тебя подослал, говори!

В последний раз Эгле дралась лет в тринадцать. Лара Заяц уступала ей и силой, и ростом, но девчонке, кажется, много раз приходилось пускать в ход кулаки и ногти, и сражалась она без оглядки, неудержимо, в то время как Эгле все время помнила, что перед ней ребенок.

– Говори, кто тебя…

Зубы Лары Заяц сомкнулись у Эгле на предплечье, и это было так неожиданно больно, что Эгле позабыла об условностях и вцепилась в тонкие косы. Девчонка заорала.

Шаги звучали у самой двери. Инквизиторы вошли – влились в подвал, как три чернильные кляксы, все в оперативном модусе, жгучие, как кислота, непереносимые. И первым из них, во главе патруля, был Томас.

Эгле потребовалась доля секунды, чтобы пережить эту новость. Лучший для нее вариант? Или худший?

– Скажи им. – Эгле развернула девчонку лицом к патрулю. – Скажи, что здесь случилось, что это провокация, что ты притащила меня в ловушку… Томас, здесь не было и не могло быть никакого обряда!

Томас замер, чуть поддернув рукав на левой руке, приподняв ладонь характерным жестом. «Пишу я правой», – вспомнилось Эгле. Оперативники за его спиной замерли в полной боевой готовности, Эгле могла только предполагать, почему они не напали в первую же секунду.

Ведьмы избирают подвальные и полуподвальные помещения, склады и спортзалы, ангары и гаражи – для инициаций. Веревка на полу, готовые свечи, действующая ведьма – и с ней «глухая». Сцена, отлично знакомая каждому инквизитору; странным может показаться только то, что действующая заламывает «глухарке» руку, поставив девчонку между собой и инквизиторами:

– Скажи им! Признавайся!

Лара Заяц молчала – ее много раз в жизни били, таскали за волосы, на нее кричали, Эгле не делала сейчас ничего, что произвело бы впечатление на подростка-ведьму из поселка Тышка. Каждую секунду следовало ждать инквизиторской атаки, но Томас медлил, будто давая шанс.

– Томас, вы же меня знаете, – Эгле поймала его взгляд. – Пожалуйста, поверьте.

– Мы вынуждены задержать вас обеих, – медленно сказал Томас. – Отпустите ребенка.

– Говори! – Эгле затрясла девчонку, как куклу, так что Лара охнула сквозь сжатые зубы. – Добейтесь от нее признания! Сейчас! Она сказала, что ее заставили!

– Отпустите ее, – тихо повторил Томас.

Лара шумно дышала. Эгле опомнилась и освободила ее из захвата. Лара отшатнулась и чуть не упала. Первый оперативник плавно приблизился к девчонке и взял за руку выше локтя, Лара дернулась, но не издала ни звука.

Второй оперативник шагнул к Эгле, у него в руках она увидела колодки.

– Я больше это не надену. – Эгле попятилась, чувствуя, как подступает неконтролируемая паника.

– У вас нет выбора, – глухо сказал Томас.

Он лег спать в восемь. Это было так не похоже на него, что Ивга, кажется, почувствовала неладное. Она молча улеглась рядом и обняла его, будто желая защитить от всего на свете. Он дремал, чувствуя ее тепло и запах, ощущая ладонь у себя на голове и легчайшее прикосновение губ к виску, к щеке, к опущенным векам. Она подстроила свое дыхание под его вдох и выдох, и тяжесть в груди, мучившая его целый день, прошла.

Реальность смешивалась со сном. Обнимая Ивгу, он видел залитую солнцем комнату и занавески, полные ветра, будто паруса. Снаружи было лето, цвели пионы… или паруса тоже были? Он сидел на краю, болтая ногами над белейшей морской пеной, над глянцевой гладкостью пологих волн… Ивга была рядом. Она всегда была рядом, странно представить, что когда-то он жил без нее…

Клавдий проснулся. В спальне было совершенно темно. И пусто.

– Ивга?

Его сердце, в последние дни бившееся все медленнее, вдруг заколотилось, и Клавдий испугался, как бы оно не выскочило. Прижал руку к ребрам:

– Ивга?!

Стукнула ветка в окно. Тишина.

Маленький дисплей с четким изображением, зеленый огонек записи – для Ивги было важно сохранять экстренные соображения именно так, на старый диктофон, не на телефонную трубку. Рифленый узор на кнопке записи, прикосновение пальца. Огонек загорелся. Запись идет. Говори же.

Сформулировать. Сейчас. Еще чуть-чуть колебания, промедления – и мысли уйдут. Она останется ни с чем.

– Я исходила из того, что обряд инициации был осквернен и, следовательно, может быть очищен. Это… изначально неверная предпосылка. Обряд инициации сам по себе не может содержать ни добра, ни зла, как нет их в природе. Все мои представления ошибочны, кроме одного…

Она говорила, чувствуя, как с каждым словом проясняются мысли, – но судорогой сжимает горло. Только бы не потерять голос.

– Атрик Оль полагал, что ведьмы не знают добра и зла. Я решила, что если оскверненный обряд несет в себе зло, то «чистый» должен обязательно нести добро. Образ мира, лишенного скверны, был таким привлекательным, что позволила себе поверить в несбыточное… Я была права в главном: в мир действительно пришла новая сущность. Но это не благостная ведьма-целительница, вовсе нет…

Она перевела дыхание и осознала, что Клавдий стоит у нее за спиной, здесь, в гостиной, в нескольких шагах. Клавдий слышал каждое ее слово, но зеленый огонек горел, и Ивга говорила, не в силах ни замолчать, ни обернуться.

Двадцать этажей внизу. Улица-ущелье. Потоки фар. Отражение рекламных огней в окнах здания напротив. Пешеходы – как муравьи, муравьишки. Их можно взять в горсть и легка придавить, они начнут расползаться, источая ужас, будто кисловатый запах. Автомобили перепутают стороны света и поползут букашками по вертикальным стенам, сталкиваясь, сбрасывая друг друга, щекоча ладони…

Звонок. Звонок. Первая фраза старинной баллады. Ровно один человек вызывает ее этим рингтоном; Эгле заорала, вырываясь из кошмара увязая, почти совсем влипнув в новую реальность, – поиграть бы с людишками внизу… И ощутила жесткий бордюр под щекой как пощечину.

Она лежала на краю плоской крыши, за ограждением, лицом вниз. Стоило пошевелиться – и завертелась вокруг реальность, на секунду показалось, что машины текут в небе, а мокрое небо лежит на земле… Но машины спокойно едут, а люди идут. Никакая ведьма на них не нападала, это был бред.

Рука Эгле свешивалась с края. Телефон в ладони проигрывал знакомую мелодию, впрочем, в той песне печальный конец. Дева убила мужчину из ревности, а может быть, просто была ведьмой…

Онемевшие пальцы разжались. Телефон полетел вниз, очень медленно, поворачиваясь в полете, как маленькая плоская планета, высвечивая блестящим боком вызов от Мартина.

Свет экрана померк среди уличных огней. Эгле застонала – и села, на самом краю, готовая последовать за телефоном.

Внутреннее чувство времени отнялось, будто отмороженное. Сколько прошло с момента, как Лара Заяц завела ее в ловушку? Лара Заяц. К Эгле медленно возвращалась память, и возвращалась вместе с диким, звериным ужасом.

…Она не собиралась сопротивляться, и не потому, что чего-то боялась. Томас был сотрудником Мартина, у нее не было оснований не доверять ему, и она знала, что дело разъяснится в течение часа. Мартин поверит ей. Девчонка признается.

Поэтому Эгле, криво улыбаясь, собравшись с силами, протянула руки вперед, сдаваясь…

И в этот момент горы пришли и объявили свои права. А может быть, дело было в запахе крови. Лара Заяц прокусила ей руку, Эгле мельком вспомнила: человек на тающем снегу, а за спиной тот стрелок на пороге дома, запах крови и грохот… И мгновенное чувство боли и радости, и прилив сил, и…

Она вывалилась из собственной личности в большой и прекрасный мир. Почуяла горы, туман, свободу, и это было совсем по-другому, чем раньше, – не так, как во время танца по крышам. Острее. И страшнее. И… что она тогда сделала?!

«Когда ты что-то совершаешь, как флаг-ведьма, ты делаешь флаг-ведьму в себе сильнее».

Да неужели Клавдий и это про нее знал?! И отпустил вот так, беспечно, подтверждать свой выбор, отвечать на вопрос – кто я… Кажется, на этот раз Эгле промахнулась с ответом.

«Я хочу разрушить вашу инквизиторскую традицию. Я не боюсь ни этих… упырей, ни тюрьмы, я уже вообще ничего не боюсь. Я хочу, чтобы этот проклятый мировой порядок перестал существовать…»

Ошибка. Флаг-ведьма не хочет нарушать миропорядок. Она хочет жить, чуять кровь, играть, наслаждаться…

Что случилось с Томасом? Что она сделала с теми инквизиторами?! В памяти не сохранилось момента нападения, вот она покорно протягивает руки… И сразу горы и туман вокруг, потом улица далеко внизу и потоки фар… Но откуда взялась эта кровь на ладонях?!

Эгле поддернула рукав куртки. Увидела след от зубов на предплечье и засмеялась: нет, это не кровь Томаса. Это девочка, привыкшая выгрызать себе место под солнцем, чуть не сожрала Эгле живьем. Ничего, ничего страшного. Есть надежда, должен быть выход…

Эгле накрыла след от зубов ладонью – левой ладонью с еле заметным шрамом в виде звезды. Закрыла глаза, увидела звезды под веками, сосредоточилась; убрала руку – на коже предплечья не осталось ни следа, только подсыхающая кровь.

– Это не все, – сказала Эгле вслух. – Это мы еще посмотрим.

В нескольких кварталах, по улице-ущелью, среди вечерних людей, похожих на смазанные силуэты, сломя голову бежала девочка в коротком клетчатом пальто.

Надеялась убежать.

Мартин был на месте через двадцать минут после инцидента: Томас, едва придя в себя, связался с диспетчером.

Рыжий, пухлый, как булка, инквизитор-оперативник сидел, привалившись спиной к стенке подвала, левый уголок его рта тянулся книзу и слегка подергивался:

– Задержали… на месте инициации… не было приказа атаковать… служебное небрежение… при попытке зафиксировать она сорвалась…

Мартин перевел взгляд на Томаса. Половина лица у того была покрыта ссадинами, как если бы инквизитора из Одницы протащили несколько метров по асфальту.

И еще – Томас не мог говорить. Порывался, делал вдох – и, ослабев, собирался с усилием для новой попытки.

Руфус, в потертом пальто, в смешной чиновничьей шляпе на макушке, стоял у дальней стены, с интересом разглядывая веревку на полу и расставленные свечи. Поднял глаза, посмотрел на Мартина – весело. С неглубоко припрятанной издевкой:

– Сколько раз мы все это видели… Инициированная ведьма приводит «глухарку» в подвал, в ангар… «Пройди свой путь, на том конце тебя ждешь ты сама, настоящая, свободная…» Это я почуял их на улице, совершенно случайно, проходя мимо. Приближаться не стал. Связался с ближайшим патрулем…

– Да-да, – закивал рыжий инквизитор и подобострастно улыбнулся Руфусу. – Именно так… Мы получили сигнал… едва успели… предотвратить инициацию…

Несколько дней назад рыжий сказал: «Я хочу забрать свой рапорт», а Мартин ответил злорадно: «Слово – не воробей, рапорт – не гигиеническая салфетка». И он занес руку над листком бумаги, собираясь одной росписью покончить с карьерой рыжего, но в последний момент подумал, что бунт уже подавлен, а опытные люди по-прежнему нужны. И он не стал подписывать рапорт этого человека, и вот рыжий и пухлый сидит, привалившись к стене, и смотрит елейно, хотя левый уголок рта у него тянется книзу, похоже, что ведьма с ним не церемонилась…

Мартин снова посмотрел на Томаса. Томас молчал.

– Я не успел вмешаться, – с сожалением сказал Руфус. – Впрочем, я все равно отстранен и не имею права… Инициации не было, но задержания тоже не случилось, девчонка сбежала под шумок. Она, конечно же, совершенно нелояльна и обязательно пройдет обряд, сегодня или завтра, не очень-то важно… – Он улыбнулся Мартину. – Похоже, ваши планы придется откорректировать, куратор Старж. Все еще куратор. Или нет?

Он выпрямился, сделавшись выше ростом и моложе лет на десять:

– А я говорил, что везение не вечно. Да? Или нет?

Его глаза смеялись.

Лара неслась, как настоящий заяц, как последний раз в жизни. С ее пути шарахались прохожие. Завизжала тормозами машина, выскочил с ругательствами водитель – девчонка бежала, не оглядываясь, будто желая как можно дальше оказаться от подвала с веревкой и свечами на полу.

А над ее головой, с крыши на крышу, с карниза на карниз, спокойно, даже медлительно, но совершенно неудержимо следовала тень. Выжидая, подбираясь, как загонщик. Никуда не торопясь.

Девчонка уже выбивалась из сил. Шапка давно потерялась, тонкие косы прыгали на плечах, от клетчатого пальто отлетали пуговицы. Эгле примерилась, дождалась, пока девчонка споткнется, и дернула ее вверх – будто на невидимой привязи. Беглянка замолотила в воздухе ногами, залитая мороком, будто тестом, и пешеходы, ставшие свидетелями похищения, удивленно уставились в пустое серое небо. Мельтешили рекламные щиты, переливались огнями вывески, Лара Заяц висела над краем крыши, на высоте шестидесяти этажей, никому не видимая, кроме Эгле.

– Значит, тебя заставили? – Эгле не надо было открывать рот, чтобы Лара Заяц ее услышала.

– Заставил… инквизитор. – Лара хватала воздух ртом. – Тот. Старый. Они сказали, если сделаю, меня отпустят.

– Но ты ведь сбежала?!

– Нет. Они меня забрали… они ведь могут делать что угодно… со мной… с нами…

Болтаясь над бездной, она беспомощно оскалила зубы:

– Я все равно пройду свой путь! Я больше не дам себя мучить! Ну попробуй удержи меня, ну попробуй!

Горы были уже рядом. Прорастали сквозь высотные здания и были выше, несравнимо выше любого небоскреба.

– И что ты теперь мне сделаешь?! – На подбородке Лары Заяц блестела розовая слюна, губы растрескались.

Эгле поставила ее на край крыши. Огляделась; на плоском пятачке, покрытом асфальтом, была размечена вертолетная площадка – будто огромная мишень.

– Как можно было не распознать провокацию? Ты инквизитор или лавочник?!

Томас молчал, отстранившись. Дворец Инквизиции Ридны оживал, несмотря на поздний час, – все чаще скрежетали двери, звонили телефоны, звучали приглушенные голоса: «Да погибнет скверна»…

– Это провокация Руфуса! – Мартин хотел бы метаться по кабинету, как язык внутри звонящего колокола, и только диким усилием заставлял себя оставаться на месте.

– Она оглушила нас и чуть не убила, – сказал Томас, глядя вниз.

– Да, потому что вы пытались надеть на нее колодки! А этого делать нельзя!

Томас оторвал взгляд от столешницы и посмотрел Мартину в глаза:

– Чего еще делать нельзя? Фиксировать действующих ведьм – нельзя? Останавливать инициацию – запрещено? Такие у нас новые правила… патрон?!

Два года назад Томас был первым, кто поддержал Мартина в Однице. Они работали вместе и бывали в разных переделках и прикрывали друг другу спину. По просьбе Мартина Томас бросил курортную провинцию, отказался от серьезной должности и явился в Ридну, потому что ценил Мартина и доверял ему – полностью. До сегодняшнего вечера.

– Мы вернемся к этому разговору, – сказал Мартин с тяжелым сердцем. – Сейчас надо взять Лару Заяц, я сам пойду и возьму ее, если мои коллеги не в состоянии выследить подростка… Я приведу ее сюда, в этот кабинет, и она расскажет много интересного.

Горы стояли вокруг, разливая туман, приглушая любой свет, кроме звездного, и любой звук, кроме голоса Эгле:

– Я не стану тебя удерживать.

Мир, минуту назад развалившийся на осколки, теперь собирался и складывался заново, легко и естественно. Фрагменты разбитой чаши тянутся один к другому, каждый повторяет очертания каждого, что может быть проще, чем вернуть вещи целостность? И вернуть гармонию этому миру?

Я докажу вам всем – прямо сейчас. Я переступлю через малодушие. Я возьму на себя ответственность. Я наконец-то сделаю то, что давно обязана была сделать. Покончить с вечным противостоянием человечества и ведьм. А уж как вы после этого будете делить кресла в Совете – не моя забота…

Башня-небоскреб тонула в облаке, зацепившемся за острие. Улицы внизу едва мерцали, зато звезды над головой разгорались все ярче. Лара Заяц стояла напротив, у ограждения крыши. В своем клетчатом пальто с оборванными пуговицами, с растрепавшимися по плечам волосами, с тонкими коленками под гармошкой детских колготок, она казалась очень хрупкой и очень легкой. Невесомой. Тяжелые мокрые ботинки представлялись якорями, не дающими девчонке оторваться от крыши и взлететь.

У Эгле спазмом сдавило горло – от жалости. И от надежды. Горы ждали и молча требовали; Эгле не знала, что сделает в следующую секунду, не было ни инструкций, ни планов. Ее вел инстинкт, дремучий, как леса на склонах.

Она опустилась на одно колено и прижала ладони к покрытию вертолетной площадки. Что это – битум? Асфальт? В провинции Ридна глубокие корни – у сосен, у горных хребтов и у небоскребов, как видим. Да и город пронизан корнями, надо только увидеть, почуять, почувствовать…

– М-музыка, – запнувшись, пробормотала девчонка. – Ты слышишь?!

Черное покрытие дрогнуло под ладонями Эгле. Зашевелилось, зарябило, как поверхность пруда во время землетрясения, из-под битума, как из глубины гор, поднялась рельефная спираль – будто известковый отпечаток огромной раковины. Только что не было – и вот она. Уже здесь.

Высоко над городом Ридной пели тонкие, нежные голоса.

Мартин второй раз в жизни нарушил собственное железное правило: не патрулировать в одиночку. Он знал цену самонадеянности. Но сегодня у него не было выбора.

Туман, пришедший с гор, укрывал город причудливо и непредсказуемо: арками, тоннелями. Залеплял фасады, оставляя чистой середину улицы, пробивал колодцы в небо, серыми столбами бродил среди пешеходов. Позвони мне, молча просил Мартин. Дозвонись. Неужели ты думаешь, что я поверил?! Нет, конечно, тебя подставили, и я это докажу, только позвони мне.

Неинициированные ведьмы попадались на улице часто, слишком часто, и были в основном очень молоды – студентки, школьницы. В Ридне ведьм рождается больше, чем в любой другой провинции, но потом они стараются отсюда сбежать – как когда-то Ивга Лис. Как потом Эгле Север. Дозвонись, мысленно умолял он, не выпуская из рук телефона.

«Глухарки» заранее вынимали свои учетные карточки. Смотрели со страхом: было чего пугаться. В оперативном модусе, готовый выслеживать и хватать, он выглядел прескверно. Куда могла забиться Лара Заяц, она ведь так и не прошла обряд, она не сможет ни укрыться от инквизитора, ни сбежать, раз уж Мартин взялся за дело всерьез…

Протянулся след, тонкий, как ниточка. Мартин пошел по следу, готовый, что в любой момент ниточка оборвется. Но нет: он заметил пластиковый блеск на краю ливневой решетки. Наклонился и подобрал разбитый телефон Эгле.

Телефоны не умеют летать. А ведьмы?

Мартин поднял голову. Туман на секунду разошелся, будто напоказ, открывая небо в рваных облаках и красные огоньки на верхушке небоскреба. Высоко… По крайне мере понятно, почему она не позвонила ему сразу же и почему не отвечала на звонки.

Она была там, наверху. Теперь исчезла. Но Эгле жива, Мартин запрещал себе сомневаться. Она жива, она в своем рассудке, иначе не может быть. Она в шоке, ей нужна помощь, она обязательно дозвонится. Из телефонной будки, из полицейского участка… Ей нужен Мартин не меньше, чем она сейчас нужна ему. Она отыщет способ.

Туман сомкнулся, пряча верхние этажи. Мартин пошел дальше. Если Эгле не позвонила сразу… может быть, она тоже выслеживает Лару Заяц? Показания девчонки на вес золота, и Лара соврать не сможет. Хоть бы Мартину удержаться и не отомстить ей на допросе, лучше пусть допрашивает кто-то другой…

Он шел, лавируя в тумане, следуя интуиции, протянувшей для него шлейф: еще квартал. И еще. Деловой центр города, здания-щепки, огни, безликий район, выросший в последние лет двадцать…

Многоэтажная башня впереди, иголка, острием утопающая в тумане.

И – будто взрыв наверху, поток, забивающий дыхание.

Диктофон лежал посреди стола в гостиной, на темной гладкой столешнице. Ивга взяла его в руки, почувствовала шероховатую кнопку подушечкой указательного пальца. Зеленый огонек погас.

Клавдий за ее спиной молчал. Но, по крайней мере, он больше не был безучастным.

– Даже новорожденного гусенка невозможно засунуть обратно в яичную скорлупу, – шепотом сказала Ивга. – Не говоря уже о человеческом младенце… которого не вернуть в утробу. Мир изменился, ты или признаешь это… или случится катастрофа.

– Ивга, – сказал он не своим обычным, а очень старым и больным голосом. – Я больше не могу, все. Я устал. Избавь меня от этических тупиков накануне смерти. Договаривайся с Мартином, если хочешь. Через пару дней он станет Великим Инквизитором…

– Что?!

Ивга обернулась. Клавдий стоял у подножья лестницы, тяжело опираясь на поручень:

– Да. Договаривайся с ним, пусть он меняет мир ценой твоей жизни и свободы. И ценой жизни Эгле. Я свой выбор сделал, я…

Он замолчал и тяжело задышал, Ивга похолодела:

– Сердце?!

– Что-то случилось, – сказал он глухо. – Там. У них.

Лара Заяц стояла в центре вертолетной площадки – будто на вершине огромного смерча. Эгле видела ее – не глазами. Витки спирали уходили из-под тяжелых мокрых ботинок, вниз, как узкая дорога-серпантин, и по этой горной дороге брели тени – женщины и девочки, сотни, а может, миллионы, они терялись в тумане, сливались и расходились, их невозможно было сосчитать.

Эгле впервые наблюдала инициацию со стороны, это было как отражение в мутном стекле. Она не слышала голосов, задававших вопросы, не слышала ответов Лары, только видела, как шевелятся ее обветренные губы. Эгле окончательно потеряла счет времени – но девочка дошла до центра, туман развеялся, и музыка, достигнув крещендо, умолкла.

Лара стояла в центре лабиринта-ракушки на вершине небоскреба, и ее лицо менялось, как небо в очень ветреный день: уходило напряжение, таяла озлобленность, исчезал страх. Наконец, лицо девчонки сделалось умиротворенным и радостным, будто освещенным изнутри.

– Привет, – сказала Эгле шепотом. – Добро пожаловать.

Мартин ворвался в холл офисного здания, чуть не снеся с ног охранника:

– Верховная Инквизиция Ридны!

Все его сотрудники, или сотрудники Руфуса, все, кто был способен чуять ведьму, стекались сейчас в центр, к небоскребу-щепке. Тяжелый дух инициации растекался над городом, как чернейший ядовитый смог.

Лифтовая шахта лепилась к стене снаружи, пол был прозрачным, стеклянным, и, когда коробка лифта взмыла над городом, Мартин воочию увидел, как уходит земля из-под ног.

Видение смерча пропало. Под тяжелыми ботинками девчонки снова была вертолетная площадка с рельефным отпечатком огромной ракушки. Эгле протянула ей руку:

– Сейчас они сбегутся, уже сбегаются. Мы их вместе встретим, да?

Девчонка молчала.

– Не бойся, все хорошо. Я сама – я зря боялась… Наступает новое время, Лара. Никого больше не запрут в колодки. Никто не будет бояться осознавать себя ведьмой. Это не я придумала, это заслуга одной замечательной женщины, тоже ведьмы… Она отыскала «чистый» обряд. Она меня научила. Мы, – Эгле запнулась, вспоминая текст Ивги, – свидетели величайшего перелома в истории. Обряд инициации перестанет быть приговором… и не останется места насилию и страху… понимаешь?

– Насилию и страху, – повторила девчонка еле слышно.

– Да! Потому они не будут никого больше ловить, брать на учет… хватать… пытать…

Девчонка улыбнулась. Это была саркастическая, желчная усмешка. Эгле осеклась:

– Лара?

– Они всегда будут хватать и пытать, – глухо сказала девчонка. – Им все равно, за что.

– Нет, – Эгле растерялась. – Если действующие ведьмы никого не будут убивать…

– Всегда будут пытать, – повторила девчонка и ухмыльнулась шире. – И тебя тоже. Думаешь, ты особенная? Умаслила их, втерлась в доверие? Нет, ты инквизиторская подстилка. А я не такая, как ты.

Эгле шагнула к ней – и будто натолкнулась на стену. Лара смотрела на нее веселыми злыми глазами:

– Я такая, как я. И пусть они плачут теперь.

Лифтовая шахта со стеклянным полом дернулась и замедлила ход. Сама собой разъехалась автоматическая дверь, и пол накренился. Тяжелый лифт подпрыгнул и затанцевал, как игрушка на резинке.

Мартин вцепился в единственный поручень – тот отклеился от стены под его руками, словно накладной ус под руками начинающего гримера. Мартина вытряхнуло из лифта на высоте пятидесятого этажа, как жука из спичечной коробки, но, в отличие от жука, Мартин не умел летать.

Совсем рядом, на крыше, над головой, заливался веселым смехом молодой женский голос. Мартин и раньше слышал подобный хохот – в кошмарах.

Он повис, цепляясь за дно кабины одной рукой, раскачиваясь вместе с лифтом, болтая ногами, будто пытаясь бежать по воздуху. Вслепую начертил в воздухе знак. Над небоскребом вспыхнула, как цветок фейерверка, кособокая, очень яркая звезда, на секунду превратившая ночь в день, и смех оборвался. Там, на крыше, боролись две ведьмы, одна из них Эгле, и ей было плохо, а вторую Мартин не мог на расстоянии прочитать.

Звезда погасла. Та, вторая ведьма, была не столько оглушена, сколько раздосадована – свет-знак на время ослепил ее, но не обжег. Она больше не хохотала – взвизгнула на грани слышимости, и на улице начали лопаться фонари. Затрещали электрические разряды, окна небоскреба напротив зарябили, освещаясь и угасая, из сотен стеклянных квадратов на мгновение сложилось площадное ругательство – это было грандиозно и очень по-детски. Внизу началась паника: орали гудки, сталкивались машины, с грохотом корежилось железо о железо.

Мартин выждал момент, когда лифт-маятник на мгновение замер в равновесии, подтянулся на руках, распластался на стеклянном полу, как морская звезда. Сосредоточился, сосчитал до трех и вырвал кабину из-под власти ведьмы: теперь у лифта не было злой воли, он был просто неисправен и болтался на единственном тросе. Хорошо, что до крыши совсем недалеко, сгодится и аварийная лестница…

Мартин почувствовал странное умиротворение. Как будто все, чего он так боялся, случилось и бояться больше нечего.

Теперь их ложь сделалась правдой. Провокация обернулась реальностью. Инициация произошла, и действующую ведьму, в которую превратилась Лара Заяц, так просто остановить не получится, а Эгле…

Эгле.

Когда он выбрался на крышу, Эгле пыталась оторвать чужие руки от своего горла. Мартин накрыл обеих ведьм своей волей, не касаясь, на расстоянии, Эгле на миг потеряла сознание, Лара Заяц пошатнулась и вскочила. Мартин поймал ее взгляд, замеряя колодец. Лара зашипела, как раскаленное масло на сковороде: Мартин был прав, когда почуял, что с ней что-то неладно.

Мутант, химера, искаженное сочетание воин-ведьмы и флаг-ведьмы, как если бы на личность Лары контуром легла искаженная, изуродованная тень Эгле. Мартин удерживал ее долю секунды, потом существо, прежде бывшее Ларой, вырвалось из его захвата и провалилось сквозь крышу, не оставив следа. Эгле пошевелилась – у самого края, рывком поднялась, не глядя на Мартина…

И молча, избегая его взгляда прыгнула вниз.