Часть вторая

Колеса подминали глубокий снег, фары освещали белую гладь и отражались в миллионах острых граней. Печка работала на полную мощность, но Эгле все равно было холодно.

Мартин первым нарушил молчание:

– Теперь нам так просто в Альтицу не сбежать.

– В какую Альтицу, если он сказал в Вижну?!

– Эгле. – Мартин не смотрел на нее. – Надо поговорить.

– О чем? Ты думаешь, что Клавдий…

Она сделала паузу, но Мартин молчал.

– Но это безумие. – Эгле натянуто улыбнулась. – Во-первых, чисто технически мы обязаны подчиняться… Во-вторых, я ему доверяю, он мой… друг.

Мартин сокрушенно покачал головой, будто удивляясь ее наивности.

– Он явно знает что-то, чего не знаем мы, – сказала Эгле, на ходу подбирая аргументы. – Он все правильно делает. Он… видимо, что-то уже придумал, он понимает, как лучше…

Мартин молчал, играя желваками.

Никас Чайка долгие годы служил клерком при Дворце Инквизиции в Вижне, был уважаемым человеком и благоразумно держался подальше от оперативной работы. Больше того – господин Чайка панически боялся ведьм, зато был хорош как делопроизводитель, исполнителен, аккуратен и имел, между прочим, доступ к засекреченным документам.

Никогда прежде его не поднимали звонком среди ночи и не приказывали немедленно – по тревоге – явиться в кабинет Великого Инквизитора. Естественно, бедняга немного нервничал. Накануне он пил пиво с друзьями – запах страха пополам с алкоголем заставил Клавдия включить вытяжку на полную мощность.

– Господин Чайка, как вам платят люди герцога? В конверте – или прямо на счет?

Клавдий по-отечески улыбался; клерк, сейчас стоящий перед ним, не так давно оформлял для архива стенограмму встречи Мартина с сотрудниками в Ридне. Той памятной встречи, на которой новый куратор представил своим людям инициированную ведьму.

Чайка мигнул. Помолчал секунду. Перевел дыхание, как понял Клавдий, с облегчением:

– Я… прошу прощения, патрон. Я не могу комментировать… ваши слова. Поскольку… мне выражено недоверие… Я вынужден подать в отставку.

Они обещали ему запасной аэродром, подумал Клавдий. И хорошее пособие. И безбедную старость. Для него отставка – вожделенный приз, он так боится ведьм, что готов бежать из Инквизиции, как только приоткроется лазейка.

– Никас, здесь ведь не кабак, и вас наняли не вышибалой, – сказал он с сожалением. – Вышибала бы уволился легко. Но вы предали Инквизицию, а это организация с богатой историей.

Чайка перестал улыбаться. Снова мигнул, несколько раз подряд.

– Но… трудовое законодательство, патрон. Я ведь не… руководящее лицо и не оперативник…

– Идемте. – Клавдий встал. – Я вам кое-что покажу.

Его спокойная будничная уверенность вывела Чайку вслед за ним из кабинета и провела несколько метров по коридору, потом клерк остановился:

– Патрон, но… куда мы идем?!

Клавдий посмотрел на охранника в нише коридора. Это был немолодой человек, всю жизнь проработавший на низкой должности, Клавдий видел его на посту четырежды в неделю и всякий раз кивал, здороваясь и прощаясь, прекрасно зная драматическую историю его жизни и не допуская ни намека на высокомерие. Охранник поймал его взгляд и мгновенно оказался рядом:

– Да, патрон?

– Мы с господином Чайкой идем в подвал, – сказал Клавдий. – В блок четыре. Проводите нас, пожалуйста, и сообщите коллегам внизу, что мы там сейчас будем.

– Но… – пробормотал Никас Чайка. – Патрон, нет, я умоляю!

Блок четыре был новым, как для Клавдия, ну что такое двадцать лет, в самом деле. Блок строился, чтобы содержать особо опасных ведьм, не заковывая в колодки, давая в заточении относительный комфорт – и надежно предотвращая побег. Глубочайший подвал, бункер, инквизиторские знаки на стенах, активируемые снаружи при необходимости. Решетчатый люк сверху. Бетонные перекрытия. Сейчас в бункере сидела одна из тех, кого поймали уже после «ведьминой ночи», и была она, по всей видимости, обречена, потому что мораторий на смертную казнь для ведьм давно не действовал.

Воин-ведьма, колодец пятьдесят семь. Она почуяла его на входе – но и Никаса Чайку она почуяла тоже. Непонятно, что было сильнее – дискомфорт от присутствия Клавдия или азарт от чужого страха.

Охранник встал у входа, благоразумно далеко, ни во что не вмешиваясь.

– Вы забыли, что такое Инквизиция, Никас. Вы забыли, чему служите. И от кого защищаете. Подойдите ближе. Посмотрите.

Учитывая панический страх этого человека перед ведьмами, реакцию можно было предугадать. Господин Чайка замер на месте:

– Патрон, я всего лишь наемный работник. Я никогда…

Клавдий коснулся рычага; скользнула в сторону решетка люка, открывая ход вниз. Ведьма ждала – Клавдий на секунду почувствовал угрызения совести. Как будто он посулил этой ведьме развлечение, но собирался обмануть.

– Патрон, – пробормотал Чайка. – Это… опасно… пожалуйста…

– Подойдите к краю и посмотрите вниз.

– З-зачем?

Клавдий сделал шаг, оттесняя его к люку. Чайка попятился, будто в грудь ему уставили копье.

– Я прошу…

– Я решил вам напомнить, – сказал Клавдий, – кого именно вы предали. Инквизиция – стена между вами и тем, кто внизу. Хотите ослабить, разрушить, разложить стену? Добро пожаловать.

Он хотел выдержать воспитательную паузу, но ведьма соскучилась и перехватила инициативу. Инквизиторские знаки не давали ей вырваться, но внутри, в своем бункере, она была вполне свободна. Цепь-знак материализовался, как тонкая невидимая нитка, обвил щиколотку Никаса Чайки и дернул по направлению к открытому люку.

Клерк-инквизитор упал и потащился по бетонному полу, визжа, извиваясь, пытаясь уцепиться за гладкое покрытие ногтями, локтями, чуть ли не зубами. За долю секунды он достиг уже люка и готов был свалиться вниз, но Клавдий успел порвать цепь-знак, и нить лопнула. Чайка удержался на краю, вскочил на четвереньки, по-собачьи отбежал к дальней стене, вжался в нее и замер, а его вопли, затихая, еще долю секунды прыгали от стены к стене в глубинах бункера. Ведьма внизу заворчала еле слышно, но очень выразительно.

С ведьмами нельзя играть, подумал Клавдий, закрывая решетку и мысленно вытирая холодный пот. С ведьмами нельзя быть беспечным. Уж я-то, с моим опытом, мог бы уже научиться… Ну свалился бы он вниз. Или умер от инфаркта прямо здесь. И что бы я делал с его сиятельством герцогом?

– Я надеюсь, мы друг друга поняли, – сказал Клавдий, не глядя на трясущегося Чайку. – Мне от вас кое- что надо, вы предпочитаете сделать это здесь – или наверху, в кабинете?

Как и следовало ожидать, Чайка сливал информацию не лично герцогу, а его доверенному лицу и советнику, человеку непубличному, но крайне влиятельному. К счастью, у шпиона имелся резервный канал, предназначенный для экстренных и очень секретных донесений, и вот они-то попадали к его сиятельству напрямую.

– Напишите, что Великий Инквизитор умер во Дворце полчаса назад, – сказал Клавдий, – что событие держится в строгой тайне, что заместители готовят кадровые перестановки, не оповещая кураторов в провинциях.

Никас Чайка секунду смотрел непонимающе. Потом съежился, как подгнившая слива. Потом затрясся:

– Но… Если я такое напишу…

– Смелее, – поощрил Клавдий. – А вдруг я действительно испущу дух к моменту, когда герцог прочитает сообщение? А вдруг вы получите награду?

Окончательно сломленный, Чайка сгорбился над своим телефоном. Многочисленные пароли, которые следовало использовать на зашифрованном канале, были записаны у него на листке бумаги – сложенном вчетверо, затертом на сгибах, проведшем много часов в кармане брюк. Шевеля губами, вычитывая цифры и символы, несчастный шпион был похож на старушку у банкомата, разбирающую каракули с пин-кодами.

А не обманет ли он меня, отстраненно подумал Клавдий и тут же вспомнил сцену в подвале. Нет, не обманет. Ведьма, сама того не желая, сыграла на стороне Великого Инквизитора – жестоко, но эффективно.

Автомобиль куратора Ридны, точка на экране компьютера, продвигался по серпантину горной дороги – немного быстрее, пожалуй, чем следовало в такой снегопад. Позвонить им и сказать, чтобы сбросили скорость? Вот она, попытка контролировать, мелочная опека в полный рост…

– Покажите, что вы написали, Никас.

Сообщение изобиловало ошибками и опечатками, но шпион и должен быть взволнован, отправляя подобный текст.

– Вы уверены, что не хотите еще раз меня предать? Если герцог распознает фальшивку – я подарю вас той ведьме в подвале, вы ей понравились.

– Я клянусь, – прошептал Чайка.

– Отправляйте.

Шпион отправил сообщение и осел, как снеговик по весне:

– Я… теперь… могу быть свободным?

– Нет, конечно. – Клавдий нажал кнопку на столе, вызывая охранника. – Сдайте телефон. Вы взяты под стражу, пока предварительно. А что с вами будет дальше… выяснится в ближайшее время.

Дворец Инквизиции и в лучшие времена спал вполглаза, а после «ведьминой ночи» бессонница сделалась нормой. Не спали дежурные оперативники, не спал ночной референт, не спали сторожа в подвале, не спали охранники на этажах.

Клавдий сидел, как паук в центре сетки, окружив себя мониторами, переводя взгляд с одного экрана на другой. Хуже всего, если ничего сейчас не случится. Будет глупо, он выставил себя на посмешище, но не это самое грустное. Как бы он ни выглядел, события развиваются, время идет, цена его проигрыша – не отставка. Точнее, не только отставка. Тут расценки повыше.

Дрогнула точка на карте. Далеко, за тысячи километров, в соседней провинции выехала машина из служебного гаража. Кураторский лимузин округа Рянка. Хотя Оскар мог бы добраться до аэропорта на любом другом автомобиле. Некоторым людям так дороги комфорт и статус, что они не задумываются о простых вещах; впрочем, отчего Оскару опасаться слежки, если он уверен, что Клавдий мертв…

За несколько секунд Клавдий прошел путь от «не может быть» до «не могло быть иначе». Оскар из Рянки был приятелем Руфуса, чуть ли не другом, притом что инквизиторы на высоких постах редко склонны к проявлению товарищеских чувств. У этих двоих было много общего и совершенно разный жизненный опыт: Оскар происходил из старой аристократической семьи, обожал классическую музыку и коллекционировал живопись, а Руфус в детстве повидал нищету, тяжелым трудом взобрался по карьерной лестнице и уже наверху, сделавшись сибаритом, воспитал в себе безупречный художественный вкус. Обоих было за что уважать, оба прекрасно справлялись на своих местах, но Руфус совершил фатальную ошибку и вылетел из Инквизиции с позором, и Оскара это болезненно задело…

Клавдий прошелся по кабинету. Так слой за слоем смывается копоть с непрозрачной поверхности, кое- что проясняется, проступают детали заговора. Низвергнутый Руфус, будто костяшка домино, подтолкнул Оскара. Это понятно. Но что за мотив у герцога? Допустим, при всей своей власти Клавдий выходил в публичное пространство только в исключительных случаях. Допустим, после «ведьминой ночи», когда от него ждали отставки, ему удалось вывернуть ситуацию наизнанку и превратить страх в надежду, а для этого пришлось выступать перед толпами людей, заполнять собой информационное пространство и быть, конечно, популярным, иначе его бы не услышали. Его имя взлетело на верхние строчки рейтингов, его называли человеком года, человеком века, да как только не звали от полноты душевной, он бы растрогался, если бы не помнил, как те же издания честили его то палачом, то предателем, а порой и мягкотелым идиотом. Возможно, герцог приревновал? Мелкая мотивация, детская, нынешнему правителю под стать…

Движение на экране привлекло его внимание: выехала из гаража еще одна машина. Элеонора, куратор округа Эгре, столицы виноделия. Вот это финт. При чем тут она, что Оскар пообещал ей?

Они летят делить власть над, как думают, остывающим трупом. Доберутся до Вижны не раньше, чем через три часа. Но вот герцог… Герцог?!

Будто вздох прошел по Дворцу Инквизиции. Замелькали фигуры на мониторах внешнего слежения. Клавдий снова мысленно вытер пот: события не заставляют себя ждать. К моменту, когда Эгле и Мартин доберутся до города, кое-что должно проясниться.

Вспыхнул огонек на селекторе, что-то жалобно пискнул ночной референт, и в ту же секунду дверь распахнулась без стука. Его сиятельство хотел войти эффектно, со значением, собираясь окинуть взглядом собравшихся над трупом заговорщиков…

Получилось еще эффектнее. Увидев Клавдия, герцог споткнулся на пороге и чуть не упал; Клавдий задержал дыхание, потому что, если бы правитель грохнулся, – на будущих переговорах можно было бы ставить крест. Этот человек страшно боится быть униженным, а ведь Клавдий уже задел его – рискованно задел. Такое не прощают.

Герцог удержался на ногах. Клавдий поднялся навстречу, жестом велев референту исчезнуть и закрыть за собой дверь.

Герцог несколько секунд смотрел на Великого Инквизитора, тяжело дыша, из вдохновенно-бледного делаясь ярко-розовым, а потом расхохотался. Это был принужденный смех, в нем звучали сарказм и обида, но была и радость, и даже облегчение. Клавдий не поверил: он ожидал чего угодно, но не этого.

– Вы правда радуетесь? – Он позволил себе быть искренним. – Вас радует, что я не сдох?

– А вы для меня кое-что значите, – хрипло сказал герцог. – Талисман… из прошлого. Я помню, как вы стояли рядом с моим отцом… И братом… вы часть памяти о них… да, я рад.

Он перевел дыхание и усилием воли напустил на лицо маску спокойствия.

– Я готов… сделать вид, что ничего не случилось. Вы красиво отплатили… за этого дятла в вашем аппарате, то есть за крота… Тот, правда, успел эффективно поработать… Мы обменялись любезностями, Великий Инквизитор. Благодарю за хорошую шутку. Теперь, с вашего позволения, я пойду досматривать сны…

– И не дождетесь ни Оскара из Рянки, ни Элеоноры? – удивился Клавдий.

Герцог встретился глазами с Клавдием – и первым отвел взгляд; у нынешнего правителя были проблемы с самообладанием. Неподходящий для власти тип характера.

– Тем более странно, если я для вас в самом деле что-то значу, – сказал Клавдий после длинной паузы. – И вы действительно помните, что я был другом вашего отца. Я знаю, что правители Вижны пытались подмять Инквизицию – веками. Я знаю, чем эти попытки заканчивались… Но, Стефаний, – втягивать в интриги мою жену?!

Герцог дернул кадыком – его лицо сделалось пунцовым:

– Это не интриги, и… я не сомневаюсь, что все очень скоро разъяснится. Недоразумение, кто-то что-то неверно понял… В конце концов, вы сами… заинтересованы в расследовании… которое докажет полную невиновность госпожи Ивги… А я ни секунды не сомневаюсь, что она невиновна.

Клавдий устало покачал головой:

– Я разочарован. Мне казалось, что мы говорим откровенно…

От звука его голоса герцог непроизвольно дернулся. Он до сих пор стоял посреди холодного полутемного кабинета, на том самом месте, куда Клавдий совсем недавно мысленно его поставил. Герцог топтался, как подчиненный, вызванный для тяжкого разговора; Клавдий вздохнул:

– Садитесь, пожалуйста, ваше сиятельство. Негоже отправлять этикет совсем уж на помойку.

Герцог скрипнул зубами и опустился на место посетителя. Клавдий сел в свое кресло, погладил резные подлокотники:

– Вы прекрасно знаете, ваше сиятельство, что ни о «вине», ни о «невиновности» моей жены речь не идет. Речь о шантаже кураторов: я выхожу в отставку, и они оставляют Ивгу в покое.

– Не совсем так, – глухо сказал герцог. – Речь о государственной безопасности… О, возможно… о сговоре Инквизиции с ведьмами. Который предстоит подтвердить или опровергнуть.

– Поразительно. – Клавдий прищурился. – Я дожил до обвинения в измене. Построенного на публикациях в академических журналах.

– Не вы, не в измене, и… построенного не только на публикациях. – Герцог пересилил себя и посмотрел Клавдию в глаза. – Эта девушка, действующая ведьма… Она ведь существует?

– Действующих ведьм в этом мире больше, чем одна, – холодно сказал Клавдий. – И все они существуют. И часть из них мы до сих пор не можем поймать.

– Ну вы же знаете, о ком я! – почти выкрикнул герцог. – Я с вами честен, почему вы со мной – нет?!

Кто бы говорил о честности, угрюмо подумал Клавдий.

– Девушка существует, – сказал он медленно. – Я привезу ее в Вижну и представлю вам лично… поначалу уладив кое-какие формальности.

– Вряд ли, – пробормотал герцог. – Насколько мне известно, ее может привезти в Вижну кто-то другой… или не в Вижну. Или задержать в Ридне, там ведь до сих пор ценят смещенного куратора Руфуса… И она прямо на месте даст показания… насколько мне, опять же, известно, действующие ведьмы подлежат допросам с пристрастием…

Длинную секунду Клавдий чувствовал себя ледяной статуей, пустой внутри. Держать удар. Не рассыпаться. Теперь он знает больше, чем час назад, от этого знания тошно, но и определенности гораздо больше. Они жестоко раскаются, что заварили эту кашу. Все.

Герцог что-то почуял и заговорил быстро, красноречиво:

– Ни разу за последние четыреста лет Великий Инквизитор не оставлял свой пост добровольно. Смерть либо смещение, отставка в результате скандала или трагедии. Вы – другое дело. С вашим именем связана эпоха. Ваш портрет попадет на страницы учебников – не инквизиторских, а просто школьных учебников истории… Клавдий. И, разумеется, было бы естественно и гармонично, если бы такая карьера увенчалась добровольной почетной отставкой!

– Как шпилем, – сказал Клавдий.

– Что?!

– Увенчалась, как шпилем, почетной отставкой… Я благодарен вам за заботу, ваше сиятельство. Я был бы еще признательнее, если бы с этого момента вы вспомнили о долге… и вернулись к государственным делам, предоставив Инквизицию ее судьбе. Раз уж мы заговорили об учебниках истории – еще есть время исправить, что там будет написано о вас.

Если бы Клавдий просто сказал ему в глаза – «ты жалкий неудачник», он не мог бы выразиться определеннее. Герцог сидел несколько секунд, стремительно бледнея, потом резко встал и вышел без единого слова.

Когда они добрались до предместий, снег прекратился. Оказалось, что все это время на равнине никакого снегопада не было, дорога блестела черной грязью, обложенное тучами небо висело на расстоянии вытянутой руки.

Грянул звонок официальной связи – замигала красная лампочка на панели. Эгле непроизвольно затормозила, машину повело. Она успела испугаться, но сработала встроенная функция защиты от заносов, и машина выровнялась. Эгле, отдуваясь, остановилась у обочины.

– Да погибнет скверна, – прозвучал в динамике громкий, механически-четкий голос Клавдия. – Ридна-один, ответьте Вижне.

– Ридна-один, – сухо отозвался Мартин. – Да погибнет скверна. Следуем по маршруту, патрон.

– Отлично, – сказал Клавдий Старж со странной интонацией. – У вас поменялся борт. Вы летите не служебным из Ридны, а тем, что выслал я, с командой из столицы. Вы не подчиняетесь ничьим приказам, кроме моих. Ни государственным служащим. Ни инквизиторским структурам. Вплоть до вооруженного сопротивления. Куратор, вы меня поняли?

– Да, патрон, – сказал Мартин после паузы. – Вплоть до вооруженного сопротивления.

– А что… происходит? – пролепетала Эгле.

– Никаких вопросов, – послышалось в динамике. – Исполняйте.

Инквизиторский автомобиль снова стоял у обочины, и отец с его системой мониторинга отлично видел, что они остановились. Времени оставалось чуть, счет шел на секунды. Мартин представил, как отбивается с пистолетом от полицейского патруля, и ухмыльнулся.

– Можешь на меня рассчитывать, – с натянутой улыбкой сказала Эгле. – Если на нас нападет кто угодно, да хоть полк спецназа…

– …полк спецназа с поддержкой авиации, – пробормотал Мартин, выходя из машины. – Всегда мечтал стать героем блокбастера.

– Тебе идут исторические костюмы, – сказала Эгле. – Пусть это будет тяжелая конница с поддержкой драконов… А ты куда?

Мартин постоял на обочине, небрежно огляделся, прислушался: ни далеких фар, ни инквизиторских сирен. Пока что. Три часа ночи, густой туман, и продолжает сгущаться; проклятая Ридна, в самом деле как болото: едва ступил – и вот уже барахтаешься в трясине, забыв, зачем явился, мечтая только выбраться и сбежать…

Он взял из багажника рюкзак Эгле, бросил на заднее пассажирское сиденье:

– Пересаживайся.

Она безропотно выбралась из-за руля, принюхалась:

– Вроде у нас земля горит под ногами… Воняет паленым.

– Это не пожар, – он помог ей усесться сзади, заботливо пристегнул пассажирским ремнем, – просто в пригороде кое-кто до сих пор топит дровами… Это хороший запах – очага, камина, семейного ужина… Послушаешь меня, пару слов?

Он сел за руль и тронул машину – пусть отец видит, что они в пути; чем ближе к городу, тем чернее делалась дорога, тем шире полосы мокрого асфальта, тем меньше старого снега на обочинах. Мартин говорил, то и дело ловя в зеркале взгляд Эгле, – она казалась очень юной сейчас. Маленькой девочкой.

– Но… – сказала она через несколько минут. – Это же… открытое неповиновение.

– Мое неповиновение. Не твое.

– Но ты не ведьма, а я… Для ведьмы такое означает нелояльность.

– Ты не то чтобы нелояльна – ты сейчас вне закона. Любой инквизитор имеет право убить тебя на месте. Или попытаться.

Сверху летели стылые капли пополам с крупой. Мартин включил «дворники» на ветровом стекле; его бил озноб под черной мантией, надетой на голое тело:

– За прошлый день я многому научился. Раньше я верил, что перешагнуть через мой труп – нетривиальная задача, но оказалось, это проще простого. Урок усвоен; я могу сдохнуть, защищая тебя, но тебе-то это не поможет и радости не принесет.

– Но я…

– Ты сильна, тебя не надо защищать, да-да. В поединке с тобой мало кто справится, но это же не рыцарский турнир. Опергруппа возьмет тебя живьем, просто потому, что их будет восемь, а ты одна. И ты ведь не думаешь, что все инквизиторы – увальни вроде местных администраторов?!

– Как же я хочу нормальную жизнь, – с тоской прошептала Эгле. – Просто – нормальную жизнь… Работать, читать книги, ходить с тобой в кино…

Совесть внутри Мартина захрустела плотью – в сотню крысиных рыл. Эгле тут же поймала его взгляд в зеркале, у нее были злые, решительные, почти веселые глаза:

– Я согласна. И учти – это мое собственное решение, так и передай Клавдию.

В предместьях было темно, по ночам здесь спали, тем более что завтра рабочий день. Проехало одинокое такси. Взвыла полицейская сирена – и стихла, утонула в тумане.

– Хорошо, что туман, – отрывисто сказал Мартин. – Видишь тот светофор?

Она расстегнула пассажирский ремень, потянулась вперед и прижалась лицом к его плечу. Побежали, растекаясь по коже, горячие мурашки.

– Будь осторожна, – сказал он шепотом. – Помни, что это не навсегда. Ты будешь работать на лучших в мире проектах, а по вечерам водить меня на премьеры… Я научусь носить смокинг.

Желтый пульсирующий огонек светофора становился ближе. Он бился, как сердце, оживая и умирая, и снова загораясь в темноте.

Эгле поняла, что не сможет разжать рук. Что, если выйдет сейчас из машины, никогда его больше не увидит. Что реальность ломается, стоит сделать шаг – и расползется трещина шириной в полмира, где Мартин будет на одной стороне, а Эгле на другой.

– Ну что ты, – он накрыл ее ладонь своей ладонью. – Посмотри на этот светофор. Он подмигивает. Он хочет подбодрить.

Машина замедлила движение.

– Я тебя люблю, – прошептал Мартин. – Давай.

Как только машина встала на светофоре, Эгле разжала объятья, выбралась из душного салона, пропахшего кровью, подхватила свой рюкзак и пошла прочь, не оглядываясь. Случайные свидетели этой сцены, если они и были, увидели девушку в фиолетовой куртке, понуро уходящую в туман – и растворяющуюся в тумане без остатка. Эгле укрывала себя мороком, шаг за шагом, как маскировочной сеткой, и вот уже машина за ее спиной тронулась и поехала дальше, и в памяти далекого следящего устройства сохранился мгновенный факт – водитель на секунду остановился перед светофором…

Эгле шла, глотая слезы. Ее телефон остался в машине Мартина. Она сама, кажется, осталась в машине – неуютной, инквизиторской, с окровавленным салоном, с черными динамиками для громкой связи, с Мартином – и его шрамом на спине и двумя пулями в кармане брюк.

А если кто-нибудь снова решит в него выстрелить?!

Она шла вдоль глухого забора, фонари светили сквозь туман, как пьяные. Вдоль улицы тянулись одноэтажные, редко двухэтажные дома. Впереди, будто сквозь вату, глухо застучали колеса – прошел, судя по звуку, длинный товарный поезд. А первая электричка – Эгле прикрыла глаза, пытаясь понять, сколько сейчас времени, – первая электричка остановится у платформы через двадцать минут.

Морок не требовал от нее особенных усилий – но приходилось все время помнить о нем, будто удерживать на голове поднос с чайной чашкой. Эгле ускорила шаг и поднялась на перрон в тот момент, когда дрогнул воздух, колыхнулся туман и из темноты высунула хищную морду пригородная электричка.

Трое контролеров прошли мимо, глядя сквозь Эгле, уместившуюся в углу темно-синего мягкого дивана. Мартин сказал: если ведьма хочет затаиться, ее очень трудно найти.

Он сказал: тебе нельзя в Вижну. Вся моя интуиция орет как подрезанная: нельзя! Там что-то происходит. Внеочередной Совет – очень плохой знак, тебе не надо там быть и близко. Я выбью из них хотя бы мораторий на казни. А ты пока спрячься и заляг на дно…

Через четыре станции Эгле вышла на другой перрон, больше не пустынный – люди затемно выезжали на работу, школьники с рюкзаками судорожно зевали, рискуя кого-нибудь проглотить; прошел полицейский патруль, офицеры смотрели сквозь Эгле, как сквозь пустое место. Она улыбнулась впервые с того момента, как попрощалась с Мартином: быть действующей ведьмой означает иметь преимущества.

Она сошла с перрона, легко миновав турникеты, – ведьмы не платят за проезд. Посмотрела на указатели, двинулась вдоль улицы – Двадцать вторая пригородная. Сколько же здесь нумерованных улиц, сколько одноэтажных коттеджей, некоторые районы не меняются столетиями…

Ищите меня, подумала она злорадно, сворачивая в кривой переулок. Домишко утопал за щелястым забором. 126 – было написано масляной краской на почтовом ящике у калитки. Я снял тебе дом, сказал Мартин. Через подставной аккаунт.

Она сунула руку в почтовый ящик, облупленный, покосившийся, и подумала: а ведь это развалюха. Что, если клопы?! Она шарила в ящике несколько секунд, испугалась, уверившись, что ключа там нет, и тут же ее пальцы наткнулись на холодное металлическое кольцо.

Калитка не была заперта. Эгле пошла через палисадник к дому и тут же услышала, как внутри дребезжит телефон.

Замок поддался с третьей попытки. Оставив ключ в двери, Эгле, как была в грязных ботинках, ломанулась через темное пространство, ворвалась в комнату, тут белый пластиковый телефон зазвонил опять.

– Эгле?! – послышалось в трубке.

Она засмеялась от счастья.

– Наконец-то, – сказал Мартин, и от облегчения в его голосе у Эгле растеклись мурашки по телу.

– Я на месте, – прошептала она. – Меня никто не видел.

– Я очень тебя люблю, – сказал он тихо. – Ничего не бойся. Никому не открывай. Я скоро выйду на связь.

И послышались короткие гудки.

Мартин набрал номер съемной квартиры через анонимный мессенджер и надеялся, что хотя бы в ближайшее время его тайну не вскроют инквизиторские киберслужбы. Зато он выяснил, что Эгле добралась до места, и стало намного спокойнее: пусть ищут. Ему ли не знать, как трудно найти в городе ведьму, если она не хочет быть найденной.

Он должен был ехать прямо в аэропорт, но засохшая кровь стягивала кожу, и Мартин сам себе казался не вполне живым – в инквизиторском балахоне на голое тело, с мокрой землей и хвоей на штанинах, с двумя пулями в кармане брюк. Служебная квартира, в которой они с Эгле так толком и не жили, помещалась в самом центре города, и Мартин, сжав зубы, решил зайти на одну минуту.

У стены стояли неразобранные чемоданы – Мартин принюхался, ловя ускользающий запах Эгле, ее духов и кожи. Уронил на пол балахон в заскорузлых пятнах крови, прошел в ванную, встал под душ прямо в брюках, вытащил из кармана два сплющенных комка металла. Подставил ладонь под текущую воду; они лежали, будто под теплым дождем, чуть подрагивая и перекатываясь. Можно было представить, что дождь – слепой, что вместе с каплями в лужах дрожит и солнце, что Эгле сейчас окликнет его и позовет прогуляться по берегу…

Время, напомнил себе Мартин.

Он разделся под душем, дождался, пока розовая вода в стоке не сделается снова прозрачной, и выбрался из ванны, сжимая пули в кулаке, как будто они были ключом от его бессмертия. Остановился перед зеркалом, повернулся, пытаясь разглядеть спину. Не то татуировка между лопатками, едва различимая, не то старый шрам, но таких шрамов не бывает.

Он подавил в себе желание позвонить Эгле с мобильного. Одеваясь, прокрутил в голове будущий разговор с отцом, несколько вариантов, один другого хуже.

Он зачем-то надел светлый костюм и повязал ярко-синий галстук с осьминогами. Эгле сама выбирала этот галстук, триста лет назад… или позавчера. Она говорила: «Март, не замыкайся в скучном партикулярном стиле. Соотнеси осьминогов со своим надменным благородством, сделай мир гармоничнее!» Он смеялся и примерял все, что она приносила, а ведь уже горели пожары в Ридне, уже были шрамы на ее ладонях, уже стало ясно, что добром не кончится, но они, как дошкольники, радовались жизни…

Нет-нет-нет, сказал себе Мартин. Я надеваю этот галстук в знак того, что не верю в поражение. Я не смотрю назад, я смотрю вперед – туда, где Эгле благополучна и счастлива, и, разумеется, свободна. Так будет, или я – это не я, а в зеркале я по-прежнему вижу себя, пусть и с осьминогами, а значит, нечего бояться.

Он переложил пули в карман новых брюк. Огляделся, пытаясь вспомнить, куда, закрыв дверь, бросил телефон и бумажник…

И понял, что с момента, когда они с Эгле вышли отсюда прошлым утром, здесь побывали чужие люди. Специалисты, работающие тонко, не желавшие оставлять следов. Но компьютер Эгле на краю стола лежал не совсем так, как она его оставила. И ящик стола, чуть приоткрытый, выдавал чужое прикосновение. И что-то еще, Мартин смог бы сформулировать, будь у него чуть больше времени.

Он вспомнил комиссара полиции Ридны, который при встрече глядел сквозь него и пытался уязвить каждой интонацией. Он заново вспомнил Руфуса, бывшего куратора: «Любое везение когда-нибудь заканчивается». Он прищурился, разглядывая монитор настенной панели: кто-то начисто вытер чуть запыленный экран. Не заботясь о чистоте, но стирая с поверхности ранее нанесенный знак… Явь-знак?!

Они вторглись в его пространство. Они шарили здесь, пытаясь выявить тайны его жены.

– Зря вы так со мной, – сказал Мартин сквозь зубы. – Напрасно.

В аэропорту, в маленьком служебном терминале его встретили два инквизиторских патруля, которым было место на ночных улицах, а вовсе не здесь, у выхода двадцать четыре.

– Патрон… самолет готов… А госпожа Эгле Север разве не с вами?

За его спиной они тайком чертили в воздухе явь-знаки – как будто ждали, что вот-вот из гущи морока удастся выцепить ведьму. Лучшие оперативники этой провинции, не блестящие, но вполне рабочие. Кому они сейчас подчиняются?

– Информация вне вашей компетенции, – отозвался Мартин, и они попятились от звука его голоса. – Продолжайте нести службу.

– Патрон, самолет на поле, вас проводят…

– Я лечу виженским бортом. – Он поправил галстук с осьминогами. – Есть возражения?

Они переглянулись несколько раз, обступили его, будто ненароком:

– Патрон… Где сейчас находится госпожа Север?

– Странно, что вы до сих пор не видите, – холодно сказал Мартин, – по возвращении проэкзаменую всех сотрудников на элементарное выявление морока.

Они рассыпались по служебному терминалу, позабыв о нем. От концентрации инквизиторских знаков ему сделалось смешно; через минуту эти люди поверят, что он прячет Эгле в кармане пиджака. Ну-ну.

Он повернул к рукаву-коридору, ведущему на летное поле. Его догнали и снова обступили – злые, раздраженные. До них наконец-то дошло, что Мартин над ними издевается.

– Нет, патрон, это не игра, мы не хотели бы конфликта, но…

Из гофрированного коридора один за другим вышли оперативники из Вижны – только что из самолета, с одинаковыми дорожными сумками в руках, восемь человек. Патрульные из Ридны отступили, попятились, уставились на гостей с подозрением и неприязнью, прибывшие ответили равнодушными высокомерными взглядами:

– Распоряжение Великого Инквизитора.

– Да погибнет скверна, – сказал Мартин, сочувственно покосившись на патрульных из Ридны.

– Да погибнет скверна, – отозвался руководитель виженской группы и в три слова ухитрился вложить множество смыслов: оперативник сожалеет о случившемся, выполняет приказ, неудачи Мартина, реальные или мнимые, судить не берется и от комментариев воздержится.

Мартин кивнул, показывая, что все понял; оперативник посмотрел ему в глаза:

– Девушка разве не с вами?

И этому все надо растолковывать, подумал Мартин.

– Нет. Девушка в другом месте.

Оперативник на секунду сдвинул брови и тут же вернул на лицо невозмутимое выражение:

– Есть что-то особенное о селении Тышка, что нам стоило бы знать?

Мартин поколебался долю секунды:

– Увидите по ходу дела.

– Счастливого полета, куратор, – оперативник прохладно кивнул.

И уже в самолете Мартина догнал звонок отца:

– Где Эгле?!

Разумеется, ему сразу все доложили.

– Я счел целесообразным изолировать ее в Ридне, – сказал Мартин в трубке. – Хочу напомнить, что мораторий на смертную казнь для ведьм в настоящее время не действует. Я полагаю свое решение оправданным.

Клавдий опустился в кресло. Ему вдруг сделалось нехорошо. Канцелярский язык, которым Мартин владел в совершенстве, показался ядовитым шипением, и не было противоядия.

– Я на взлетной полосе, – сказал Мартин другим голосом. – Виженский борт. Все, как предписано. Но я прилечу один.

Клавдий молчал.

– Это обратимое решение, – сказал Мартин чуть торопливее, чем стоило. – Его можно изменить. Если появятся основания…

Клавдий нажал отбой. Как там сказал герцог? «Ее может привезти в Вижну кто-то другой… или не в Вижну. Или задержать в Ридне… И она прямо на месте даст показания…»

Герцог ищет Эгле. Оскар ищет Эгле, Руфус ищет Эгле, Соня, конечно, тоже ее ищет, у Сони в Ридне полно шпионов. Мартин сказал – «обратимое решение», но нет, скорее всего, необратимое…

Клавдий сел перед компьютером и отследил по карте маршрут инквизиторского автомобиля от селения Тышка. Где-то на этом пути Эгле вышла из машины, и вряд ли Мартин оставил ее в лесу, в заснеженных горах. Нет, он снял ей квартиру, Эгле прячется в Ридне или предместьях и верит в силу своего морока, в то время как явь-знаки никто не отменял. Почему она так легко пошла на поводу у Мартина?!

А кого же ей слушать, подумал Клавдий, меня, что ли? Конечно, девчонке было страшно ехать в Вижну. Конечно, в тот момент надо было отыскать для нее слова поубедительнее… но он не нашел ни времени, ни сил по-человечески с ней поговорить.

…И еще есть фактор, которого Мартин в своей любви не учитывает. Она единственная в мире инициированная ведьма, оставшаяся человеком; да, сохранившая личность и талант целительства, но все-таки ведьма, способная среди прочего на «самострел». Рядом обязательно должен быть кто-то, в чьих силах не только защитить ее, но и защититься от нее в любую секунду, и самое безопасное место для нее сегодня, сейчас – этот кабинет во Дворце Инквизиции Вижны…

…Пока это мой кабинет, подумал Клавдий. А не чей-то еще, не кабинет моего преемника, Оскара например, так охочего до власти. Да, сынок, ты все правильно почуял: я, вероятно, слабею и теряю контроль, и ты поспешил продемонстрировать свое недоверие… Да, если бы девушку звали Ивга Лис, ты не сомневался бы, что я сделаю все ради ее спасения, но девушку зовут Эгле Север, и ты не уверен, сынок, что я стану ради какой-то ведьмы рисковать креслом, ведь мне нравится мое старое кресло, и ты это прекрасно знаешь… Как же ты укусил меня, сынок. Именно сейчас, когда я уязвим и, возможно, уже падаю.

Второй раз Руфусу перезвонили в четыре утра. Он не спал. Собака храпела, как полк солдат; Руфус, привалившись спиной к стопке подушек, читал под настенной лампой классический роман. Он приучил себя к регулярному чтению еще в юности.

– Девушка осталась в Ридне, – сказали в трубке.

– На его квартире?

– Нет. Ищем.

– Поторапливайтесь, – сказал Руфус. – Она нужна мне до десяти утра, чем раньше, тем лучше.

– Патрон, – голос в трубке потерял уверенность. – Ведьма под мороком… Вряд ли возможно отыскать в такие сроки.

– А вы не ищите ведьму, – сказал Руфус с раздражением. – Она не в лесу под кустом! Ищите съемную квартиру с возможностью анонимной аренды посуточно. Шевелитесь, поднимайте электронные базы… Работайте!

Собака заскулила во сне и дернула ухом, будто прогоняя слепня.

Роняя по пути морок, как расползающуюся ткань, Эгле прошла на кухню, плотно занавесила окно и потянулась к выключателю; остановила себя. Она прекрасно видела в темноте.

Нет, не развалюха – скорее номер недорогой гостиницы. Клопов точно нет. Роскоши тоже нет, но на роскошь не было запроса. Чисто. Типовая мебель, простая и новая. Приоткрытая входная дверь и ключ в замке; Эгле дернулась, торопливо выдернула ключ, заперлась изнутри. Перевела дыхание.

Старый стеллаж со множеством пыльных книг, издания классики пятидесятилетней давности. Кое-что Эгле должна была проходить по школьной программе, но так и не прочитала; на кухне – консервы и макароны в пачках. Не то, к чему Эгле привыкла, но и с голоду не умрешь.

Эгле подошла к окну, в темноте чуть отдернула штору и посмотрела на улицу, в туман. Над верхним краем серой мути проступали очертания гор – спокойные и полные достоинства.

Герцог, разумеется, уже дозвонился до заговорщиков, летящих высоко в небе где-то над провинциями, и Оскар с Элеонорой знали, что легкого раздела власти над свежим трупом Клавдия не случится. По крайней мере, не сегодня. Тем не менее ни один служебный самолет не поменял курса, как доложил Клавдию авиадиспетчер. Это было одновременно и хорошо и плохо; они не отступили – значит, уверены в себе и готовы к процедуре смены власти. Но, заставив их поверить в свою смерть, он вынудил стартовать преждевременно и перехватил инициативу.

Третий самолет поднялся над Ридной – Мартин. Два часа полета. Мартина встретят в Вижне, и это будет отнюдь не Клавдий; у Великого Инквизитора есть еще время, чтобы предпринять кое-какие неотложные шаги.

Клавдий подтянул к себе телефон; четыре утра. Никто из кураторов не спит сейчас. Вот, например, Елизар из Корды – человек немолодой, опытный, демонстративно нейтральный, никаких интриг, только служба. Протез вместо руки – давний подвиг на оперативной работе. Либо давняя ошибка на оперативной работе, это как посмотреть…

– Да погибнет скверна, Елизар. Почему вы не перезвонили после разговора с герцогом?

Пауза. В четыре часа утра нелегко быть красноречивым. Особенно в столь щекотливой ситуации.

– Герцог не имеет права вмешиваться в дела Инквизиции. – Голос Елизара бы тяжелым, будто промокшая мешковина.

– Но он вмешался, – сказал Клавдий, – и вы не поставили меня в известность.

– Я понимаю, как это выглядит, – после новой паузы заговорил Елизар. – Но любое решение потребовало бы от меня действий. А я не был готов действовать… без дополнительной информации.

– А теперь готовы?

– Патрон, нам надо поговорить… не по телефону.

– Я боюсь, что вы упустили такую возможность, Елизар.

Клавдий рисковал сейчас, пожалуй, неоправданно. Его собеседник мог бы ответить «увы», или промолчать, или положить трубку, и это означало бы, что Великий Инквизитор проиграл и даже почетную отставку ему теперь никто не предложит.

– Тогда я прошу дать мне второй шанс, – сказал Елизар из Корды.

Клавдий с трудом разжал плотно стиснутые зубы.

Сотни лет назад племена кочевали по лесам и болотам, по равнинам и горам, преследуя дичь, уходя от врагов, спасаясь от голода. Они роняли в грязь осколки кувшинов и наконечники стрел, и они роняли слова, оставляя за собой имена озер и рек, пещер и строений. И по топонимам, брошенным в чужой земле, Ивга могла отметить их путь, как по окаменевшим ракушкам отмечают путь древнего моря.

«Субстратные топонимы, – писала Ивга, смаргивая слезы с воспаленных глаз, – будучи привязаны к карте распространения поверий, связанных с ведьмами, указывают на то, что охотничьи и земледельческие общины, существуя бок о бок, говорили на совершенно разных языках…»

Она снова моргнула и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Веки саднили, будто засыпанные песком. Она повторялась, вот уже третий раз, по-новому излагая одну и ту же нехитрую мысль, и текст на экране ее компьютера вызывал отвращение. Если бы такую работу подали ей студенты – она бы, пожалуй, поскупилась и на тройку…

Легенда о «чистом» обряде, инициации, лишенной скверны, не желала прятаться среди специальных терминов и длинных отступлений. Тайна вылезала, как осколок стекла из конфетного фантика, не желала сливаться с остальными преданиями, и чем больше Ивга пыталась заретушировать ее, тем наглее и ярче она бросалась в глаза.

Никому не нужны подарки от ведьм, думала Ивга с горечью. Я хотела изменить мир к лучшему. Теперь меня за это запрут…

Она прошлась по гостиной, постояла у пустого камина. В юности она ужасно боялась тюрьмы, может быть, что-то предвидела? Был же у нее кошмар о том, что все темницы и застенки мира готовы передраться между собой, лишь бы заполучить ее, запереть, придавить решетками…

Она взяла телефонную трубку. Вдохнула, выдохнула; он ответил мгновенно – как всегда, отвечал на ее звонки.

– У меня ничего не получается, – сказала Ивга.

– Отдохни, – отозвался он после паузы. – У тебя ужасно усталый голос.

– Дело не в усталости. Неверно поставлена задача. Если ведьма исследует обряд инициации, заболтать и спрятать это невозможно хоть в десятке монографий, хоть стихами, уж лучше сразу писать явку с повинной…

Она услышала отчаяние в своем голосе и прикусила язык.

– Я перезвоню, – сказал он, помолчав. – Просто отдохни.

Клавдий внезапно понял, что устал и сам. Постарел. Возможно, надо было воспользоваться предложением герцога и согласиться на добровольную почетную отставку…

Герцог сейчас в обиде и раздражении. Клавдий отчитал его, как школьника. В таком состоянии его сиятельство способен выкинуть какой-нибудь фортель; правда, он трус в глубине души и на сильный поступок не решится. А, кстати, что бы это мог быть за поступок?

Клавдий сделал еще несколько кругов по кабинету, мысленно выстраивая карточные домики и тут же их разрушая. Потом все так же, на ходу, перезвонил Ивге:

– Не спишь?

– Все ещё пытаюсь что-то написать, – отозвалась она обморочным голосом.

– Дружище, прости, что не уберег тебя от этой зловредной ерунды… У меня к тебе просьба, точнее две. Первое сделать просто, на второе можешь не соглашаться.

В большом доме было тихо и пусто, Ивга стояла у окна, глядя в темноту, почти касаясь лбом стекла. По мере того как Клавдий объяснял ей, чего хочет, волосы поднимались дыбом у нее на голове и нехороший холод полз вдоль позвоночника.

– Вот и все, – сказал он негромко, послушав ее дыхание в трубке. – Справишься?

Она видела в стекле свое темное отражение.

– Ты же помнишь, что я тебя защищаю? – спросил он после новой паузы. – Что ничего плохого не случится?

– А что будет с Эгле?!

– Ивга, – сказал он тихо. – Ты вчера со мной познакомилась? Или все-таки давно знаешь?

Она слабо улыбнулась, но он не мог видеть ее улыбку.

– Сделай, что я прошу, – сказал очень серьезно. – Пожалуйста.

Звонок матери застал его высоко в небе. Пятый час утра. Увидев, кто звонит, Мартин понял, что ей уже все известно.

– Прости, если отрываю от дела, – сказала она тихо и буднично. – Я просто хотела услышать твой голос.

– Мама, я прекрасно себя чувствую, – сказал он, как в детстве, как во время гриппа, когда ртутный столбик термометра занимал собой всю шкалу и пугал Ивгу до полусмерти. – Мне ужасно жалко, что ты не спишь.

– Не спится, – она подавила вздох. – Мартин… пожалуйста, будь осторожен.

– Я обещаю, – сказал он кротко. – Тебе больше не надо бояться за меня. Я значительно поумнел.

Она усмехнулась в трубке, коротко, будто всхлипнула.

Клавдий прислал машину в аэропорт прямо к трапу служебного рейса из Рянки, это выглядело как любезность и даже угодливость, на самом деле было манипуляцией: Оскару ничего не оставалось делать, как ехать прямиком во Дворец Инквизиции, в то время как самолет из Элеоноры должен был приземлиться еще через полчаса. Эти двое могли заранее сговориться по телефону, благо на борту служебных самолетов отличная связь. Но при разговоре Клавдия с Оскаром Элеоноре присутствовать не следует.

Теплая провинция у моря, но не курорт, а транспортный узел и колыбель высоких технологий, Рянка была относительно спокойным округом для инквизиторов, и даже волна убийств, недавно прокатившаяся по стране, не тронула Рянку. У Оскара, возможно, создалось впечатление, что это везение – его личная заслуга. И он решил наградить себя новой должностью, тем более что и с герцогом, благодаря семейным аристократическим связям, Оскар был на короткой ноге.

Конечно, изгнанный из Инквизиции Руфус передал Оскару ниточки, связи, каналы доверенных людей – тех, кому Мартин доверять ни в коем случае не должен был. Конечно, Ридна после отставки Руфуса оказалась взведенной мышеловкой, и требовались ум, чутье и жесткость Мартина, чтобы превратить ловушку в нормально работающий механизм…

Клавдий вздохнул. Хоть бы не сказать Мартину при встрече нечто такое, чего тот не сможет потом простить. Хоть бы удержаться.

Пискнул селектор, и референт доложил, что господин Оскар из Рянки ожидает в приемной. Клавдий повертел в руках пачку сигарет; заставить Оскара подождать подольше было приятной идеей, но не полезной: нет времени на игры. Элеонора тоже скоро приедет.

Оскар был несколько взвинчен, глаза выдавали бессонницу, но в целом аристократ был свеж и подтянут – как для заговорщика, которому сообщили о смерти Клавдия во втором часу ночи, который сорвался с места, чтобы занять еще теплое кресло, и уже высоко в воздухе обнаружил, что летит не на лакомый пирог, а на чужую приманку. И, как и герцог, Оскар с порога впился в Клавдия глазами, будто желая убедиться, что Великий Инквизитор на самом деле жив.

– Да погибнет скверна, – сказал Клавдий приветливо. – Отчего же так рано, куратор? Ведь заседание Совета назначено на десять…

Оскар мог бы ответить: «Меня подняло с постели известие о вашей смерти», и это означало бы, что отставка Клавдия лежит у него в кармане. Приказом ли герцога, выступлением ли кураторов, ножом или ядом. Клавдий не удивился бы: в прежние времена Великих Инквизиторов каким только способом не вынимали из кресла.

Но Оскар не ломанулся напролом; Клавдий, впрочем, на его месте тоже не стал бы нарываться.

– Меня привела печальная надобность. – Оскар поджал губы с нарочитой грустью. – Рапорт о должностном преступлении куратора округа Ридна…

– Но достопочтимый Руфус, – сказал Клавдий невозмутимо, – уже расплатился за свой проступок. Вы прослушали запись его показаний?

Оскар показал белые, как фарфор, острые зубы. Напоминание об участи Руфуса было ему неприятно:

– Речь идет о действующем кураторе, о Мартине из Ридны.

Он все еще стоял посреди кабинета – как накануне герцог. По протоколу Великий Инквизитор должен был пригласить визитера занять место напротив, но Клавдий, будто невзначай, оттягивал этот момент.

– Вы хотите сказать, Оскар, что решили привезти рапорт лично, не доверяя ни электронной почте, ни официальным каналам? Поднимать самолет, жечь тонны керосина, и все ради одной бумажки?

– Это очень веская бумажка, – тихо сказал Оскар. – Я просил бы вас ознакомиться, патрон.

– Давайте. – Клавдий указал на стол перед собой. Он утверждал подчиненное положение визитера каждым жестом, каждой деталью; Оскар, сглотнув, подошел и положил на столешницу два листа бумаги, соединенных скрепкой.

Клавдий пробежал глазами текст. Перечитал неторопливо, еще раз. Оскар ждал, стоя посреди кабинета, чуть подавшись вперед, сжав кулаки, будто приготовившись к драке.

– Возмутительно, – сказал Клавдий. – Я разделяю ваше негодование. Если дела обстоят именно так, как здесь описано…

– Многочисленные свидетели готовы подтвердить. – Оскар, будто опомнившись, разжал кулаки и выпрямил спину.

– Кстати, на каком основании вы их опрашивали? – Клавдий прищурился. – Ведь они не ваши подчиненные, не так ли?

– Это не имеет отношения к делу, патрон, – хрипло проговорил Оскар, впервые ступая на территорию открытого неповиновения.

– Хорошо, – Клавдий улыбнулся. – Этот вопрос мы оставим непроясненным – пока… Итак, мы имеем документ о том, что высшее руководство Инквизиции в Ридне – исключая куратора, разумеется, – не почуяли присутствия ведьмы и не сделали ни единой попытки развеять морок. Прискорбно, что господин Руфус так неудачно подбирал кадры. Спасибо за информацию, господин Оскар. Инквизицию Ридны по вашей милости ждут большие потрясения…

У Оскара раздулись ноздри:

– Но, патрон…

– …Разумеется, все уволенные и пониженные в должности будут знать, что именно вы настояли на массовой чистке…

– Но патрон, я не настаивал!

Клавдий улыбнулся шире:

– Понимаете, есть только два варианта: либо там была ведьма и наши сотрудники в Ридне профнепригодны. Либо ведьмы не было, тогда…

– Там была Эгле Север. – Оскар не собирался отступать. – У которой есть паспорт, отпечатки пальцев, цифровой след, которая засветилась на камерах в аэропорту… И вы ее знаете, патрон. Вы сделались ее контролирующим инквизитором за несколько дней до события.

Клавдий покосился на часы: Элеонора, куратор из винодельческого округа, была уже в Вижне, на пути ко Дворцу Инквизиции.

– Разумеется, я знаю Эгле Север. – Он развалился в кресле, окончательно позабыв о том, что должен пригласить Оскара садиться. – Значит, она прошла инициацию?

– К сожалению, да.

– И она напала на господ инквизиторов – из-под морока?

– Н-нет. – Оскар почувствовал слабое место в своих обвинениях. – Она присутствовала.

– Инициированная ведьма в сердце, можно сказать, окружной Инквизиции… просто присутствовала? Не напала? Не скрылась? Вам ничего не кажется странным?

– Она сотрудничает, – сквозь зубы сказал Оскар.

– С Инквизицией?!

– Не с Инквизицией. – Оскар смотрел исподлобья. – Она сотрудничает с Мартином Старжем.

– Оскар, – сказал Клавдий ласково. – Инициированные ведьмы ни с кем не сотрудничают. Ни единого случая в истории.

– Все когда-то бывает впервые, – сказал Оскар после паузы. – Возможно, документы госпожи Ивги… ее исследования… помогут открыть нам глаза и прояснить, откуда взялась ведьма с неизвестными раньше свойствами.

– Разумеется, помогут! – Клавдий энергично закивал, и ему понравилось, что Оскар на секунду растерялся. – И документы госпожи Ивги помогут, и показания госпожи Эгле мы тоже приобщим к делу. И мы обсудим на Совете ваш рапорт и моральный облик Мартина Старжа, и еще кое-что обсудим… Скажите, Оскар, а вам не страшно со мной ссориться?

Оскар мигнул, как сова при виде яркого света.

– Неужели оно того стоило? – задушевно спросил Клавдий. – Я ведь вас ценил… по заслугам, между прочим. Но вот…

Он демонстративно выложил на стол перед собой еще один лист бумаги; Оскар сжал зубы, но вынужден был подойти, как школьник, и взять документ.

Рука визитера дрогнула, когда он полез во внутренний карман пиджака за очками. Оскар вовсе не был так спокоен, как хотел казаться, и, возможно, успел пожалеть о своей затее… Хотя это затея герцога, конечно. Герцога Клавдию не уволить никак.

Оскар читал, повернувшись к свету, плотно сжав губы, так что его породистое лицо казалось совсем лишенным рта.

– Но вот, – мягко повторил Клавдий, – на наших глазах куда-то исчезает уважаемый инквизитор, куратор большого округа, человек при власти и полномочиях… И появляется фигурант коррупционного скандала, опозоренный и, возможно, осужденный.

Оскар поднял глаза и посмотрел на Клавдия поверх стекол:

– Это шантаж. И со мной это не сработает.

– Вы же не думаете, что я опущусь до угроз? Мое положение не позволяет заниматься столь мелкими делами. Да, ваш племянник-архитектор получил подряд на реконструкцию Дворца Инквизиции в Рянке. Мне-то что? Расследование инициировано отделом борьбы с экономическими преступлениями, меня проинформировали заместители, а вести разбирательство будут следователи, при чем тут я?

Мигнул огонек переговорного устройства, и референт доложил, что госпожа Элеонора ждет в приемной. Что же, пусть подождет.

– Там был честный конкурс. – Оскар заметно побледнел. – Есть документы, проекты, сметы… Вы пытаетесь скомпрометировать меня, обвинить в мошенничестве, притом что вы сами – изменник! Я обращусь напрямую к герцогу!

– Обращайтесь. – Клавдий улыбался, будто губы его были намазаны медом. – Его сиятельство будет в восторге, когда вы лишний раз ткнете его носом в ту черту, которая отделяет государство от Инквизиции. Красную линию, которая самым обидным образом ограничивает герцогскую власть. Вы этого хотите?

Оскар явно хотел чего-то другого, уголки его рта уползли вниз, превращая лицо в гротескно-трагическую маску.

– Старый герцог мог хотя бы орать на меня, – задумчиво сказал Клавдий, – хотя бы требовать чего-то, он имел надо мной власть… Нынешний – нет. Идите к нему и скажите это. Есть еще время накануне Совета, а потом мы соберемся и выясним, кто же предал Инквизицию… Впрочем, нет, задержитесь на минуту. Я хочу познакомить вас с Элеонорой из Эгре.

– Познакомить?!

– Ах, вы уверены, что давно знакомы? Посмотрим. – Клавдий нажал на кнопку переговорного устройства. – Пожалуйста, пусть госпожа Элеонора войдет…

Сухая, высокая, решительная, Элеонора приложила немало усилий, чтобы прилично выглядеть этим бессонным утром. Белки глаз казались чрезмерно белыми, сосуды спрятались, залитые глазными каплями. Тени под глазами были умело заретушированы, тонкие губы ясно очерчены. Она вошла, внося еле слышный аромат дорогих духов, и с порога оценила ситуацию – Оскара, стоящего посреди комнаты. Клавдия, развалившегося в кресле.

– Да погибнет скверна, дорогая госпожа Элеонора. – Клавдий улыбался. – Вы огорчились, узнав о моей смерти?

– Я предпочитаю перейти сразу к делу, дорогой господин Старж, – отозвалась она в тон ему.

– В этих стенах прошу соблюдать протокол, куратор. – Улыбка Клавдия сделалась ледяной. – Как вы должны ко мне обращаться?

Она помолчала долгую секунду. Потом проговорила медленно, сквозь зубы:

– Прошу извинения, патрон.

Фальстарт, вот как это называется. Им не хватило нескольких дней, чтобы заговор сделался неуязвимым. Или даже нескольких часов. Важно, что сжечь мосты и низложить его прямо здесь эти двое не в состоянии – только буравить глазами. Только надеяться на будущий Совет.

– Прежде чем мы попрощаемся, Оскар, – сказал Клавдий, – я хочу зачитать вам любопытный документ. Соображения госпожи Элеоноры по поводу вашего назначения на кураторский пост в Рянку – была ведь альтернативная кандидатура, вы помните?

У Элеоноры дернулся глаз – тонко подведенный, так тонко, что косметика почти не была заметна.

Клавдий подтянул к себе компьютер:

– Как удобно, что есть информационное хранилище и ни единая строчка, когда-либо написанная, не пропадает и не теряется…

– Мне нечего скрывать, – процедила Элеонора. – Да, я считала второго претендента более… подходящим. Со временем я изменила мнение о господине Оскаре и считаю его…

– «Я считаю этого человека недостаточно одаренным при чудовищном уровне амбиций», – прочитал Клавдий с экрана. – «Мешок с апломбом, ничего более, к тому же склонный к предательству».

В руках Оскара с тихим треском сломались очки для чтения – отломилась дужка.

– Я вас больше не задерживаю, куратор. – Клавдий прохладно кивнул. – В десять на Совете.

Оскар вышел без единого слова. Элеонора осталась стоять посреди кабинета, и на ее припудренных щеках горели красные пятна.

– Вам это не поможет, патрон. Вы можете стравливать нас, вы можете манипулировать Советом… Но вам это не поможет!

– Садитесь, пожалуйста, – кротко сказал Клавдий. Элеонора уселась в кресло для посетителей и расправила подол длинного черного платья. Клавдий откинулся на высокую резную спинку и задумчиво посмотрел через стол.

Шли минуты. Его молчание было чудесным оружием: как игла, медленно входящая в тело жертвы. Будто крюк, неторопливо наматывающий кишки. Элеонора все больше бледнела под слоем тончайшей пудры. Проступали тени под глазами.

Он стал первым Великим Инквизитором, при котором женщины заняли кураторские должности, и ни разу об этом не пожалел; как хорошо работалось с Элеонорой, как логично она умела противоречить, как остро они спорили, вырабатывая красивый, будто шахматная партия, компромисс… Теперь, вероятно, все это в прошлом. Не первое и не последнее предательство, с которым он сталкивается на своем веку.

Он хотел, чтобы визитерша заговорила первая, но Элеонора молчала. Не девчонка, чтобы выказывать страх. Сама кого угодно запугает.

– Я готов списать Оскара, – наконец сказал Клавдий. – Не хотел бы списывать вас. Что вы можете мне предложить?

– Вы блефуете, – отозвалась она тихо. – Совет не ваш. Елизар и Виктор на нашей стороне, Мартин будет отстранен за измену. Что вы можете мне предложить, патрон, чтобы это была почетная отставка, а не смещение и суд?!

– Жаль, – пробормотал Клавдий. – Не хотите, значит. Ладно… Не держу вас. Увидимся на Совете.

Элеонора рывком встала. Пошла к двери. Остановилась, обернулась:

– Неужели вы сошли с ума, патрон?! Инициированная ведьма! С неизвестными свойствами! Это угроза человечеству, угроза миру! Ну почему вы никого не слушаете?!

Клавдия на секунду растрогал ее искренний порыв. В отличие от Оскара, который рвался к власти, Элеонора была мотивирована сложнее и видела проблему глубже. И еще она желала Клавдию добра – в своем понимании, конечно.

– Меня поражает, – проговорил он с тонкой укоризной, – с какой легкостью вы полагаете меня идиотом. Даже обидно.

– Не понимаю, – сказала она после паузы.

– Я похож на человека, который прячет ведьму с неизвестными свойствами?

Элеонора мигнула. Посмотрела по-новому:

– То есть ее нет в живых?! Это напрашивается… напрашивалось…

У меня репутация убийцы, подумал Клавдий. Впрочем, Элеонора права. Если бы Эгле сейчас исчезла, растворилась где-нибудь там, в Ридне, – проблему можно было бы считать решенной, Ивгу – окончательно свободной от любых обвинений… Какой хороший взгляд сейчас у Элеоноры! Так первобытный человек смотрел, наверное, на тень саблезуба, промелькнувшую в глубине пещеры, а ведь эту женщину не так просто напугать.

– Госпожа Элеонора, – задушевно сказал Клавдий. – Я предлагаю обсудить ваше будущее, и предлагаю в последний раз. Больше подарков не ждите.

Она смотрела на него длинную секунду. Потом с застывшим лицом вернулась в кресло для посетителей.

В пригороде Ридны, на пустынной незнакомой улице было очень тихо. Ни собаки, ни машины, ни человеческого голоса – туман. Эгле ворочалась на гостиничной кровати, пытаясь уснуть и после долгих мучительных усилий наконец-то начиная задремывать, ускользая, засыпая, пока в голове у нее не всплыла короткая фраза, без начала и без конца: «…Вечно прозябать на болотах в Альтице. Вечно прятаться. Навсегда».

Мысль была такой страшной, что Эгле рывком села в постели и сон слетел с нее вместе с одеялом. Несколько секунд не могла понять, где находится. Проснуться бы еще раз, и пусть все, случившееся в последние сутки, окажется сном.

Ее рюкзак стоял у кровати; отправляясь в селение Тышка, Эгле на всякий случай взяла с собой зубную щетку, пижаму и смену белья, но больше почти ничего не взяла. Компьютер оставила на съемной квартире. Телефон – в машине у Мартина. У нее не было ни денег, ни собственности, впрочем, зачем это инициированной ведьме?

В последнее время ее жизнь вела себя, как сорвавшаяся с привязи бодливая корова. Одичавшая, возможно бешеная.

Эгле сняла трубку с пластикового корпуса старого телефона. Услышала длинный гудок. Надо же, кто-то еще пользуется стационарными линиями; телефонный номер Мартина был как узор, он стоял перед глазами, синий на белом, будто вышивка на свитере. Но звонить нельзя. Ее выследят. Она затаилась… она заперта. Она наказана…

Откуда такие мысли?

Ложась накануне спать, Эгле не стала переодеваться, сняла только джинсы; теперь, подняв до носа воротник свитера, она встала и, поджимая пальцы на холодном полу, подошла к окну. Отдернула шторы. Два уличных фонаря горели в отдалении – слева и справа, но сквозь плотную серую пелену их почти не было видно.

Она сделала усилие и посмотрела сквозь туман. И почти сразу увидела горы – не мокрые и темные, а ясные, яркие даже ночью, величественные, непокорные и никому не подотчетные. И сразу же, как вчера, когда Эгле коснулась ракушки на камне – в ушах зазвучала песня – многоголосая и сложная, как эти горы.

Она отпрянула от окна, будто от края пропасти. Зажала уши руками; песня в ее сознании почему-то была связана с выстрелом, песня и выстрел складывались, как фрагменты головоломки. Тот человек, Васил Заяц, выстрелил… и с Эгле что-то случилось. Она стала сильнее… она смогла спасти Мартина… но, кажется, изменилась сама. Или это болезненное воображение?

(Она ведьма и может уйти. Жить там, на воле. Слушать, чуять эти горы, быть частью гор, а горы пусть станут частью Эгле. Кто или что ее остановит?)

Это не мои мысли, подумала Эгле с нарастающим ужасом. Моя свобода выглядит по-другому.

(Вечно прятаться на болотах в Альтице?)

Ее ударило будто током. Горы мгновенно приблизились, в них не было ничего страшного. Пространство. Воздух. Свобода.

(Кто я такая?)

Стены давили на нее. Потолок, кажется, был готов опуститься на голову. Эгле поняла, что, если не выскочит сейчас на улицу, ее расплющит в этой клетушке, как жабу молотком.

Натянула джинсы трясущимися руками, прыгая на одной ноге, чуть не падая. Накинула куртку, сунула ноги в ботинки. Вышла – вывалилась – на крыльцо, опьянела от нескольких глотков холодного сырого воздуха, привалилась лбом к некрашеному деревянному забору, замерла…

Постояла, наблюдая, как живописно клубится и тает ее дыхание в ночном воздухе. Огляделась.

Вдоль дороги ночевали машины – три или четыре понурых легковушки. Черепичные крыши терялись в дымке, туман подрагивал. Эгле мигнула: трехмерный мир расплылся перед ее глазами, сделавшись многомерным. Автомобили, крыши, кирпич и жестяные кровли гаражей, старые флюгера – тяжелый, неуклюжий, выхолощенный город, и рядом с ним другой мир, свободный, невыносимо яркий: воздух, ветер, дыхание гор.

Без разбега, без усилия, едва оттолкнувшись от мокрого асфальта, Эгле взлетела вверх по стене и приземлилась на крыше – бесшумно, даже черепица не треснула. Туман имел запах корицы и кофе, он струился вокруг, складываясь в орнамент, в узор, поднимаясь башнями, вытягиваясь коридорами; ни о чем не думая, глубоко дыша, Эгле пошла сквозь туман, перешагивая с крыши на крышу без усилия, без звука, с каждым шагом чувствуя себя все более легкой.

…А еще можно кататься верхом на волчице. Едва подумав, Эгле тут же увидела воочию: несется навстречу лес, из-под тяжелых лап разлетаются сосновые иголки, она летит – нет, теперь уже точно летит, поднимаясь над кронами, выше и выше…

Она балансировала на самом уголке чьей-то лубяной кровли. Флюгер в виде медведя еле слышно поскрипывал в нескольких шагах; а еще можно танцевать с медведями. Можно плыть в тумане, зачерпывая его пригоршнями, нырять до земли и выныривать прямо в небо. Да кто же сказал, что она должна от кого-то прятаться?!

Кто я такая? Вот и ответ… Вот и единственно возможный, восхитительный ответ. Я иду в горы, туда, где дремлют каменные улитки под слоем листьев и хвои, где века повисли, как моховые бороды на стволах, как дождевые тучи в колоссальных кронах…

Ей было плевать, видит ее кто-то или нет. Она танцевала по крышам, и туман вился вокруг, будто кисейное свадебное платье.

Клавдий дорого дал бы, чтобы послушать беседу, которая прямо сейчас, через несколько минут, состоится в резиденции герцога. Шансов на удачу – примерно половина: либо он, Клавдий, все сделал правильно и новости от встревоженного злого Оскара произведут на оскорбленного правителя ровно тот эффект, которого добивается Великий Инквизитор, либо… Либо нет. До Совета еще несколько часов.

– Вы решитесь выступить против верховной власти? – Элеонора сумрачно смотрела на него через стол.

– Вы так драматически спрашиваете, будто я собираюсь голышом прогуляться по площади. Нет, не собираюсь, но и не вижу особой проблемы.

– Нет доказательств, что герцог…

– Герцог был здесь совсем недавно, сидел в том же кресле, где сейчас сидите вы. Наш с ним разговор записан на диктофон. Юридически это ничего не значит, но с точки зрения общественного мнения…

– Наш разговор вы тоже пишете?!

– Нет, а зачем? – Клавдий посмотрел невинно. – Шантажировать вас я могу и так… но мне не интересно вас шантажировать. Мне интересно подвигнуть вас к искреннему раскаянию и добровольному сотрудничеству.

– Вы со мной… вы меня… Я вам что, ведьма?! – Элеонора непроизвольно дернулась.

– С ведьмами я разговариваю совершенно по-другому.

На несколько минут сделалось тихо.

– Вы умеете быть убедительным, – устало сказала Элеонора.

– Мы только начали. – Клавдий подбросил и поймал пачку сигарет. – Готовьтесь провести в Вижне какое- то время, у Совета много дел. Хорошо, что ваш заместитель в округе так компетентен, что за Эгре, столицу виноделия, можно не волноваться.

– Особенно если учитывать, что мой заместитель – ваш человек, – проговорила Элеонора с отвращением.

– Наш человек, – мягко сказал Клавдий. – Один из нас. Наши коллеги, погибшие на улицах Вижны, и Одницы, и Ридны, могли бы тоже претендовать на высокие посты, бороться за власть и карабкаться в кресло. Но они предпочли умереть, защищая город от ведьм… я там был, кстати, в «ведьмину ночь». А вас с Оскаром не было.

– Вы так говорите – «вас с Оскаром», – губы Элеоноры брезгливо дернулись, – будто мы супружеская пара или эстрадный дуэт… А у нас нет ничего общего. Я предпочитала бы держаться от этого человека подальше.

– Что он вам предложил?

– Финансирование, – бросила Элеонора, как вызов. – Вы прекрасно знаете, что мой округ несправедливо обделен во всех смыслах, к нам идут служить одни неудачники…

– …И это ранит ваши амбиции?

– Амбиции ни при чем, я не могу делать свою работу как положено…

– И поэтому шлете в Вижну фальшивые донесения? – Клавдий вытащил бумажную папку из недр стола. – В которых одни и те же ведьмы берутся на учет по три раза?

Элеонора обреченно посмотрела на документы в его руках.

– Мне не хватает людей, – сказала, будто признаваясь в постыдном. – На лучшей винодельне, в туристическом районе, ведьма сидела на кассе и оставляла насос-знак на чеках. Ее выследили… не смогли взять! Она ушла! И где появится опять?! Не хватает людей, нет оперативников… При этом Соня со своим бешеным напором добиваться преференций… Сколько раз я просила обратить внимание на мою проблему?! Никто не хочет служить в таких условиях…

– Зачем же вы так страдаете? – удивился Клавдий. – Шли бы в отставку, да и дело с концом.

– Я имею представление о долге, – сухо сказала Элеонора. – Возвращаясь к вашим словам… наши коллеги, погибшие на улицах Вижны, отлично бы поняли, что я имею в виду.

– Они бы не поняли, Элеонора. Вы затеяли междоусобицу внутри Совета в тяжелое время, когда так важны единство и доверие…

– Никогда не было ни единства, ни доверия в Совете! – Элеонора вскинула острый подбородок.

– Вы ошибаетесь, – доверительно сказал Клавдий.

Они молчали несколько минут. Элеонора сделалась совсем белой.

– У вас очень короткое «никогда», – он печально покачал головой. – А я сижу в этом кресле тридцать пять лет…

Он сделал паузу. Элементарный факт, всем известный, принимался кураторами как данность, а ведь самому старшему из них, Елизару, не исполнилось и шестидесяти. Достаточно было призадуматься на секунду и спросить себя: а кем, собственно, должен был быть человек, стоящий тридцать пять лет во главе Инквизиции Вижны?!

– …и состав Совета менялся на моих глазах, будто ландшафт с наступлением осени и приходом весны. Я помню заговоры, после которых оставался в кресле только я, все остальные куда-то исчезали. Я помню дни трогательного единодушия, когда кураторы сидели с прямыми спинами, как первоклассники за партой. Я помню времена, когда я мог указывать, что им съесть на завтрак, и никому бы в голову не пришло ослушаться…

У Элеоноры дернулся уголок рта. Она торопливо прикрыла его кончиками пальцев; никогда прежде Клавдий не видел у нее нервного тика.

– То есть вы хотите полного контроля над Советом, – пробормотала Элеонора. – Диктатуры.

– Чего я хочу, – сказал Клавдий, – я объясню чуть позже.

Нет, она не устала. Нет, песня, звучавшая в ее ушах, не затихла и не отдалилась. И туман был по-прежнему здесь, тыкался ей в щеки, в шею, как собачонка, будто приглашая танцевать дальше. Но Эгле остановилась и перевела дыхание.

Близился рассвет. Мигал желтым огонь светофора, разгорался – и угасал. Этот ритм шел вразрез с ритмом песни в ее голове. Мигающий желтый огонь на перекрестке. Он о чем-то напоминал. О ком-то.

Потянуло холодным ветром. Эгле съежилась, по рукам и спине побежали мурашки. Она огляделась вокруг, будто пытаясь понять, как здесь оказалась – на крыше трехэтажного особняка, подобно горгулье. На самом краю пригорода, где рукой подать до поросших лесом гор.

Желтый цветок распускался и угасал в темноте.

Она поняла, что не знает, как спуститься на землю. Закусив губу, собрав в кулак оставшееся самообладание, повернулась и побежала обратно – как очумелый трубочист, если бы только трубочисты могли совершать многометровые прыжки с крыши на крышу. Чтобы справиться с паникой, внушила себе, что просто вышла прогуляться, подышать воздухом, немного пройтись. Наконец отыскала пожарную лестницу, спустилась на землю, наспех окуталась мороком (не поздно ли?) и потрусила, как на утренней пробежке, боясь пропустить нужный переулок…

Двадцать вторая пригородная.

Дверь в дом так и стояла приоткрытой. Эгле скользнула внутрь, повернула ключ в замке, привалилась спиной к двери и сползла на пол – всё.

Нет, она никому об этом не расскажет. Это ее личная война и ее собственная победа. Мартину не надо это знать, Клавдию тем более. Эгле не будет об этом помнить, не будет смотреть на горы, будь они прокляты…

На ватных ногах она прошла на кухню и успела заварить себе чай, когда на улице за забором остановилась машина. Эгле насторожилась: хлопнула дверца. Скрипнула незапертая калитка. Потянуло липким, цепенящим сквозняком. Инквизиторы. Патруль. Прямо здесь.

Мартина встретили у трапа, и только один из встречающих был инквизитором, администратором Дворца, Мартин узнал его.

– Пожалуйста, куратор, следуйте за нами…

– Куда, простите? – вежливо осведомился Мартин.

– В центральный госпиталь. – Его провожатый удивился, он был, оказывается, уверен, что Мартин в курсе своих ближайших планов. – Вас уже ждут.

– Я не жалуюсь на здоровье, – сказал Мартин. – И сию секунду направляюсь во Дворец Инквизиции.

– Но у меня приказ, – пролепетал сопровождающий. – Я очень прошу не подводить меня, куратор. Вы можете позволить себе неповиновение, но я-то нет…

Откуда он знает, подумал Мартин и тут же сообразил, что «неповиновение» в устах его собеседника означает всего лишь отказ от непрошеного обследования.

– Это совсем ненадолго, – сопровождающий заглядывал ему в глаза. – И ехать недалеко. Там все ждут, люди, аппаратура… пожалуйста, войдите в положение!

Мартин перезвонил отцу – по официальному каналу.

– Если вы явитесь, не заезжая в госпиталь, куратор, – сказал Великий Инквизитор в трубке, – вы просидите в приемной до вечера. Или до завтра.

Он приготовил мне клистир в наказание, угрюмо подумал Мартин.

Его привезли в госпиталь рядом с аэропортом и сразу, минуя регистратуру, переодели в больничную рубаху и уложили в трубу огромного медицинского сканера. Он лежал там, как в гробу, совершенно неподвижно, слушая щелканье и жуткий стук, и неожиданно для себя уснул. В его сне была дорога под снегом, среди гор, где он засыпал за рулем, и Эгле трясла его за плечо: «Проснись!»

– Куратор, проснитесь… Вот ведь железные нервы у парня…

На этот раз инквизиторская машина покатила прямо ко Дворцу, завывая сиреной, и Мартин успел заметить множество инквизиторских фургонов и усиленные патрули на перекрестках.

– Мы сами ничего не знаем, – сказал его сопровождающий. – Просто исполняем приказы.

– Здесь никого нет, – инквизитор повел фонариком. – Поехали дальше. У нас еще десяток адресов.

Их было трое. Один остался у двери, другой прошел в кухню, третий – в комнату. Эгле стояла, прижавшись лопатками к стене, фонарик светил ей прямо в глаза, но инквизитор видел только старые обои, дешевый натюрморт в рамке и книжную полку. Эгле чувствовала свой морок, как залепивший лицо кисель; им казалось, что постель аккуратно застелена и что вместо рюкзака у кровати валяется мягкий пуф.

– Странный дом, – уронил второй инквизитор.

– Хата под сдачу, а сейчас не сезон. – Тот, что держал фонарик, повел им в воздухе, выписывая знак. Эгле показалось, что ее защитную пленку режут ножом. Она сжала зубы, сопротивляясь изо всех сил, закрываясь, съеживаясь, удерживая слой морока – резко истончившегося, почти бесполезного.

Знак висел в воздухе перед ее лицом. Она видела его, как ярко-красную неоновую вывеску, отсвет которой отражался в глазах инквизитора по ту сторону.

– Хрень какая-то, – сквозь зубы сказал человек с фонариком и перешел в оперативный режим восприятия; Эгле почувствовала его как поток невыносимой химической вони и перестала дышать. Не так давно, в кабинете верховного инквизитора Ридны, она скрывала свое присутствие от двух десятков инквизиторов, но тогда рядом сидел Мартин, Эгле была спокойна, уверена в себе, радовалась своей новой власти…

– А если так? – Инквизитор начертил в воздухе еще один знак. Тот растекся струйкой дыма. Эгле почувствовала резкую тошноту.

– Сюда! – резко позвал инквизитор. Оба его товарища моментально оказались рядом. Эгле поняла, что задыхается и вот-вот потеряет сознание.

В приемной Великого Инквизитора усталый, нервный референт велел Мартину ожидать. Когда-то эта приемная была специально устроена, чтобы мучить нерадивых кураторов, некоторым приходилось маяться здесь часами; Мартин опустился на стул, положил руки на колени, готовясь провести в такой позе столько времени, сколько понадобится. Уж если отец взялся его наказывать…

На площади горели фонари и метались фары: светало все еще очень поздно, но день уже начался. Вижна просыпается затемно. Мартин попытался представить, что сейчас делает Эгле; он очень надеялся, что ей удалось заснуть. Я тебя вытащу, мысленно пообещал Мартин. Только меня дождись.

Инквизиторы никуда не уехали. Стояли во дворе, не выпуская из виду дверь и окна, говорили с кем-то по телефону, нервничали, боялись. В доме не было ни второго выхода, ни печки с трубой, ни даже камина. Эгле оказалась в западне: время шло, инквизиторы чего-то ждали. Или кого-то?

Подъехала еще машина. Эгле, задержав дыхание, наблюдая сквозь щель между шторами, увидела нового человека – невысокого, обрюзгшего, с неприятным выражением лица; она узнала его – это был Руфус, смещенный куратор Ридны, личный враг Мартина.

От ужаса у Эгле обострился слух – кажется, сам по себе.

– …А она, значит, не атаковала, – пробормотал Руфус и уставился на дом. Эгле торопливо укрыла себя мороком – из последних сил – и не расслышала, что сказал в ответ патрульный инквизитор.

– Но вы ее видели? – с неудовольствием спросил Руфус.

– Нет. Мы почуяли ее присутствие и…

– …струсили, – пробормотал Руфус. – Удрали…

Он подошел ближе и остановился у окна. Эгле теперь не видела его – шторы были плотно задернуты.

– Госпожа Эгле Север? – негромко позвал Руфус. Эгле перестала дышать.

– Мы могли бы договориться, – ровно продолжал Руфус. – Я знаю, что вы способны на договор, в отличие от прочих инициированных ведьм. Через несколько часов руководство Инквизиции полностью изменится. Господа Клавдий Старж и Мартин Старж потеряют власть. Вас некому будет защитить. Я предлагаю защиту в обмен на сотрудничество. Не надо никого предавать, топить, изобличать, просто подайте знак доброй воли. Я не желаю вам зла.

Референт глянул на монитор и подпрыгнул на кресле, будто под него подсунули железную кнопку:

– Пожалуйста, проходите, куратор…

Мартин сосчитал до пяти, поднялся и шагнул в открытую перед ним дверь; дубовая створка тотчас же захлопнулась за его спиной, как дверца мышеловки. В кабинете пахло табачным дымом.

– Да погибнет скверна, – проговорил Мартин, стоя на пороге.

Отец сидел за компьютером, не сводя глаз с монитора, и на его лице было то самое выражение, которого до смерти боялись его подчиненные: Клавдий Старж изготовился кого-то отчитать, унизить и смешать с дерьмом. Мартин ждал, играя желваками; совсем недавно в этом кабинете он получил кураторский пост в Ридне и скупое напутствие: «Если ты не наведешь там порядок, то и никто не наведет». Бедная Ридна.

– Сядь, пожалуйста, – сказал отец негромко. В голосе не было ни желчи, ни льда – не было эмоций, как если бы человек надиктовывал инструкцию к стиральной машине.

Мартин подобрался; опустился в кресло для визитеров. Голос отца не понравился ему гораздо больше, нежели выражение лица.

– Значит, ты решил, что субординации для тебя больше не существует? – Клавдий не отрывал глаз от монитора, голос прозвучал отстраненно-брезгливо.

– Нет. – Мартин подобрался. – Я… принял решение в рамках своей компетенции.

– Ты получил приказ и не исполнил. – Великий Инквизитор поднял взгляд и уставился на Мартина поверх экрана. – Почему ты ее не привез?!

– Потому что она под смертным приговором! – отрезал Мартин. – И пока не снят мораторий…

– По-твоему, я не в состоянии ее защитить?!

Мартин удержался и промолчал. Отец прищурился, будто читая его мысли.

– Я потерял хватку? Состарился? Меня можно не брать в расчет? А если Руфус притащит ее в Вижну – после допроса в подвале?!

Как ни владел Мартин собой, как ни готовился к этому разговору – сердце начало дергаться, как рыбешка в пластиковом пакете.

– Она нужна мне здесь. – Клавдий говорил отрывисто, будто втыкал иголки в живую плоть. – Здесь, сейчас, в этом кабинете. Я послал тебе борт, я послал людей, чтобы ты ее вывез! А ты рассудил по-своему? Хорошо. А если она сорвется и убежит в горы? Если она кого-то опять убьет – что ты будешь делать?!

Мартину показалось, что его лицо покрывается кровельной жестью.

– Она полностью себя контролирует. Она такой же человек, как я или вы, с чего бы ей кого-то убивать?!

– «Ведьмин самострел» она тоже контролировала?

Мартин открыл рот и закрыл, не находя подходящих слов.

– Рад, что вам нечего сказать, куратор. – Клавдий опять сменил тон, из саркастически-желчного сделавшийся начальственно-ледяным. – Я попрошу ознакомиться с документом, – он выложил на стол два листа бумаги, скрепленных железной скрепкой.

Мартин встал, подошел, не чуя под собой ног, и взял документ; это был донос Оскара – обвинение Мартина в измене.

– Бред, – сказал Мартин с отвращением. – Я готов объясниться по этому поводу с Советом…

– А вот по этому поводу?

Клавдий выложил на стол еще один лист. Это был предварительный отчет опергруппы, работавшей прямо сейчас в селении Тышка: погиб мужчина, местный житель, убийство квалифицировано как «ведьмин самострел», ведьма, по многочисленным свидетельским показаниям, прибыла в селение на инквизиторской машине. С портрета, составленного по описаниям, на Мартина смотрела Эгле – с сиреневыми волосами до плеч и с неестественно злым выражением лица – а как же, ведь люди описывали опасную тварь.

– Там полный поселок убийц, – медленно сказал Мартин. – Это мерзавцы, которые пытались казнить маму. Их соседи и родственники. Ее брат, который… ты знаешь. И я обязательно вернусь в этот поселок.

– Как это поможет Эгле? И как это поможет твоей матери, которую, кстати, обвинили в экспериментах с инициацией?

– Что?! – Мартин пошатнулся. – Но почему мне сразу… я же должен был знать… почему ты…

Пискнул селектор на столе.

– Госпожа Старж в п-приемной, – чуть запинаясь, пробормотал референт.

– Лично мне совершенно понятно, что вы стали жертвой трагических обстоятельств, – размеренно, веско говорил Руфус. – Ученые излишне самоуверенны, оторваны от жизни, порой циничны, такова наука… Госпожа Ивга Старж добилась великолепного результата, который оказался смертным приговором – для вас.

Эгле тряхнула головой, пытаясь освободиться от его голоса. Слова Руфуса вползали ей в уши, будто пиявки, просачивались в горло и мешали дышать. Все оборачивалось хуже, чем она могла представить; много лет ненавистники Клавдия сидели в засаде и ждали удобного момента, и вот – кинулись стаей на всё и на всех, кто был ему дорог.

– Смертным приговором, – с оттяжкой повторил Руфус. – Но даже не это самое грустное. Поймите, любой инквизитор, захватив вас, обязан будет провести допрос с пристрастием, хочет он того или нет. Кроме меня: я официально в отставке. После допроса любой инквизитор потащит вас на Совет в Вижну, чтобы выслужиться, и там вас станут заново потрошить, желая понять, что вы такое, желая в сотый раз услышать подробности вашего совместного предприятия с госпожой Ивгой, и поверьте – вы ничего не сможете утаить. Господин Старж не защитит вас, потому что Инквизиция – структура, а не вотчина одного человека. Обратите внимание: я не угрожаю. Формально я вообще не инквизитор…

Он сделал паузу. Эгле слышала, как тяжело дышат патрульные, – тем было откровенно страшно.

– Вот что мы можем сделать, – снова заговорил Руфус. – Вы на видеокамеру, под запись, ответите на несколько вопросов. Я знаю, вы не станете лгать, это не в ваших привычках. А я, вернув влияние в Инквизиции, сохраню вам жизнь и по возможности свободу.

Эгле поняла, что он не врет сейчас. Более того – уверен, что она внимательно слушает.

– Просто выйдите сейчас из дома, – тихо сказал Руфус. – И я сделаю так, что палачи в Вижне вас не получат.

Больше всего Ивга боялась, что в присутствии Мартина почувствует инквизиторский холод, – но когда сын обнаружился рядом, в нескольких шагах, она не ощутила ничего, кроме радости. Она обняла Мартина, не спрашивая ни у кого разрешения. От него исходило тепло, как раньше, как в детстве.

– Мама, – сказал он дрогнувшим голосом, – что ты тут делаешь?!

Она мельком увидела себя его глазами – неинициированная ведьма в самом центре Инквизиции, в старом кабинете, где только недавно, после ремонта, деактивировали дознавательские знаки на стенах.

– Зашла повидать тебя. – Она провела ладонью по его щеке, опять живописно небритой, как если бы Мартин был свободным художником, а не инквизитором-функционером. – Ну и решить кое-какие мелкие проблемы… Ты уже знаешь, что тебя обвиняют в измене, отца пытаются сместить, а меня запереть в тюрьму за нелояльность?

– Секунд тридцать как знаю, – сказал он сквозь зубы.

Ивга посмотрела на Клавдия; тот сидел в своем кресле, и на лице у него была отвратительная желчная маска, такая плотная, что даже Ивга не могла сейчас понять, что он чувствует на самом деле. Что же он, играл с сыном в кошки-мышки? Не говорил всего сразу? Манипулировал, по своему обыкновению?

Клавдий поймал ее взгляд. Поманил Ивгу пальцем, она осторожно выпустила плечи Мартина и подошла. Клавдий развернул к ней свой монитор. Она увидела контрастные снимки позвонков и ребер, тени внутренних органов, многословные описания: надо десять лет учиться на доктора, чтобы что-то понять.

– Это его медицинские документы. – Клавдий кивнул, отвечая на незаданный вопрос. – Он здоров. Цел и здоров. В свете обстоятельств, о которых ты знаешь.

Ивга, задержав дыхание, обернулась к Мартину. Тот улыбнулся почти весело, утешая и подбадривая, так, что у нее сделалось немного легче на душе.

– Мама, они целый час просвечивали меня насквозь. Они сказали, меня можно отправлять в космос… Я клянусь, что больше не буду таким дураком. Не бойся за меня.

– Вы свободны, куратор, – сказал Клавдий подчеркнуто равнодушно. – Увидимся на Совете. Да погибнет скверна.

– Я хочу знать подробности. – Мартин перестал улыбаться. – Я имею право знать, от кого исходит обвинение и что мы собираемся предпринять в ответ, и как позаботиться о безопасности госпожи Старж…

– Спасибо, вы уже позаботились о ее безопасности, – сказал Клавдий.

Ивга увидела, как Мартин меняется в лице. За долю секунды. Мгновенно и страшно.

Он моментально взял себя в руки. Кивнул и вышел. Ивга задрожала:

– Зачем?!

– Не удержался, – тяжело вздохнул Клавдий. – Прости. Не смог.

Инквизиторы ждали снаружи: трое патрульных и Руфус, потерявший должность, но не хватку. Эгле в последний раз посмотрела на телефон; аккуратно сняла трубку и положила рядом на тумбу. Длинный гудок сменился короткими – Эгле давным-давно забыла, как тревожно пищит разъединенная телефонная линия.

Она оставила ключ торчать в двери. Вышла на крыльцо; один патрульный попятился, двое других замерли, характерным дирижерским жестом вскинув руки, готовые нападать и защищаться. Зря, очень зря она недооценивала их.

– Не надо, – сказал Руфус своим сотрудникам. – Никакого насилия… Мы сотрудничаем.

Пассажирская дверца его машины была открыта настежь, приглашающе, как вход в мышеловку. Улица утопала в тумане, бледно горели фонари, наступающий день обещал быть темным и холодным.

– Патрон, – пробормотал оперативник, будто забыв в эту секунду, что его бывший начальник низложен. – Это опасно.

Руфус внимательно разглядывал Эгле. В мареве серого утра она не могла различить цвет его глаз.

Телефон отзывался короткими гудками, как если бы трубка не лежала на рычаге. Эгле уронила трубку, в сотый раз говорил себе Мартин. Случайно задела старый телефонный аппарат, и трубка съехала. Эгле просто спит, и надо подождать. Она проснется и услышит короткие гудки, и положит трубку на место…

Гудки. Еще гудки. Мартин бродил по коридорам виженского Дворца Инквизиции, выстраивая цепочки возможных событий, сортируя в уме варианты от лучшего к худшему. «Вы уже позаботились о ее безопасности». С точки зрения отца, то, что сделал Мартин, вредно и опасно для матери. Мартин отказался конвоировать Эгле в Вижну. Значит…

Он остановился, не имея мужества думать дальше. Все мысленные построения упирались в тупик. Нет, упыри в черных балахонах не получат Эгле… Значит ли это, что они получат Ивгу?!

Он перезвонил дежурному в Ридну. Происшествий нет, сказали ему. Оперативная группа в селении Тышка отчитывается напрямую перед Великим Инквизитором. Других происшествий нет.

Он постоял у окна, глядя на рано проснувшийся суетливый город. Перезвонил Оскару, почти уверенный, что куратор Рянки не ответит. Но Оскар почти сразу отозвался:

– Да погибнет скверна…

– Да погибнет, – согласился Мартин. – Я читал твой донос.

– Все читали, – слышно было, как Оскар ухмыляется в трубке. – У тебя сегодня большой день. Но не только у тебя.

– До встречи тогда, – сказал Мартин.

Он снова перезвонил Эгле на съемную квартиру. Короткие гудки. Ему впервые пришло в голову, что на Совет, пожалуй, можно и не ходить; пора бросать все, спешно возвращаться в Ридну, хватать Эгле и увозить, прятать…

Но зачем отец притащил маму во Дворец Инквизиции?! Не сама же она приехала, в самом деле, рано утром, чтобы повидать Мартина… И что с ней будет, если Великого Инквизитора сегодня сместят?

Мартин набрал телефон матери. «Абонент находится вне зоны доступа».

– Ты говорил, что я могу отказаться. – Ивга стояла у окна, глядя на площадь перед Дворцом Инквизиции. Расходились тучи. Влажный булыжник, отполированный миллионами ног, поблескивал, как чешуя.

– Обстоятельства изменились. – Он курил под вытяжкой. В последние дни он слишком много курил.

– То есть не могу?

– Нет.

– Ладно, – сказала она после паузы. – Учти на всякий случай, что я ничего не боюсь и совершенно спокойна.

На самом деле она была далека от спокойствия, но ей казалось очень важным держать сейчас лицо. Даже перед Клавдием. Особенно перед ним.

– Когда все кончится, – он помолчал, – иди сразу к машине, тебя проведут. И отвезут прямо домой. Собери вещи первой необходимости – небольшую сумку. Держи под рукой телефон. Это на случай варианта «Б».

Ивга, прищурившись, наблюдала, как снуют по площади пешеходы. Что-то из давней, нервной, перепуганной юности: маленькая сумка, быстро собрать вещи, срываться с места и бежать, бежать…

– Дружище, – сказал Клавдий. – Не думай о плохом. Просто я обязан все учесть, все варианты… И лучше не смотри никаких новостей. Кино посмотри. Комедию.

– А что будут за новости?

– Не знаю.

Она обернулась, не поверив своим ушам, он чуть улыбнулся:

– Правда, не знаю в точности. Возможно, будет шум, паника, тарарам. Но все может измениться еще десять раз…

– Хорошо, – сказала Ивга. – Я только прошу… не надо так с Мартином. Он не заслужил.

– Он заслужил еще и не такое. – Клавдий закурил новую сигарету. – Но раз ты просишь… Тогда конечно.

– Садитесь в машину, – повелительно сказал Руфус из Ридны. В этот момент он был настоящим куратором округа – тем, кем так и не смог стать Мартин. Оперативники подошли ближе, окружая Эгле с трех сторон.

– Госпожа Ивга Старж, – сказала она очень тихо, – ни в чем не виновна.

– Вы знаете, что это не так. – Руфусу понравилось, что она заговорила, вступая в диалог, и еще больше ему понравилась интонация, похожая на оправдание или мольбу. – Но госпоже Старж, в отличие от вас, не грозят ни пытки, ни казнь. Только суд… впрочем, справедливый. С учетом всех обстоятельств.

Горы были страшно близко. В ушах многоголосым хором гремела песня.