Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
СНОВА ЛУБЯНКА. РЫЖИЕ ПЯТНА ФОНАРЕЙ влажно блестят на асфальте, светофор издевательски подмигивает желтым. Сколько раз можно смотреть один и тот же фильм? Даже если очень любимый – вряд ли больше двадцати. А если посадить человека в кинотеатр, из которого нет выхода, и бесконечно прокручивать самый низкопробный, самый дешевый из ужастиков? Будет ли это считаться пыткой?
Холод пробирается под дурацкую короткую куртку. И надо же было такую выбрать! Мало того что ни фига не греет, так еще и жесткая, шуршит, как фольга. Словно на черную ткань вылили ведро-другое лака. Если и можно было сделать этот момент еще хуже, то с помощью куртки ему удалось. Ну и каблуки, да. Отдельное удовольствие. Любой обмылок льда или комок соли – и прощай, лодыжка.
Мурада самого нет. И не ожидается, только если он каким-то чудом разгонит кровь и прочистит мозги от аминазина. Решение далось непросто, но без маленькой подстраховки не стоило и высовываться из больницы. Да, красть нехорошо. Да, препарат подотчетный, и смена Татьяны Ивановны, не худшей, в сущности, сестры. Но она уж как-нибудь справится с этой историей. А спасибо пусть говорит Фомину, царствие ему и все, что положено. Если бы он поступил по совести, то не пришлось бы устраивать кипеж, накручивать параноидальную тетку с воронятами про планы врачей, чтобы все слетелись на ее приступ истерики и Татьяна Ивановна забыла про медикаменты.
Не тот поступок, которым можно гордиться, но цель оправдывает средства. Аминазин пригодился: когда Мурад стал рассказывать, что авария состоится в будущем, он походил на сумасшедшего еще больше, чем Ляпишева из соседней палаты, которой все казалось, будто в ее стакане сидит человечек и говорит всякие гнусности. Нет, шизофреникам, маньякам и одержимым не место рядом с Лией. Однако…
Однако здравствуйте, крохотные гуси в шапочках, стеклянная дверь, перекресток. Здравствуйте, сосульки, полосатые ленты безопасности. А, и ты, верный друг, которого не научили в детстве переходить дорогу. Все-таки ты здесь… И сразу как-то жалко потраченного аминазина. Сейчас бы пригодился, чтобы отключиться от этой сумрачной реальности. Боль в ногах, дрожащие пальцы и мутное, будто с похмелья, зрение – слишком малая цена за встречу с правдой.
Электронное табло над проезжей частью услужливо подливает масла в огонь: «18:18, 20 февраля 2019». И еще пробки семь баллов. Лучше бы пробка была здесь…
Мужик забегает в магазин. Минута, две, три… Снова звякает колокольчик, громыхает дверь. Выходит мой старый знакомый. Бледный. Про таких говорят «лица нет». Лицо есть, но, пожалуй, у коматозников оно веселее. Сутулый, обреченный. Пошатнувшись, идет к переходу, уже приближаются слева фары, притормаживает первая машина, сейчас из-за нее вылетит…
– Эй! Постойте! Эй, мужчина!
Он оборачивается рассеянно, замирает у самого бордюра.
– Что?..
– Э… Который час?
– Полседьмого.
– А к «Детскому миру» как пройти?
Сигналя, пролетает мимо машина, та самая, что все эти дни его сбивала. То самое лобовое стекло, что ранее зарастало паутиной трещин и подтеками крови, блеснув отражением вывески, скрывается из виду.
Одна секунда – и заколдованный круг бесконечных повторов разворачивается в прямую линию.
– Ты пьяная, что ли? – Мужчина подозрительно щурится.
– Извините…
Лия будто прозрела. Резко, по щелчку. До этого момента ей все еще казалось, что она, возможно, во сне, что сама не заметила, как прикорнула или попалась в руки санитаров, выронив из памяти момент возвращения в больницу.
Нет. Все наяву. Все по-настоящему. Боже! Сны, десятки одинаковых снов были отражением этого момента. Они вели ее в будущее – Мурад оказался прав. Но как с этим жить? Мало того что абсолютно незнакомый человек оказался способен без мыла влезать к ней в подсознание, в самое сокровенное, в сны, так еще и сны эти реально вещие. Нет. Такое она не могла нафантазировать.
Щипала себя до синяков на запястьях, прошлась вниз, на площадь. Никакой стены, никаких пикселей, зато мороз вполне ощутимый. Жизнь обрушилась на Лию мириадами звуков и запахов: шарканье, шорохи, кашли, голоса, сирены, гудки. Она чувствовала себя спящей красавицей, которую разбудили спустя сто лет.
Да, было жутковато от осознания того, что она предвидела чью-то смерть – и предотвратила ее. В этом было что-то… Словом, легко обзавестись комплексом бога, если ты знаешь то, чего не знают другие, и от тебя зависит чужая жизнь. Это одновременно и пугало, и наполняло пульсирующим тугим огнем. Верой в себя. Верой себе.
Лия поняла главное: она не сошла с ума. И зря она столько времени пряталась под одеялом шизофрении, исповедовалась некомпетентному профессору, который только убеждал ее в зарождающейся болезни. Уколы, побочка, стены, сумасшедшие соседки по палате… А вместо этого она могла просто прислушаться к себе. Интересно, если бы она сразу поступила как Мурад: узнала бы дату, время и приняла бы сигнал, решила бы спасти того человека, – сны оставили бы ее в покое? Может, это работает как будильник, с которым надо просто уметь вставать, а не переводить на бесконечные плюс десять минут, лежа в кровати?
Этот повторяющийся сон мучил Лию без малого два года. Пережив свою собственную аварию и операции, покончив с реабилитацией после травмы бедра, она надеялась, что вернется к учебе в школе и сможет оклематься. Но тогда ей впервые и приснился этот мужчина. Сначала она думала, что это просто кошмар, однако через месяц увидела его снова. Сон то отпускал на какое-то время, то вдруг возвращался каждую ночь, изматывая и отнимая силы. Лия жила с постоянной слабостью и липким страхом. Иногда просто старалась не засыпать. Оценки скатились ниже некуда, баллы за ЕГЭ тяжелым засовом перекрыли путь в институт. И все ради этого дня, ради спасения одного-единственного человека. Да, жизнь, конечно, бесценна, но почему именно Лии пришлось расплачиваться за кого-то другого?
Столько вопросов, столько догадок… И как не вовремя кто-то убил Фомина! Нет, если он под видом добренького Айболита пичкал таблетками и других людей с даром, в таком случае убийцу можно понять, хотя проще было бы свалить из больницы, как сделала Лия. Но проблема в том, что идиоты в погонах теперь подозревают ее. Гениально. Девушка весом сорок пять килограмм душит голыми руками взрослого мужика под метр восемьдесят. Кому какая разница, что ее обкалывали нейролептиками, после которых сил хватит разве что майку надеть? Но версия да, прям гладкая.
Лия злилась. На Фомина, на его убийцу, на следователя – и на себя. Угораздило же выйти на прямой конфликт с профессором на глазах у Рамиля Шаматовича! Да еще и аминазин украсть! Татьяна Ивановна обязательно расскажет следователю о пропавшей у нее той же ночью ампуле. Следователь сложит два и два и придет к гениальному умозаключению: Лия кольнула Фомина, дождалась, пока ему похорошеет, и задушила в свое шизофреническое удовольствие.
Ладно, по крайней мере, ограничилось допросом в кабинете следователя. Было бы у них что-то посерьезнее, они бы закрыли ее. Жалко, конечно, бабушку, у которой давление скакнуло, когда на пороге появилась сначала Лия, а потом оперативники. Деда с его верой в непогрешимую святость внучки. Но, может, оно и к лучшему, что ее нашли сразу. Дольше бы искали – сильнее бы укрепились в своих подозрениях. А так сразу увидели, что она ни от кого не скрывается.
Странно другое: следователь вызвал Орлову. И именно с ней Лия столкнулась тогда в кабинете. Спивак, Бероев и Орлова. Кто-то охотился именно за их историями болезни. Кто-то даже взломал компьютер Фомина, видимо из-за них. Стал бы кто-то заморачиваться из-за трех обыкновенных шизиков? Их и так пруд пруди. Значит, именно они втроем чем-то интересны загадочному хакеру. А если у Лии и вправду сверхспособность, связанная со снами, у Мурада тоже, значит, и Орлова не просто девочка-булочка?
Наташа и Лия обе поняли, что встретились не случайно, что их объединяет нечто общее. Разумеется, Лия тут же сбежала от следователя куда подальше, не стала дожидаться Наталью. У той на лице было написано, что она жаждет поболтать с Лией, – нельзя было этого допустить ни в коем случае. Если бы следователь хоть на секунду заподозрил, что девушки связаны, стал бы копать еще усерднее. Лия запомнила все, что хотела: имя, фамилию, лицо, – и пулей выскочила из мрачного здания.
Она облегчила себе страдания с кошмарами, когда спасла человека, но при этом все донельзя усложнилось. Сделать вид, что ничего не произошло, она уже не могла. Ее тянуло выяснить, что конкретно творится, почему именно с ней и кто копал под нее. И в одиночку это сделать было не то чтобы трудно, скорее боязно. А значит… Мурад.
Одна проблема: довольно наивно ждать помощи от человека, которого ты вырубила аминазином на парковке. И оставила лежать на асфальте без наличности в кармане. Захочет ли он вообще разговаривать с ней после такого? Лия усмехнулась. Это с ней-то? Захочет. Не родился еще тот, кто устоит перед ее виноватым взглядом.
Для начала Лия решила дать Мураду время отойти от побочек. Поехала домой, к бабушке с дедом. Наверное, они уже извелись от волнения: блудную внучку разыскивает полиция, вызывает на допрос, и вот уже темно, а ее все нет…
Ноздри защекотал холодок корвалола, как только Лия переступила через порог.
– Явилась… – донесся с кухни траурный бабушкин голос.
– Валь, ну чего ты начинаешь! – По паркету скрябнул стул, и в дверном проеме появился дед. – Лиш, как оно?
– Нормально. – Лия выдавила улыбку, стянула стриптизерские сапоги, выпуталась из шуршащей куртки.
– И где ты все это купила?
– Да так… подруга отдала…
– Лиш… – Дед опасливо оглянулся назад, потом подошел ближе к внучке и понизил голос: – Слушай, я в любом случае на твоей стороне. Если есть что-то, что я должен знать… или помочь там…
– Я никого не убивала.
– Да ну тебя!.. Я не сомневался, как тебе только в голову пришло! Просто если что не так… Имей в виду… У Чернышева деверь юрист. Пал Ефимыч. Солидный такой, он этого оправдал… как его… Да знаешь ты! В десятом году, еще мать его тогда с инфарктом забрали. Дорого берет, зараза, но ты только скажи. Соберем. И дядь Толя одолжит, они на баню копили…
– Дед, я справлюсь. – Лия заглянула ему в глаза. Сейчас она не пыталась изобразить жертву, продавить на жалость или убедить в своей беззащитности. На дедушку она смотрела честным, прямым взглядом, в котором явно читалось: «Отгрызу руку любому, кто попытается засадить меня за чужое преступление». Ну или просто: «Покусаю».
Дед качнул головой и хотел сказать что-то еще, но в прихожую призраком справедливости вплыла Валентина Михайловна.
– Тебя отпустили под подписку? – произнесла она со скорбным достоинством.
– Нет, сбежала.
Лия фыркнула и протиснулась на кухню. К тонкому холодку корвалола примешивался густой запах тушеной свинины. Что-что, а готовить бабушка умела. Пусть жирно, пусть тяжело, пусть желудок взывал о пощаде после каждой трапезы, но, черт подери, если Лия о чем и скучала в больнице, то о человеческой еде. Из-за нравоучений, правда, она усваивалась еще хуже, чем из-за жиров и углеводов, но теперь, когда балетная часть жизни была ампутирована безвозвратно, терять Лии было нечего.
Забавно, в психушке все время вспоминалась бабушкина квартира. Мелькала в голове мысль: «Хочу домой». И вроде лежала Лия не так долго, а вернулась – и кухня выглядит маленькой, тесной. Чужой. И снова искрой пробежало в сознании: «Хочу домой». Лия ухватила это желание за хвостик, силком втащила обратно, разглядела. Куда домой? Где теперь дом? Есть ли он вообще?.. Никакой конкретики. Просто куда-нибудь прибиться, в какой-нибудь, но свой угол. А здесь она в гостях.
– Садись, положу. – Бабушка вытащила тарелку.
Даже Валентина Михайловна ведет себя так, будто домой пришел посторонний человек. Вся подтянута, причесана, подает еду… И в каждом движении, в каждом слове и взгляде Лие чудилось еле сдерживаемое раздражение.
– О чем ты думала? – Тарелка тяжело стукнула по столу, следом, звякнув «подавись», упала ложка. – Ты хоть понимаешь, что теперь о нас скажут соседи? Пощекотала нервы психиатрией – теперь полиция? Что ты пытаешься доказать?
Лия молча растерла челюстями кусочек мяса.
– У меня давление было сто пятьдесят. – Бабушка вытерла узловатые руки вафельным полотенцем. – Пришлось просить Тамару, чтобы поставила укол. Знаешь, как она на меня смотрела? Как на зэчку какую-нибудь!
– Валь, да перестань уже, – робко вмешался дед.
– А что ты мне валькаешь? – Валентина Михайловна швырнула полотенце и поджала губы. Морщинистые щеки подрагивали от напряжения. – Набаловали ее – вот, получи, распишись. Я говорила ее отцу… – Голос прервался. – Я ему говорила: перестаньте с ней носиться. Что он, что Шура… А плоды – мне. Чем я заслужила?!
– Дай ты ей поесть спокойно… – Дед покосился на Лию, которая все так же тихо и методично поглощала ужин.
– У нас в семье таких не было. Я понимаю, была бы дурная наследственность. Вон Фроловы взяли тогда мальчонку из детдома. И все говорили, мол, какие молодцы, какие люди порядочные. И что? Вырос и порубил их всех топором. Но ты-то у нас в кого такая, а? Рома был… такой хороший, такой положительный. Ни одного замечания в школе! В институте в профсоюзе студенческом, как его хвалили, помню… Отец мой в райисполкоме… Царствие ему… – Бабушка перекрестилась.
Лия молчала. И не потому, что ответить было нечего. Просто знала: если начнет, если хоть слово скажет, уже не остановится. И про Фроловых, которые этого «мальчонку» били. Издевались над ним, ломали табуретки о хребет. Лия помнила этого затравленного парня, в школе сидел на задней парте и вздрагивал от случайного движения над головой. Зарубил топором? Удивительно, что так поздно. О, Лия могла бы сейчас с пеной у рта спорить, доказывать свою правоту… Но тогда бы у бабушки снова скакнуло давление, снова позвали бы тетю Тамару – не столько за уколом, сколько чтобы предъявить ей тупиковую ветвь на генеалогическом древе.
– О покойниках, конечно, плохо не говорят, – бабушка грузно опустилась на табуретку, – но твоя мать… Это все ее гены. И воспитание ее. Танцы-шманцы… А Рома слышать ничего не хотел. Правильно мне тогда Тамара сказала: приворот. Вот и расплатились оба…
Приворот?! А то, что моя мама была самой красивой, самой талантливой балериной, за которой бегали все, от худрука до жирных бизнесменов, – это тоже приворот? Что она, несмотря ни на что, выбрала простого учителя истории, да еще и терпеливо жила со свекровью в этой дыре, – это тоже приворот?! Слушала изо дня в день, какая она никудышная жена и хозяйка. Думаешь, она на трешку твою несчастную посягала?! Этой бы вилкой – да в яремную вену…
Лия встала из-за стола. Теперь запах тушеного мяса больше напоминал трупную гниль. А все, что уже было проглочено, так и застыло внутри склизким, неперевариваемым обмылком.
– Дедуль, что ты там говорил про гараж? – максимально терпеливо спросила Лия.
– А? – Александр Семенович засуетился. – Да мы там еще не все закончили, но если хочешь, сейчас покажу… Валь, где мои подштанники?
– А кто будет доедать? – Возмущение Валентины Михайловны поползло пурпурным пятном от груди до шеи. – Я специально на рынок ездила, купила лопатку… Что мне теперь, выкидывать?!
– Тете Тамаре предложи.
Эти слова были самым вежливым, что смогла произнести Лия в тот момент. Ушла от греха подальше в большую комнату, вытащила из чешской стенки сложенное верблюжье одеяло и стопку постельного белья.
– И кому ты этот спектакль устраиваешь, а? – Бабушка ворвалась следом. – Обиделась она, посмотрите на нее! Я тебе уже постелила все! Не знала, конечно, выпустят тебя или нет, но все застелено.
– Дед, я тебя внизу подожду. – Лия положила вещи на пол прихожей и нагнулась, чтобы зашнуровать зимние кроссовки.
– Да я все же… – пробормотал из-под свитера Александр Семенович. – Черт, где же эти рукава…
– Ты что творишь, я как это потом стирать буду?! – Бабушка в ужасе смотрела на одеяло. – Только руками… Ой, Шура… дай тонометр…
– Не стирай. – Лия накинула дурацкую куртку Мурада, потому что искать пальто было некогда, и, подхватив постельное белье, выскочила за дверь.
Спальный район неодобрительно таращился желтыми окнами на беглую сумасшедшую. Лия с детства помнила этот двор, но никогда не любила его. Папа возил ее в садик на санках, а она смотрела вверх, в темное зимнее небо, и вот так же нависали над ней дома. Эта картинка врезалась в память. Непонятно отчего, Лие становилось не по себе, когда она видела освещенные окна. Чувствовала себя лишней и неприкаянной. Там, в теплых квартирах, жили семьи, что-то варили, копошились по хозяйству, и для всех для них Лия была чужой. И сейчас это ощущение вернулось и остро воткнулось в грудь.
Рассказать деду, что происходит? Лие хотелось бы, да. И он бы даже не стал спорить, поверил бы – или очень убедительно сделал бы вид. Но он все равно донес бы бабушке, а она… Если у нее язык повернулся брякнуть про приворот, то на Лию точно ляжет клеймо чернокнижницы и зла в первой инстанции.
Гараж – это отличное место. Лия обожала торчать там с дедом, с наслаждением вдыхала запахи бензина, машинного масла и табака. Слушала пьяные байки его друзей, показывала хореографические номера прямо так, в рейтузах и толстом свитере, а они хлопали. Это в балетной школе ругали за неточность, а для них, для простых мужиков с заводским прошлым, Лия была воплощением грации.
Дед вышел, ободряюще позвякивая ключами. Он стал сильнее приволакивать левую ногу – постарел, но виду не показывал. Все так же старался казаться веселым, никого не грузить своими проблемами.
– Ты не слушай ее, – сказал он Лие по дороге. – Сама понимаешь, переволновалась… Сейчас остынет – и приходи…
– Угу.
– Я тут только это… ворота не докрасил мальца. Насчет тебя договорился с Юрцом на охране… Да и вообще мужики часто ночуют, кого проспаться отправят, кого куда. – Дед отпер железную дверь, прошел внутрь и щелкнул выключателем. – Ну вот как-то так… Я не закончил еще, тут вот хотел обшить панелями. И лампа слабая, но если…
– Да это же просто богично! – Лия захлебнулась восторгом. – Ты гений!
– Нравится? – Александр Семенович смущенно расцвел. – Если еще воду провести… Но это надо летом с водоканалом разговаривать. Пока бак. Надо, конечно, сначала включить нагрев. Там душ. Вот, смотри, нагреватель, а тут стоишь, ногой качаешь – и льется. Как на даче у Евдокимовых. Ничего, потерпишь пока?
– Какое «потерпишь»! – Она обошла свое собственное бомбоубежище, личную гаражную Нарнию. – Суперлюкс!
За то время, что Лия была в больнице, гараж преобразился. Дед обшил стены вагонкой, и сразу стало по-древесному тепло и уютно, запахло сосновой смолой. Машина исчезла, а вместе с ней копоть, черные масляные разводы, тряпки и куча металлолома. Пол был отделан светлым ламинатом и сиял чистотой. Дальний угол гаража Александр Семенович отвел под санузел и, чтобы биотуалет не бросался в глаза, поставил раздвижную перегородку из матового стекла. Справа у стены располагалось подобие кухоньки: маленький «Морозко», столик с микроволновкой и чайником. Слева – яркий зеленый ковер, похожий на весенний газон. Но главное – на стене висел портрет родителей. Свадебная фотография. Бабушка не любила ее и сняла: то ли потому, что невестка выглядела слишком счастливой, то ли потому, что ее самой там не было. Дед сохранил снимок, украсил им свой подарок, и Лия оценила жест.
– Диван еще не принес. Валера обещал отдать, они новый купили. А тот хороший, раскладной такой, синий. Старший Валеркин только из командировки вернется – дотащим. А пока вот, надувная кровать. – Дед снял со стеллажа большую коробку. – Высокая, в два матраса. Давай накачаем…
– Да не, дедуль, я сама, – улыбнулась Лия. – Иди лучше к бабушке, а то как бы давление опять не скакнуло.
Дед серьезно посмотрел на нее, шагнул к двери, но в последний момент обернулся:
– Ты ведь не сбежишь снова?
– Нет. – Она обняла его и ласково потерлась щекой о щетину. – Очень рассчитываю утром на твою фирменную яичницу.
– С луком и помидорами? – Дед пригладил ее волосы, его глаза подернулись влажной пленкой.
– Ага.
Еще долго после ухода Александра Семеновича Лия ходила по гаражу, недоверчиво прикасалась ко всем поверхностям, вдыхала воздух свободы и привыкала к мысли: у нее есть уголок. Потом накачала кровать, застелила и, плюхнувшись на упругое ложе, вспомнила про Мурада. Достала телефон и, собравшись с духом, набрала номер. Однако подошел не Мурад, а какая-то женщина.
– Да? – отозвалась она, и в этом коротком слове Лие послышались какие-то драматические, надрывные нотки, которыми часто приправляла речь бабушка.
– Здравствуйте, а Мурада можно услышать?
– Он не может подойти… Он… в больнице. А кто его спрашивает?
– Что, его дружки, нарики? – раздался приглушенный мужской голос.
– Подожди, Валер. Девушка, вы кто?
– Я… Эм… знакомая. Подруга, если можно так сказать. Из института, – сморозила Лия первое, что пришло в голову.
– Девушка, вы лжете. Мой вам совет – не звоните больше моему сыну. Никогда.
Короткие гудки донеслись до Лии прежде, чем она успела ответить. Вздохнув, она убрала телефон и откинулась на подушку. Если мама Мурада хоть немного похожа на Валентину Михайловну, парню можно только посочувствовать. И кажется, должок за спасение из больницы придется вернуть пораньше.
Войти с помощью соц. сетей: