Тайна дептфордского чудовища

Кажется, я где-то уже упоминал, что мой друг Шерлок Холмс, подобно всем великим художникам, жил лишь ради искусства и, за исключением дела герцога Холдернесса, ни разу не требовал значительного вознаграждения за свои труды. Сколь бы могущественен или богат ни был клиент, Холмс никогда не брался за дело, если человек этот был ему несимпатичен. И вместе с тем с необычайной энергией и усердием мог взяться за дело какого-нибудь совсем скромного и незначительного человека, если оно казалось ему занимательным и будоражило воображение.

Проглядывая свои записи за достопамятный 1895 год, я вдруг наткнулся на материалы дела, представляющего типичный пример такого альтруистического подхода, где желание творить добро преобладало над материальными интересами. Я, разумеется, имею в виду страшную историю о канарейках и пятнах копоти на потолке.

Было начало июня, и мой друг только что завершил расследование причин скоропостижной смерти кардинала Тоски; этим делом он занимался по личной просьбе папы римского. Оно потребовало от Холмса немало усилий, а также дипломатичности, и худшие опасения мои оправдались. После этого он еще долго пребывал в самом взвинченном и нервном состоянии, чем вызывал тревогу у меня, его друга и личного врача.

Как-то раз дождливым вечером, уже в конце июня, я уговорил Холмса пообедать со мной в итальянском ресторане «Фраскатти», после чего мы отправились в кафе «Ройал» выпить по чашечке кофе с ликером. Как я и надеялся, сама обстановка этого заведения, с его огромным залом, мебелью, обитой красным бархатом, пальмами в кадках, залитыми светом хрустальных люстр, помогла вывести Холмса из угнетенного состояния. Откинувшись на мягкую спинку дивана, он крутил в пальцах тонкую ножку бокала, и я с удовольствием заметил, как оживились и заблестели его серые глаза. Холмс с интересом разглядывал богемную публику, занимавшую столики и кабинеты кафе.

Я собрался было что-то сказать, как вдруг Холмс кивнул в сторону двери.

– Лестрейд, – обронил он. – Что это инспектор здесь делает?

Я обернулся через плечо и увидел столь хорошо знакомую щуплую фигуру и крысиное личико сыщика из Скотленд-Ярда. Он стоял в дверях, и его темные глаза внимательно оглядывали зал.

– Возможно, вас ищет, – предположил я. – По какому-нибудь срочному делу.

– Вряд ли, Уотсон. Посмотрите. Ботинки у него грязные и мокрые, стало быть, шел пешком. Если б возникла какая-то срочность, он нанял бы кеб. Идет к нам.

Заметив нас и жест Холмса, инспектор начал проталкиваться сквозь толпу. Подошел, придвинул стул и сел.

– Всего лишь рутинная проверка, – объяснил он в ответ на вопрос Холмса. – Однако долг есть долг, мистер Холмс; мне и прежде случалось выуживать в таких шикарных и респектабельных заведениях весьма любопытную рыбку. Пока вы сами в тепле и покое разрабатываете свои версии на Бейкер-стрит, мы, несчастные простаки из Скотленд-Ярда, занимаемся практикой. И никаких тебе благодарностей от пап римских и королей, зато в любой момент, если оплошаем, могут вызвать на ковер к старшему офицеру.

– Сочувствую, – добродушно улыбнулся Холмс. – Однако ваше начальство должно ценить вас после того, как я раскрыл убийство Рональда Адэра, кражу Брюса-Партингтона, потом это…

– Да, да, конечно, – поспешно перебил его Лестрейд. – А теперь, – он подмигнул мне, – у меня есть для вас кое-что любопытное.

– Вон оно как!

– Конечно, если бы в деле была замешана какая-нибудь молодая особа, Уотсону было бы интереснее…

– Нет, ей-богу, Лестрейд, – вяло возразил я, – это вы уж через край хватили…

– Подождите, Уотсон. Давайте выслушаем факты.

– Факты, мистер Холмс, довольно абсурдны, – начал Лестрейд. – И я ни за что не осмелился бы посягать на ваше драгоценное время, если бы не знал, что у вас доброе, отзывчивое сердце, и не был уверен, что ваш совет поможет удержать молодую женщину от безрассудного поступка. А теперь сами факты.

В конце Дептфорд-Вей, у берега реки, находятся самые жуткие в Ист-Энде лондонские трущобы. И среди них до сих пор можно отыскать несколько чудесных старых домов, некогда принадлежавших богатым купцам. Один из этих особняков все последнее столетие, а возможно, и дольше, занимает семья Уилсонов. Насколько я понимаю, разбогатели они на торговле с Китаем. Последние обитатели особняка – Горацио Уилсон, его жена, сын и дочь; проживал вместе с ними и Теобальд, младший брат Горацио; он поселился у них, вернувшись из дальних краев.

Примерно три года назад тело Горацио Уилсона нашли в реке. Он утонул. Поскольку все в округе знали, как много он пил, решили, что, должно быть, Горацио оступился в тумане и упал в реку. Через год жена его тоже умерла от сердечного приступа, сердце у бедняжки всегда было слабое. Мы знаем это точно, так как после заявлений констебля и ночного сторожа с баржи врач обследовал тело тщательнейшим образом.

– Каких заявлений? – перебил его Холмс.

– Ну, ходили разговоры, что ночью из старого дома Уилсонов доносился какой-то шум. Но ночи на Темзе обычно туманные, и, возможно, эти люди ошиблись. Констебль утверждал, будто слышал страшный крик, от которого у него в жилах якобы кровь застыла. Будь он у меня в подразделении, быстро бы усвоил, что подобные слова для офицера полиции недопустимы.

– В котором часу это случилось?

– В десять вечера, именно в это время и умерла старая леди. Просто совпадение, ведь скончалась она от сердечного приступа, это доподлинно известно.

– Продолжайте.

Лестрейд сверился с записями в блокноте.

– Я раскопал кое-какие факты. Вечером семнадцатого мая дочь со служанкой ходили на спектакль. Вернувшись, она увидела, что ее брат, Финеас Уилсон, мертв. Он унаследовал от матери слабое сердце и еще страдал бессонницей. На сей раз никаких слухов о страшных криках не было. Но вызванный местный врач, увидев выражение лица покойного, тут же позвонил в полицию и попросил прислать медицинского эксперта, чтобы тот помог ему определить причину смерти. Болезнь сердца подтвердилась, а наш врач пояснил, что во время острого приступа у людей часто искажается лицо, как при сильном испуге.

– Это верно, – заметил я.

– Джанет, дочь Уилсонов, была так потрясена случившимся, что, по словам ее дяди, решила распродать всю собственность и уехать за границу. Чувства ее, полагаю, понять можно. Смерть преследует семейство Уилсонов.

– Ну а что дядя? Теобальд, кажется, так вы его назвали?

– Думаю, завтра с утра пожалует к вам. Он приходил ко мне в полицию, просил, чтобы наши люди успокоили племянницу, рассеяли напрасные страхи, убедили взглянуть на вещи здраво. Но у нас есть более важные дела, чем успокаивать молодую истеричную дамочку, а потому я посоветовал ему обратиться к вам.

– Вот как. Но с другой стороны, с чего бы ему так стараться ради племянницы? Жил бы себе спокойно и уютно один.

– Дело в том, мистер Холмс, что он, похоже, искренне привязан к племяннице и озабочен ее будущим. – Лестрейд на секунду умолк, на его крысином личике расплылась улыбка. – Он человек довольно замкнутый, этот мистер Теобальд, да и профессия у него весьма странная. Прямо-таки чудная, я бы сказал. Он обучает канареек.

– Что ж, тоже нужная профессия.

– Неужели? – Лестрейд поднялся и взял шляпу; в каждом жесте его сквозило раздражение. – Очевидно, сами вы никогда не страдали бессонницей, мистер Холмс. Иначе, наверное, знали бы, что птицы, которых обучает Теобальд Уилсон, совсем не похожи на обычных канареек. Доброй вам ночи, джентльмены.

– Что, черт возьми, он хотел этим сказать? – воскликнул я, провожая взглядом вышагивающего к двери инспектора.

– Наверное, знает то, чего пока не знаем мы, – сухо отозвался Шерлок Холмс. – Любые догадки в этом случае бесполезны, они лишь мешают аналитически мыслить, поэтому предлагаю подождать до утра. Впрочем, заявляю вам прямо, друг мой, что не собираюсь тратить время на дело, которое и яйца выеденного не стоит.

К удовольствию моего друга, наутро наш визитер не появился. Однако, вернувшись днем со срочного вызова, я вошел в гостиную Холмса и увидел, что в кресле сидит пожилой джентльмен в очках. Мужчина поднялся, и только тогда я заметил, что он страшно худ. И что лицо его, умное и аскетически строгое, покрыто мелкой сеткой морщин, а кожа обрела тот пергаментно-желтоватый оттенок, который появляется после многолетнего пребывания под солнцем тропиков.

– А, Уотсон, вы как раз вовремя, – заметил Холмс. – Знакомьтесь, это мистер Теобальд Уилсон, о котором говорил вчера наш Лестрейд.

Посетитель тепло пожал мне руку.

– А ваше имя, как я понимаю, доктор Уотсон! – воскликнул он. – Да, пусть мистер Шерлок Холмс извинит меня, но именно благодаря вашим стараниям все мы наслышаны о его талантах. К тому же вы сведущи в медицине, сталкивались с различными нервными заболеваниями, а потому ваше присутствие, несомненно, окажет самое благотворное воздействие на мою несчастную племянницу.

Холмс заметил мой укоризненный взгляд.

– Я, Уотсон, обещал мистеру Уилсону сопровождать его в Дептфорд. Дело в том, – добавил он, – что юная леди твердо вознамерилась покинуть родной дом завтра же. Но я вынужден повторить еще раз, мистер Уилсон, что не совсем понимаю, чем поможет мое присутствие.

– Вы слишком скромны, мистер Холмс. Обратившись в полицию, я надеялся, что они убедят Джанет в том, что потери, которые понесла наша семья за последние три года, хоть и трагичны, даже ужасны, но вызваны вполне естественными причинами. А потому у нее вовсе нет оснований убегать из дома, куда глаза глядят. У меня создалось впечатление, – усмехнулся он, – что инспектор даже несколько оскорбился, когда увидел, с какой радостью я воспринял его предложение прибегнуть к вашей помощи.

– Я непременно отблагодарю Лестрейда за это небольшое одолжение, – сухо заметил Холмс и поднялся. – Будьте добры, Уотсон, попросите миссис Хадсон вызвать нам экипаж. А по пути в Дептфорд, возможно, мистер Уилсон окажет нам такую любезность и ответит на несколько интересующих меня вопросов…

День выдался серенький и унылый, в такие дни Лондон даже летом выглядит не лучшим образом, но, когда мы переехали через мост Блэкфриар, я ужаснулся. С реки поднимались волны тумана, точно ядовитые пары с какого-нибудь болота, затерянного в джунглях. Просторные улицы Уэст-Энда сменились узкими и путаными торговыми улочками; по мостовым, цокая копытами, трусили лошади, впряженные в повозки. А потом эти улицы превратились в какую-то совершенно невообразимую путаницу жутких и грязных закоулков; следуя прихотливым изгибам реки, они становились все извилистее и грязнее. Вскоре мы приблизились к лабиринту узких бухт, затянутых илом, и темных, дурно пахнущих переулков. Некогда это мрачное место было колыбелью морской торговли Британии, здесь зарождалось могущество и богатство империи. Я заметил, что Холмс помрачнел, утомлен и раздражен сверх всякой меры этой поездкой, и попытался вовлечь в разговор нашего спутника.

– Как я слышал, вы настоящий эксперт по канарейкам? – спросил я.

В глазах Теобальда Уилсона за толстыми стеклами очков вспыхнул энтузиазм.

– Пока еще только учусь, сэр, но за плечами целых тридцать лет практических исследований. Скажите, а вы тоже?.. Нет? Жаль, очень жаль! Благородному делу изучения, разведения и обучения Fringilla Canada стоит посвятить жизнь! Вы не представляете, доктор Уотсон, какое невежество проявляют в этом предмете самые, казалось бы, просвещенные круги! Как-то раз мне пришлось выступить с докладом на тему «Скрещивание канареек с Мадейры с особями островных видов» перед Британским орнитологическим обществом. И я был просто потрясен наивностью, даже глупостью заданных мне вопросов!

– Инспектор Лестрейд упоминал о каких-то особенностях в вашем подходе к обучению этих пернатых певичек.

– Пернатых певичек, сэр? Певичками можно назвать дроздов! А у Fringilla абсолютный, божественный слух, дарованный им самой матерью-природой. И еще они наделены уникальным талантом имитации, который можно и должно развивать ради блага и наставления рода человеческого. Но инспектор прав, – уже спокойнее добавил он. – Мне удалось достичь невозможного. Я научил своих канареек петь ночью при искусственном освещении.

– Очевидно, с самой благой целью?

– Да, мне хочется думать именно так. Мои птицы обучены ради тех, кто страдает бессонницей; у меня появились клиенты по всей стране. Мелодичное пение помогает скоротать долгие ночные часы, а потом, глядишь, человек и задремлет, убаюканный этими мелодиями в свете ламп.

– Да, похоже, Лестрейд прав, – заметил я. – У вас действительно уникальная профессия.

Во время нашей беседы Холмс рассеянно поднял тяжелую трость нашего спутника и теперь разглядывал ее самым внимательным образом.

– Кажется, вы вернулись в Англию три года назад, – сказал он.

– Да.

– С Кубы, не так ли?

Теобальд Уилсон вздрогнул, покосился на Холмса, и в его взгляде я заметил настороженность.

– Именно так, – пробормотал он. – Но откуда вы знаете?

– Ваша трость вырезана из черного дерева, такой вид есть только на Кубе. Ни с чем нельзя спутать этот специфичный зеленоватый отлив и изумительно гладкую отполированную поверхность.

– Ну, эту трость мог привезти в Лондон какой-то другой человек. А я мог купить ее после возвращения, скажем, из Африки.

– Нет, она принадлежит вам уже несколько лет. – Холмс поднес трость к окну кареты и повернул ее так, что на ручку упал дневной свет. – Видите, – продолжил он, – вот здесь маленькую, но вполне отчетливую вмятину с левой стороны, под ручкой. Там, где в дерево упиралось кольцо, которое левши носят именно на этом пальце. Черное дерево – одно из самых твердых в мире, и для того, чтобы протереть такую вмятину, пусть даже и кольцом, сделанным из более твердого металла, чем золото, понадобится немало времени. Вы левша, мистер Уилсон, и носите серебряное кольцо на среднем пальце.

– Бог ты мой, как просто! А мне на секунду показалось, что вы у нас ясновидящий, мистер Холмс. Да, волей случая я какое-то время занимался торговлей сахаром, возил его с Кубы, а заодно привез как-то и эту трость. Но вот и наш дом, и, если вам удастся положить конец беспочвенным страхам моей племянницы и сделать это столь же быстро, как вы вычислили мое прошлое, я ваш должник навеки, мистер Шерлок Холмс.

Выйдя из экипажа, мы оказались на узкой улочке, застроенной уродливыми ветхими домишками. Они убегали вниз и терялись в пелене желтоватого тумана, из чего я сделал вывод, что улица круто спускалась к берегу реки. По одну сторону улицы высилась старая кирпичная стена с железными воротами, за ними виднелись сад и вполне приличный особняк.

– Старый дом знавал лучшие времена, – сказал наш спутник и повел нас к воротам. – Он был построен в тот год, когда Петр Великий поселился в Скейл-Корте, и из окон верхнего этажа до сих пор виден разрушенный парк.

Обычно на меня не слишком действует вид окрестностей, но, признаюсь, печальное зрелище, представшее перед нами, производило самое угнетающее впечатление. Сам дом, еще крепкий, сохранил идеальные пропорции, но штукатурка под действием непогоды во многих местах обвалилась, под ней открывался старый кирпич. Одна из стен сплошь заросла темно-зеленым плющом, тянувшим свои длинные щупальца через остроконечную крышу и полностью опутавшим каминную трубу.

В сыром воздухе совершенно дикого, заросшего сада пахло рекой.

Теобальд Уилсон провел нас через маленький холл в довольно комфортабельно обставленную гостиную. За письменным столом сидела и сортировала какие-то бумаги молодая рыжеволосая женщина с веснушчатым лицом. При виде гостей она вскочила.

– А это мистер Шерлок Холмс и доктор Уотсон! – торжественно объявил наш спутник. – Знакомьтесь, моя племянница Джанет, чьи интересы вы будете защищать от ее же собственного неразумного поведения.

Юная леди смотрела на нас храбро и даже вызывающе, но от внимания моего не укрылось, как вдруг задрожали и слегка искривились у нее губы – наверное, от нервного напряжения.

– Я уезжаю завтра, дядя! – крикнула она. – И этим джентльменам не удастся изменить мое решение! Здесь меня ждут только печаль и страх. Да, прежде всего страх!

– И чем же вызван этот страх?

Девушка прикрыла глаза ладонью.

– Сама не пойму… Не могу объяснить. Ненавижу тени и странные тихие звуки.

– Ты унаследовала деньги и собственность, Джанет, – вмешался мистер Уилсон. – Неужели из-за каких-то теней ты покинешь дом своих предков? Будь умницей, прошу тебя.

– Мы прибыли с одной целью: помочь вам, юная леди, – мягко заметил Холмс. – Постарайтесь хотя бы на время забыть о своих страхах. В жизни такое случается на каждом шагу. Мы наносим ущерб своим же интересам ничем не оправданными действиями.

– Вижу, вы не склонны принимать женскую интуицию всерьез, сэр.

– Напротив. Порой интуицией движет рука самого провидения. Поймите, вы свободны уехать или остаться, сами решите, что для вас лучше. Но раз уж мы здесь, не покажете ли нам дом?

– Прекрасная идея! – воскликнул Теобальд Уилсон. – Идем, Джанет. Сейчас выясним, где гнездятся твои тени и страхи.

И вот наша маленькая процессия начала обходить комнаты первого этажа.

– Сейчас покажу вам спальни, – сказала Джанет, когда все мы остановились у лестницы.

– Что же, в таком древнем доме нет ни одного подвала?

– Один есть, мистер Холмс, но он почти не используется. Там хранятся дрова и дядины коробки для гнезд. Сюда, пожалуйста.

Мы спустились вниз и оказались в довольно мрачном помещении с каменными стенами. Подле одной из стен были сложены дрова, стояла также бокастая голландская печь, ее железная труба уходила в потолок в самом углу. Ступеньки вели к небольшой застекленной дверце, выходящей в сад, и сквозь запыленное стекло в помещение просачивался сероватый свет. Холмс принюхался; заметив это, я и сам уловил слабый запах сырости от реки.

– Должно быть, тут полно крыс, как и во всех других домах, стоящих на берегу Темзы, – сказал он.

– Да, крысы были. Но дяде удалось вывести их после возвращения с Кубы.

– Прекрасно… Бог ты мой, – продолжил Холмс, всматриваясь куда-то в пол. – Вот уж воистину маленькие труженики.

Проследив за направлением его взгляда, я увидел садовых муравьев: они сновали между печью и ступенями, ведущими в сад.

– Вот вам преимущество, Уотсон, – усмехнулся Холмс и указал тростью на крохотные частички, которые тащили на себе муравьи. – Нам незачем таскать на своем горбу обеды и ужины, вдвое превосходящие нас по размерам. Урок терпения. – Он погрузился в молчание и какое-то время задумчиво разглядывал пол. – Урок, – тихо повторил Холмс.

Мистер Уилсон поджал и без того тонкие губы.

– Вот глупость, – пробормотал он. – Муравьи расплодились здесь потому, что слуги выбрасывают остатки пищи и прочий мусор в печь. Им, видите ли, лень дойти до мусорного бака.

– И поэтому вы поставили на крышку замок.

– Да. Если хотите, принесу ключ. Не надо? Тогда, если с осмотром подвала закончено, поднимемся и посмотрим спальни.

– А нельзя ли взглянуть на комнату, где умер ваш брат? – спросил Холмс, когда мы поднялись на второй этаж.

– Это здесь. – Мисс Уилсон распахнула дверь. Просторная комната была обставлена со вкусом, почти роскошно. Свет проникал в нее через два окна-ниши, между ними стояла еще одна круглая печь-голландка, украшенная нарядной изразцовой плиткой в тон обоям и обивке. К печной трубе были подвешены две клетки для канареек.

– А куда ведет эта боковая дверца? – спросил Холмс.

– В мою комнату, – ответила девушка. – Прежде там была мамина спальня.

Несколько минут Шерлок Холмс расхаживал по комнате в полном молчании.

– Сдается мне, ваш брат любил читать по ночам, – проговорил он.

– Да. Он страдал бессонницей. Но как вы…

– О, это очень просто. Видите на ковре, по правую руку от кресла, пятна воска? Так… А это что такое? – Холмс подскочил к окну и оглядел потолок над нишей, влез на подоконник, потрогал штукатурку в разных местах, а потом долго разглядывал кончики пальцев. Он даже принюхался к ним. На лице его застыло недоумение. Спрыгнув на пол, Холмс начал кружить по комнате, не отрывая глаз от потолка. – Очень странно, – пробормотал он.

– Что-то не так, мистер Холмс? – встревожилась мисс Уилсон.

– Просто любопытно, откуда там, наверху, на штукатурке, появились эти странные линии, напоминающие узоры, проведенные пальцами.

– Должно быть, чертовы тараканы растаскивают пыль и грязь по всему дому! – смутился Уилсон. – Я ведь уже говорил тебе, Джанет, с прислуги глаз не спускай, проверяй, как сделана работа. Так что теперь, мистер Холмс?

Мой друг подошел к боковой дверце, открыл ее, заглянул, закрыл и снова направился к окну.

– Визит мой оказался бесполезен, – сообщил он. – Боюсь, нам пора ехать, тем более что с реки поднимается туман. А это, стало быть, ваши знаменитые канарейки? – Холмс указал на клетки, подвешенные над печью.

– Эти самые заурядные. Идемте, покажу.

Уилсон провел нас по коридору и распахнул дверь в одну из комнат.

– Прошу! – сказал он.

Очевидно, здесь располагалась его спальня, но она не походила ни на одну из тех, что я видел прежде. От пола до потолка комната была увешана десятками клеток, а в них сидели золотистые птички, наполнявшие все вокруг сладкими трелями и щебетом.

– Им все равно, что дневной свет, что искусственный. Эй, Кэрри, Кэрри! – И он насвистел несколько нот, показавшихся мне знакомыми. Маленькая птичка тут же подхватила их, полилась мелодия.

– Трель жаворонка! – воскликнул я.

– Совершенно верно. Я ведь уже говорил, специально обученная Fringilla – искусный имитатор.

– А вот этой песенки, признаюсь, не узнаю, – сказал я, когда одна из птичек залилась свистом, оборвавшимся на самой высокой ноте.

Мистер Уилсон накинул на клетку полотенце.

– Это песенка ночной тропической птицы, – пояснил он, – и поскольку я предпочитаю, чтобы днем мои канарейки пели только дневные песни, Пеперино у нас наказан темнотой.

– Несколько странно, что здесь вы предпочитаете печке открытый огонь, – сказал Холмс. – От него сильные сквозняки.

– Не замечал. Бог ты мой, а туман-то все гуще и гуще. Боюсь, мистер Холмс, вас ждет не слишком приятная поездка домой.

– Да. Надо спешить.

Мы спустились по лестнице и ждали в холле, пока мистер Уилсон подаст нам шляпы. Шерлок Холмс подошел к девушке.

– Помните, что я говорил чуть раньше о женской интуиции, мисс Уилсон? – тихо спросил он. – Бывают случаи, когда истину легче почувствовать, нежели увидеть. Доброй вам ночи.

Минуту спустя мы уже шли по темной аллее сада на свет фонарей ожидающего нас экипажа, которые желтоватыми пятнами прорезали туман.

Мы ехали узкими грязными улочками, и окружающая нас местность выглядела еще более устрашающе в призрачно-синеватом свете газовых уличных фонарей, мигающих и зловеще шипящих. Холмс, погруженный в свои мысли, молчал. Желтый туман все сгущался, низко стелясь над мостовой; редкие прохожие, торопливо проскальзывая по улице, напоминали тени.

– Очень хотелось бы, мой дорогой друг, – начал я, – чтобы вы не тратили напрасно свою энергию и силы, и без того уже значительно подорванные.

– Верно, Уотсон. Полагаю, семейные дела Уилсонов не нашего ума дело. И однако же… – Он откинулся на спинку сиденья и снова умолк, размышляя о чем-то. – И однако все здесь неправильно, все не так! – чуть слышно прошептал он.

– Но я ничего подозрительного не заметил.

– Я тоже. Но впечатление такое, что внутри, в голове, звенит колокольчик, предупреждая об опасности. Почему камин, Уотсон, зачем там камин? Думаю, вы заметили, что труба, отходящая от печи в подвале, подсоединена к печам в спальнях?

– В одной спальне.

– Нет. В соседней комнате, где умерла мать девушки, то же самое.

– Не нахожу ничего подозрительного в этой старомодной системе отопления.

– Ну а отметины на потолке?

– Скопище пыли?

– Нет, скорее сажи.

– Сажи? Вряд ли. Вы ошибаетесь, Холмс.

– Я это трогал, рассматривал, даже нюхал. Это самая настоящая сажа древесного происхождения.

– Ну, в таком случае должно существовать какое-то естественное объяснение.

Мы умолкли. Карета наша уж въехала в Сити, я рассеянно смотрел в окно, барабаня пальцами по полуопущенному стеклу, покрытому мелкими капельками влаги. Вдруг Холмс издал возглас изумления. Я обернулся. Он смотрел на что-то за моим плечом.

– Стекло… – пробормотал он.

На затуманенной от влаги поверхности стекла виднелись завитки и линии в тех местах, где к окну прикасались мои пальцы.

Холмс хлопнул себя ладонью по лбу, высунулся во второе окно и что-то повелительно крикнул извозчику. Тот развернул карету и начал нахлестывать лошадь что есть сил. Мы устремились в сгущающуюся тьму.

– Ах, Уотсон, Уотсон, вот уж воистину верно, самые слепые на свете те, кто ничего не видит! – с горечью произнес Холмс и снова забился в угол. – Ведь там были все факты, прямо так и лезли в глаза, а логика меня подвела.

– Какие факты?

– Всего их девять. Но хватило бы и четырех. Есть человек с Кубы. Он не только уникальный специалист по обучению канареек, он знает, как поет тропическая ночная птица, и отапливает свою спальню камином. Так, а вот именно то, что нам нужно, Уотсон. Стой, извозчик! Стой!

Мы проезжали по оживленной торговой улице, и в свете фонаря высветилась вывеска ломбардной лавки. Холмс выскочил из кареты. Через несколько минут он вернулся и мы продолжили путь.

– Хорошо, что из Сити еще не выехали, – усмехнулся мой друг. – Ибо я сомневаюсь, что в Ист-Энде имеются ломбардные лавки, где можно купить клюшку для гольфа.

– Господи всемогущий! – воскликнул я и тут же умолк, ощутив, что Холмс сунул мне в руку какой-то увесистый предмет. Это была клюшка для гольфа. И тут меня охватил страх. Казалось, из самых потаенных глубин сознания выползают дурные предчувствия. Мурашки пробежали у меня по коже.

– Мы, пожалуй, слишком рано. – Холмс сверился с часами. – Съесть по сандвичу и выпить по стаканчику виски где-нибудь в ближайшем заведении нам не помешает.

Часы на церкви Сент-Николас пробили ровно десять, когда мы вновь оказались в запущенном саду у реки. В тумане сквозь деревья виднелась черная громада дома, свет горел только в одном окошке на верхнем этаже.

– Это комната мисс Уилсон, – шепнул Холмс. – Будем надеяться, что пригоршня запущенного в окно гравия не разбудит весь дом.

Камешки глухо стукнули о стекло. Через секунду окно отворилось.

– Кто там? – услышали мы дрожащий девичий голосок.

– Это Шерлок Холмс, – тихо откликнулся мой друг. – Я должен незамедлительно переговорить с вами, мисс Уилсон. Есть в доме черный ход?

– Ближайшая дверь слева от вас. Но что случилось?

– Прошу вас, спускайтесь, и побыстрей. И дяде ни слова.

Мы ощупью двинулись вдоль стены и нашли дверь как раз в тот момент, когда из нее вышла мисс Уилсон. Она была в халате, с распущенными волосами и держала в руке свечу. Тени от мерцающего язычка пламени танцевали на стене за ее спиной, а глаза смотрели испуганно.

– Что случилось, мистер Холмс? – шепотом спросила она.

– Все будет хорошо, мисс Уилсон, только постарайтесь выполнять все мои инструкции, – тихо ответил мой друг. – Где сейчас ваш дядя?

– У себя в спальне.

– Отлично. Вы позволите доктору Уотсону и мне занять вашу комнату? А сами на это время перейдите в спальню покойного брата. И если вам дорога жизнь, – мрачно и строго добавил Холмс, – не высовывайтесь оттуда.

– Вы пугаете меня!

– Не бойтесь, мы сумеем вас защитить. А теперь, перед тем как уйдете, два последних вопроса. Сегодня вечером дядя заходил к вам?

– Да. Принес Пеперино и поставил его клетку рядом с клетками других птиц в моей комнате. Сказал, что хочет развлечь меня, поскольку сегодня я последний раз ночую в доме.

– Ха! Вот именно. Последний раз. Скажите, мисс Уилсон, а вы случайно не страдаете тем же заболеванием, что ваши мать и брат?

– Слабым сердцем? Да…

– Так, ясно. А теперь мы тихонько проводим вас наверх, и вы посидите в комнате брата. Идемте, Уотсон.

Джанет Уилсон со свечой возглавила нашу маленькую процессию. Стараясь ступать как можно тише, мы поднялись наверх и зашли в спальню, которую чуть раньше осматривал Холмс. Пока девушка собирала свои вещи в соседней комнате, Холмс подошел к клеткам и, приподняв край покрывавшей их ткани, взглянул на маленьких, мирно спавших птичек.

– Да, человек, творящий зло, безграничен в своей изобретательности, – пробормотал он. И я заметил, как омрачилось его лицо.

Мисс Уилсон вернулась, и, убедившись, что она благополучно устроилась в соседней комнате, я проследовал за Холмсом к ней в спальню. Эту маленькую, но уютно обставленную комнатку освещала большая серебряная масляная лампа. Прямо над изразцовой печью-голландкой висела клетка с тремя канарейками, которые при нашем появлении сразу перестали петь и, склонив маленькие золотистые головки набок, рассматривали нас.

– Думаю, Уотсон, полчасика у нас еще есть. Можно передохнуть, – шепнул Холмс, и мы уселись в кресла. – Будьте любезны, погасите свет.

– В данной ситуации это просто безумие! – возразил я. – Что, если возникнет опасность?..

– Не вижу никакой опасности в темноте.

– А может, – раздраженно начал я, – вы все же поделитесь со мной своими соображениями? Ведь вы недвусмысленно дали понять, что птиц поместили сюда со злым умыслом… Так не лучше ли оставить лампу зажженной?

– У меня есть свои соображения на эту тему, Уотсон, но давайте наберемся терпения и подождем. Впрочем, взгляните-ка вот на эту крышку на петлях, вон там, в верхней части печи, что прикрывает отверстие топки. Что скажете?

– Ну, крышка как крышка.

– Вроде бы да. Но вы не находите ничего странного в том, что отверстие топки железной печи прикрывает крышка из олова?

– Боже правый, Холмс! – воскликнул я. И тут меня осенило. – Так, по-вашему, этот тип, Уилсон, использовал сообщающиеся печные трубы от печи в подвале и тех, что находятся в спальнях, чтоб напустить какого-то смертельно ядовитого газа? И лишить жизни своих родственников, чтобы завладеть их собственностью? По этой причине он установил у себя в комнате камин, верно? Теперь я все понимаю.

– Вы недалеки от истины, Уотсон, хотя я подозреваю, что мистер Теобальд действует гораздо изощреннее. Он обладает двумя качествами, жизненно необходимыми успешному убийце, – безжалостностью и прекрасно развитым воображением. А теперь притушите лампу, мой добрый друг, и давайте немного расслабимся. Если догадки мои верны, наши нервы подвергнутся нешуточному испытанию еще до наступления рассвета.

Я сидел в темноте, откинувшись на спинку кресла, и пытался утешиться мыслью о том, что впервые после расследования дела полковника Себастьяна Морана захватил с собой револьвер. И еще ломал голову над тем, что означало предупреждение Холмса. Но вскоре усталость взяла свое, мысли начали путаться, и я задремал.

Разбудило меня прикосновение руки. Лампа снова горела, Холмс склонился надо мной, отбрасывая на потолок длинную черную тень.

– Простите, что разбудил, Уотсон. Но труба зовет.

– Что я должен делать?

– Сидеть и слушать. Пеперино запел.

Я долго буду помнить эту сцену. Холмс повернул абажур лампы так, чтобы свет падал на стену у окна и изразцовую печь, к трубе которой была подвешена птичья клетка. Туман на дворе сгущался, свет лампы просачивался сквозь оконное стекло, и было видно, как он клубится за рамами. Меня охватило предчувствие надвигающейся беды; все вокруг, казалось, источало враждебность, а в клетке продолжала заливаться беспечным пением канарейка, и это почему-то только усиливало страх. Но затем я заметил, что тон насвистывания изменился, теперь он начинался с низкой горловой ноты и постепенно повышался до пронзительно высокого аккорда, звеневшего на всю комнату. Такой пронзительный звук издает только хрусталь баккара, когда водишь пальцем по ободку бокала, и звук этот обладал странной гипнотической силой. Он повторялся, и постепенно настоящее начало отодвигаться куда-то, таять, и в воображении своем я перенесся в сумерки пышных экзотических джунглей. Я потерял счет времени, лишь тишина, наставшая после того, как странное пение птицы вдруг оборвалось, вернула меня к реальности. Я огляделся, и сердце у меня едва не выпрыгнуло из груди. А потом, казалось, перестало биться вовсе.

Крышка над отверстием топки медленно поднималась.

Мой друг никогда не считал меня человеком излишне нервным или впечатлительным. Но, признаюсь, увидев, как эта жуткая штуковина вдруг начала подниматься сама собой, я онемел от ужаса.

Она откинулась на дюйм или чуть больше, и через отверстие полезла какая-то живая кишащая палкообразная масса. Палочки цеплялись за края, а затем, через секунду, жуткое существо вылезло и неподвижно застыло на изразцовой поверхности печки.

Мне случалось видеть тарантулов-птицеедов из Южной Америки, но эти насекомые были просто ничто в сравнении с застывшим передо мной омерзительным созданием. Размерами оно превосходило обеденную тарелку, от гладкого желтого тела отходили ноги; длинные и приподнятые углами, они создавали впечатление, что чудище готовится к прыжку, вот-вот распрямится как пружина. Существо было абсолютно безволосым, если не считать пучков жесткой золотистой щетины в сочленениях ног, а чуть выше огромных ядовитых челюстей поблескивали темные глазки-бусинки, отсвечивающие зловещим красноватым блеском.

– Не двигайтесь, Уотсон, – прошептал Шерлок Холмс, и я впервые за все долгое время нашего знакомства уловил в его голосе страх.

Однако звуки эти вывели чудовище из спячки, и паук перепрыгнул с печи на верхнюю часть птичьей клетки. Потом перебрался на стену и пополз по ней, а затем и по потолку с такой непостижимой быстротой, что мы едва успевали следить за ним.

Холмс бросился к нему, словно одержимый.

– Убить его! Раздавить гадину! – хрипло воскликнул он и начал наносить беспорядочные удары по стене клюшкой для гольфа.

В воздухе поднялась пыль от отбитых кусков штукатурки, я метнулся в сторону, налетел на столик, опрокинул его и упал сам. Огромный паук одним махом перелетел через комнату и оказался в оконной нише. Холмс перепрыгнул через меня, грозно размахивая клюшкой.

– Не двигайтесь! – крикнул он. А затем я услышал, как он снова начал наносить удары, только теперь они звучали как-то глухо, шлеп-шлеп, и еще к ним примешивался какой-то странный, леденящий душу писк. На секунду-другую чудовище будто прилипло к стене, а затем начало медленно соскальзывать вниз. И вот оно оказалось на полу и лежало неподвижно, напоминая раздавленные яйца, а три уцелевшие тонкие ножки еще продолжали дергаться и цепляться за ковер.

– Слава Богу, тварь, прыгая, промахнулась и не упала на вас! – простонал я, медленно поднимаясь на ноги.

Холмс не ответил, я поднял голову и увидел отражение его лица в зеркале на стене. Он был бледен как полотно, черты лица его заострились, и оно выражало напряжение.

– Боюсь, теперь все зависит от вас, Уотсон, – тихо произнес он. – У него есть подружка.

Я быстро обернулся, и глазам моим предстало неописуемое зрелище. Шерлок Холмс стоял совершенно неподвижно, футах в двух от печи, а наверху, встав на задние ноги и изготовившись к прыжку, застыл еще один паук-монстр. Я инстинктивно понял, что любое неосторожное движение спровоцирует чудовище на прыжок. Осторожно вынув из кармана револьвер, я выстрелил, почти не прицеливаясь.

Сквозь пороховой дым я увидел, как паук сжался, съежился, попятился и провалился в щель под открытой крышкой. Из трубы донесся зловещий шорох, потом и он смолк.

– Провалился в трубу! – воскликнул я и только теперь заметил, как трясутся у меня руки. – Вы в порядке, Холмс?

Он взглянул на меня, глаза его сияли благодарностью.

– Только благодаря вам, друг мой. Стоило мне пошевелиться, и… Но что это?

Мы услышали стук хлопнувшей внизу двери, затем чьи-то поспешные шаги по гравию.

– За ним! – крикнул Холмс и бросился к двери. – Вы предупредили его своим выстрелом. Он понял, что игра закончена. Нельзя дать ему уйти!

Но судьба распорядилась иначе. Мы сбежали вниз, вышли в туман и только тут поняли, что Теобальд Уилсон значительно опередил нас. К тому же он прекрасно здесь ориентировался. Какое-то время мы гнались за ним по узким темным улочкам по направлению к реке, но затем топот его ног замер вдали.

– Стойте, Уотсон, толку от этого преследования не будет. Мы потеряли его, – задыхаясь, произнес Холмс. – Следует прибегнуть к помощи полиции. Тут она пригодится. Но что это? Вы слышали? Вроде бы крик…

– Да, мне тоже показалось.

– Блуждать и дальше в таком тумане смысла не имеет. Давайте вернемся и успокоим бедную девушку. Постараемся внушить ей, что все неприятности на этом закончились.

Мы повернули к дому.

– Просто какие-то твари из ночных кошмаров, – пробормотал я. – Новый, неизвестный мне вид.

– Не думаю, Уотсон. Этот паук под названием Galeodes наводит страх на всех обитателей кубинских лесов. Счастье для всего остального мира, что он встречается только на этом острове. Тварь ведет ночной образ жизни и, если память мне не изменяет, наделена совершенно фантастической для насекомых силой. Одним ударом своих страшных челюстей может переломить хребет любому небольшому животному. Помните, мисс Уилсон говорила, что после возвращения дяди с Кубы в доме исчезли все крысы? Вне всякого сомнения, Теобальд Уилсон привез этих тварей с собой. А затем ему пришла в голову мысль обучить своих канареек исполнять мелодию какой-то кубинской ночной птицы, питаться которой привык паук Galeodes. Отметины на потолке тоже, разумеется, оставил он. Ползал по трубам, к ногам прилипала печная сажа. К счастью для нас, детективов, служанки редко вытирают пыль выше каминной доски. Просто не дотягиваются, даже шваброй. – Холмс на секунду умолк, затем продолжил: – Не могу простить себе этого промедления в расследовании. Ведь все факты были передо мной с самого начала. Да и само дело довольно элементарное. Однако следует отдать должное Теобальду Уилсону. У него истинно дьявольская изобретательность. Как только два этих чудовища поселились в печи подвала, ему не составило особых трудов установить две сообщающиеся трубы между спальнями. Птичьи клетки он подвешивал к печным трубам, которые усиливали звук. Канарейки пели, пробуждали у пауков-хищников охотничий инстинкт, и те ползли на этот звук. Уилсону оставалось только найти способ заманивать их обратно в гнездо, – очевидно, он преуспел и в этом. Получается, что эти мерзкие твари стали относительно безопасным способом избавления от тех, кто стоял на пути между ним и чужой собственностью.

– И укусы этих тварей, конечно, смертельны? – спросил я.

– Наверное. Особенно для человека с ослабленным здоровьем. Но в том-то и состоит дьявольское хитроумие этой схемы, Уотсон. Скорее сам вид этих тварей, а вовсе не укусы, сколь бы ядовитыми они ни были, убивал жертву. Вообразите, какое потрясение испытала пожилая женщина, а затем и ее сын, страдающие бессонницей и сердечной слабостью, когда среди ночи под невинное пение канарейки из печи в спальне вдруг появлялось это чудовище! Мы и сами, здоровые сильные мужчины, едва не обезумели от страха. Само появление этих пауков убивало, как пуля, попавшая прямо в сердце.

– И все же я не понимаю одного, Холмс. Зачем ему понадобилось обращаться в Скотленд-Ярд?

– Потому что он человек с железными нервами. Племянница его была напугана, и, узнав о ее твердом намерении покинуть родной дом, Уилсон решил незамедлительно расправиться с ней тем же способом.

– Кто бы после этого заподозрил Теобальда Уилсона? Ведь он сам обратился в Скотленд-Ярд, а затем прибег и к помощи самого Шерлока Холмса! Девушка, как и другие члены семьи, скончалась от сердечного приступа. Дяде оставалось лишь принимать всеобщие соболезнования.

– Помните замок на крышке печи в подвале, помните, с каким хладнокровием он предложил принести ключ? Все это, разумеется, был чистой воды блеф, ибо если бы я попросил его принести ключ, он наверняка сказал бы, что тот потерялся. А если бы мы проявили настойчивость и предложили взломать замок… Знаете, друг мой, предпочитаю не думать о том, что он мог бы сотворить с нами.

С тех пор о Теобальде Уилсоне никто не слышал. Правда, через два дня из Темзы выловили тело мужчины. Труп был изуродован до полной неузнаваемости, возможно, винтом судна; полиции не удалось найти в карманах погибшего никаких бумаг или документов, удостоверяющих его личность. В них не было ничего, кроме маленького блокнота с заметками о продолжительности высиживания птенцов самками Fringilla Canada.

– Только поистине мудрый человек держит пчел, – заметил Шерлок Холмс, прочитав газетный отчет об этом происшествии. – Вы знаете, с кем имеете дело, и пчелы всегда таковы, каковы они есть.