Солдат с бледным лицом

Друга моего Уотсона не столь часто осеняют идеи, но стоит им появиться, и он цепляется за них с упорством, достойным лучшего применения. Долгое время он упрашивал меня заняться описанием моего опыта. Сам же я неоднократно указывал ему, насколько поверхностны его мемуары, обвинял в том, что он потворствует дурным вкусам публики и чрезмерно все приукрашивает, вместо того чтобы строго придерживаться фактов и цифр.

– А вы попробуйте сами, Холмс! – сердито отвечал на это Уотсон.

И тут мне пришлось признать: стоит взять в руки перо, как начинаешь понимать – каждое дело следует представлять так, чтобы оно было интересно читателю. Следующее дело – яркое тому подтверждение. Мало того что оно занимательно само по себе и, пожалуй, одно из самых необычных в моей коллекции; вышло так, что Уотсон по определенным причинам не присоединил его к своей. Раз уж речь зашла о моем друге и биографе, не премину отметить, что я выбрал себе в компаньоны этого человека не из сентиментальных соображений или каприза. Уотсон наделен многими замечательными качествами, главное из коих, наверное, скромность. Свою роль в расследованиях он никогда не выпячивает, хотя преувеличивает мои заслуги. Союзник и доверенное лицо, предвидящее твои умозаключения и действия, всегда опасен. Но этого никак не скажешь об Уотсоне; он воспринимает каждое мое соображение как откровение, не устает удивляться моим способностям, восхищаться ими. Будущее для Уотсона всегда закрытая книга, так можно ли, скажите, мечтать о лучшем напарнике?

В дневнике своем я нашел запись, сделанную в январе 1903 года, сразу по окончании англо-бурской войны. В тот день меня посетил мистер Джеймс М. Додд, крупный загорелый мужчина с обветренным лицом и военной выправкой – словом, типичный британский вояка. Добрый Уотсон в те дни променял меня на жену, то был единственный его эгоистичный поступок за долгое время нашей дружбы. Я остался один.

Я привык сидеть спиной к окну, а кресло гостя ставил напротив, чтобы получше разглядеть его. Мистер Джеймс М. Додд заметно волновался, явно не зная, с чего начать. Я не торопил его, ибо молчание давало время для наблюдений. У меня сложилась привычка производить впечатление на своих клиентов своей прозорливостью, не удержался я от искушения и на этот раз.

– Как я понимаю, сэр, вы приехали из Южной Африки?

– Да, сэр, – удивился он.

– И принадлежите, вероятно, к кавалерийской добровольческой части ее величества.

– Именно так, сэр.

– К Мидлсекскому корпусу.

– Совершенно верно. Да вы настоящий волшебник, мистер Холмс!

Я не сдержал улыбки при виде его растерянного лица.

– Когда ко мне в комнату входит господин с военной выправкой да еще с таким загаром на лице, который никак нельзя получить под бледным солнцем Англии, а из рукава вместо кармана у него торчит носовой платок, определить, кто он и откуда, не так уж и сложно. Вы носите короткую бородку, стало быть, служили не в регулярных частях. У вас стрижка кавалериста. Что же касается Мидлсекса, то на вашей карточке написано, что вы биржевой маклер с Трогмортон-стрит. Какой другой корпус вы еще могли выбрать?

– Да вы видите людей насквозь!

– Вижу не больше и не лучше вашего, просто научился наблюдать и делать выводы. Однако, мистер Додд, вы, очевидно, явились ко мне не затем, чтоб обсуждать искусство наблюдательности. Что произошло в Таксбери-Олд-парк?

– Мистер Холмс!..

– И тут тоже нет никакой загадки. Вверху на вашем письме значился этот адрес, вы очень настаивали на этой встрече, из чего можно сделать вывод, что произошло что-то важное и внезапное.

– Да, это так. Но письмо было написано сегодня днем, а после этого еще много чего случилось. Если бы полковник Эмсворт не вышвырнул меня вон…

– Вышвырнул вас вон?

– Ну, к тому, во всяком случае, шло. Он крепкий орешек, этот полковник Эмсворт. Считается самым строгим военачальником в армии, не чурается и сквернословия. Да я бы и не стал с ним связываться, если б не Годфри.

Я закурил трубку и откинулся на спинку кресла.

– Возможно, вы все же объясните, что произошло?

Клиент мой усмехнулся:

– Да, вы меня чрезвычайно поразили, вот и начало казаться, что вы заранее знаете все. Впрочем, попробую изложить факты, а уж потом, от души надеюсь, вы скажете мне, что они могут означать. Не спал всю ночь, ломал голову и чем больше думал об этом, тем запутаннее казалось дело. Я записался на службу два года назад, в январе девятьсот первого, и в том же эскадроне незадолго до меня оказался молодой Годфри Эмсворт. Единственный сын полковника Эмсворта, того самого Эмсворта, ветерана Крымской войны. Видно, отвага передалась ему по наследству – неудивительно, что он стал добровольцем. Не было во всем полку более славного молодого человека. Мы с ним очень подружились, такого рода дружба возникает, только когда люди живут одной жизнью и делят все радости и печали. Он стал моим верным товарищем, а в армии это очень много значит. Целый год мы сражались бок о бок, немало пережили и испытали. А потом его ранило пулей, выпущенной из винтовки для охоты на слонов; случилось это во время боя у Дайэмонд-Хилл, за пределами Претории. Я получил одно письмо из госпиталя в Кейптауне, второе пришло из Саутгемптона. И больше – ни слова, ни единой весточки на протяжении вот уже почти полугода, мистер Холмс. А ведь он был самым близким моим другом. Но вот война закончилась, и я вернулся домой. Писал его отцу, спрашивал, где Годфри. Ответа не получил. Выждал какое-то время, потом написал снова. На сей раз ответ пришел, краткий и крайне нелюбезный. Годфри отправился в кругосветное путешествие, и раньше чем через год ждать его не стоит. Вот, собственно, и все. Это письмо мне не понравилось, мистер Холмс. Вообще вся эта история выглядит как-то неестественно. Этот славный добрый парень ни за что не бросил бы товарища вот так, совсем на него не похоже. А потом я случайно узнал, что Годфри – наследник огромного состояния и что они с отцом, мягко говоря, не слишком ладили. Старик порой проявлял бычье упрямство, а молодой Годфри был само непокорство и вряд ли спокойно это сносил. Короче, это объяснение не удовлетворило меня, и я решил докопаться до истины. Но вышло так, что за время моего отсутствия многие дела мои пришли в полный упадок и мне пришлось ими заняться. Лишь на этой неделе я немного освободился и решил выяснить, что же произошло с Годфри. И теперь, раз уж взялся за это, брошу все остальное, пока не доведу дела до конца.

Мистер Джеймс М. Додд производил впечатление человека, которого лучше иметь другом, а не врагом. Синие глаза смотрели строго, квадратный подбородок выдавал решительность.

– И какие же шаги вы предприняли? – спросил я.

– Ну, первым делом отправился к нему домой, в Таксбери-Олд-парк, что неподалеку от Бедфорда, разведать, что там и как. А до этого написал его матери, пресытившись грубыми отписками отца. И был с ней предельно откровенен. Написал, что Годфри – мой близкий друг, что я могу порассказать ей немало интересного о наших с ним похождениях, что в самом скором времени буду по соседству и не возражает ли она… Ну и так далее, в том же духе. Она ответила мне очень любезным письмом, предложила даже переночевать в ее доме. И вот в понедельник я туда и отправился.

Таксбери-Олд-парк – место уединенное, на пять миль вокруг ровным счетом ничего. От станции пришлось добираться пешком, при мне был чемодан, и я подошел к дому, когда уже стемнело. Большой и странный дом стоял в парке. Он являл собой причудливое смешение самых разных архитектурных стилей, нижняя часть была наполовину выстроена из дерева, в манере елизаветинских времен, а портик – викторианский. Стены внутри обиты деревянными панелями, завешаны гобеленами и потемневшими от времени старинными картинами. Словом, таинственный дом, где обитают тени и призраки. Слуг оказалось двое: старый лакей Ральф, примерно того же возраста, что и дом, и его супруга, казавшаяся еще старше. Она была нянькой Годфри, вырастила его, я не раз слышал, как он отзывался об этой женщине с необычайной теплотой и любовью, почти как о родной матери. Я сразу проникся к ней самыми нежными чувствами. Да и мать Годфри мне тоже понравилась – тихая как мышка хрупкая женщина с серебристыми волосами. Там был лишь один несимпатичный мне человек – сам полковник.

Мы почти сразу же с ним повздорили, и я уже хотел вернуться на станцию пешком, но тут мне показалось, что он затеял ссору нарочно и это какая-то хитрая игра. Меня проводили к нему в кабинет, и я остался наедине с этим огромным сгорбленным мужчиной с пепельной кожей и седой щетиной на подбородке. Он сидел за письменным столом, беспорядочно заваленным бумагами. Нос с красными прожилками напоминал клюв хищной птицы, сверкающие серые глазки пронзительно смотрели на меня из-под кустистых бровей. Теперь я понял, почему Годфри так редко говорил об отце.

«Итак, сэр, – произнес он неприятным, скрипучим голосом, – мне хотелось бы знать, какова истинная цель вашего визита».

Я ответил, что все объяснил в письме к его супруге.

«Да, да, вы писали, что знали Годфри по Африке. Что ж, придется поверить вам на слово».

«У меня в кармане его письма».

«Позвольте взглянуть. – Он взглянул на два письма, которые я протянул ему, и тут же небрежно отбросил их в сторону. – Ну и что дальше?» – спросил он.

«Я очень любил вашего сына Годфри, сэр. Нас многое связывало. А потому вполне естественно, что меня обеспокоило столь долгое его молчание. И мне хотелось бы знать, где он и чем занимается».

«Помнится, сэр, я уже переписывался с вами по этому поводу, ясно и четко ответив, где он и что с ним. Годфри в кругосветном путешествии. Здоровье его было подорвано после африканской кампании, вот мы с матерью и решили, что ему нужен отдых и перемена мест. Будьте добры, передайте то же самое и другим его друзьям, если они вдруг заинтересуются».

«Непременно, – ответил я. – Но может, вы окажете мне любезность и сообщите название корабля, на котором Годфри пустился в плавание, маршрут и дату отправки. Тогда мое письмо к нему обязательно дойдет».

Маленькая эта просьба почему-то страшно раздражила хозяина дома. Кустистые брови гневно сошлись у переносицы, он забарабанил пальцами по столу. Потом он поднял на меня глаза. У него было такое выражение лица, будто его противник по игре в шахматы вдруг сделал опасный ход и следует решить, как лучше ответить.

«Многих людей, мистер Додд, – начал он, – немало разозлила бы подобная настырность, они сочли бы ее оскорбительной и даже дерзкой».

«Мною движет только любовь к вашему сыну, сэр».

«Допускаю. Иначе бы я вас просто не принял. Как видите, я пошел вам навстречу. Но должен просить вас: оставьте эти расспросы и поиски. У каждой семьи свои правила и мотивы, и чужакам незачем знать всю подноготную, какими бы благородными намерениями они ни руководствовались. Моя жена будет рада выслушать ваш рассказ о прошлом Годфри, но я попросил бы вас не касаться настоящего и будущего. Повторяю, подобное любопытство ни к чему хорошему не приведет, сэр, просто поставит нас в неловкое положение».

Мистер Додд вздохнул, затем продолжил:

– Как видите, мистер Холмс, я оказался в тупике. И мне оставалось только притвориться, что я принимаю выдвинутые сэром Эмсвортом условия. Но про себя я поклялся, что не успокоюсь, пока судьба друга не прояснится. Вечер прошел скучно. Мы отобедали втроем в просторной и мрачной столовой. Хозяйка дома с волнением расспрашивала меня о сыне, супруг же ее мрачнел с каждой секундой. Обстановка действовала на меня угнетающе, и вот в конце концов под каким-то вежливым предлогом я удалился в спальню. Это была просторная и почти пустая комната на первом этаже, столь же мрачная, как и весь дом. Но для человека, почти год проспавшего под открытым небом африканской степи, обстановка особого значения не имеет, мистер Холмс. Я раздвинул шторы и выглянул в сад, отметив, какая чудесная выдалась ночь, тихая и лунная. Затем уселся у огня, зажег настольную лампу и решил отвлечься чтением романа. Но тут уединение мое нарушил Ральф: старый слуга принес угля для растопки.

– Подумал, вы тут озябнете, сэр. Ночи стоят холодные, и эти нижние комнаты плохо отапливаются. – Он подошел к двери и вдруг остановился, на морщинистом лице застыло озабоченное выражение. – Вы уж извините, сэр, но я слышал, что вы говорили за обедом о молодом мистере Годфри. Моя жена вынянчила его с самых пеленок, так что, можно сказать, я довожусь ему приемным отцом. И мы с женой, понятное дело, переживаем за нашего мальчика. Так вы говорите, он вел себя достойно, сэр?

– Не было более храброго солдата во всем полку. Однажды он спас меня от верной гибели, вытащил прямо из-под огня буров, иначе меня здесь не было бы.

Старый слуга удовлетворенно потер костлявые руки.

– Да, сэр, что верно, то верно, таков уж наш мастер Годфри. Храбрец, каких поискать! Не было в парке дерева, сэр, на которое он не вскарабкался бы. Ничто не могло его остановить. Чудесный мальчик, и был потом настоящим мужчиной, сэр.

Я вскочил.

– Позвольте! Вы только что сказали «был». Говорите о нем так, словно он умер. Что означает вся эта таинственность? Что стало с Годфри Эмсвортом?

Я схватил старика за плечо, он попытался вырваться.

– Не понимаю, о чем это вы, сэр, – растерянно бормотал он. – Спросите лучше хозяина. Он знает, а я… я не должен вмешиваться.

Он порывался уйти, но я не отпускал его.

– Послушайте, – сказал я. – Ответьте на один вопрос, и после этого я отпущу вас. А если нет, продержу здесь всю ночь. Годфри мертв?..

Ральф избегал смотреть мне в глаза, упорно отворачивался, и вид у него был такой, точно его загипнотизировали. А потом прозвучал ответ, ужасный и неожиданный.

– Лучше б он умер, ей-богу! – простонал старик и опрометью бросился вон из комнаты.

– Можете вообразить, мистер Холмс, в каком состоянии я находился после этого странного разговора. Слова старика могли означать одно. Очевидно, мой бедный друг совершил какое-то преступление или другой неблаговидный проступок, затрагивающий честь семьи. И тогда суровый отец прогнал сына из дома, спрятал его от всего остального мира, чтобы скандал не выплыл наружу. Годфри всегда был сорвиголовой. Легко поддавался чужому влиянию. Несомненно, он попал в плохую компанию, и эти люди сбили его с пути истинного. Страшно жаль, если так оно и окажется, и все же я считал своим долгом отыскать его и протянуть ему руку помощи. Так я размышлял, оставшись один, а затем вдруг поднял глаза и увидел, что передо мной стоит Годфри Эмсворт.

Клиент мой умолк, слишком взволнованный, чтобы продолжать.

– Прошу вас, говорите, – сказал я. – Ваша история приобретает весьма необычный характер.

– Он стоял на улице, за окном, прижавшись лицом к стеклу. Я, кажется, уже говорил, что выглядывал той ночью в окно. И оставил шторы не задернутыми до конца. И вот теперь Годфри смотрел в эту щелочку. Окно находилось низко, я видел его до пояса, но внимание мое привлекло прежде всего смертельно бледное лицо. Никогда не видел у мужчины такого белого лица. Наверное, так выглядят призраки. Но тут Годфри встретился со мной взглядом, и я понял: это глаза живого человека. А потом он быстро отпрянул, видно, заметил, что я на него смотрю, и скрылся в темноте. Знаете, было в нем нечто пугающее, мистер Холмс. И дело даже не в этой ужасной неестественной бледности, хотя она тоже неприятно поражала. Было в нем что-то скрытное, порочное и вместе с тем виноватое. Словом, оно совсем не походило на лицо человека, которого я знал, – храброго, честного и открытого. И мне стало страшно. Однако солдат, проведший два года на англо-бурской войне, привык сохранять хладнокровие и действовать быстро. Годфри растворился во тьме, я тут же подскочил к окну и попытался открыть его. Но задвижку заело, и я немного замешкался. Но вот наконец я распахнул окно, выпрыгнул в сад и помчался по тропинке в том направлении, куда, как мне показалось, скрылся Годфри.

Бежал я долго, было темно, а потом вдруг уловил впереди какое-то движение. Припустил еще быстрей, выкрикивая его имя, но все напрасно. Добежал до конца тропинки, от нее расходилось еще несколько: они вели к каким-то строениям. Я стоял, прислушиваясь, и вдруг отчетливо услышал, как где-то захлопнулась дверь. Не позади меня, в доме, а впереди, в темноте. Достаточно, чтобы убедиться, мистер Холмс, что все это мне не привиделось. Годфри убежал от меня, потом где-то спрятался и захлопнул за собой дверь. В этом я был совершенно уверен. Делать было нечего, пришлось вернуться, и я провел беспокойную ночь, размышляя над случившимся и пытаясь придумать ему какое-то логичное объяснение.

Наутро полковник был со мной гораздо любезнее, а супруга его заметила, что места в их округе самые живописные. Я ухватился за эту возможность остаться, предварительно, разумеется, спросив, не слишком ли стесню их, если задержусь еще на день. Старик ворчливо согласился, и, таким образом, у меня появилось время, чтобы продолжить наблюдения. Я не сомневался, что Годфри прячется где-то поблизости, теперь предстояло выяснить, где именно и по какой причине.

В этом огромном доме без труда можно было бы разместить на постой целый полк. Если Годфри прячется здесь, найти его будет трудно. Но ночью я слышал, что дверь захлопнулась определенно не в этом доме. И вот я решил обследовать сад и парк. Никто мне не мешал, супруги занимались своими делами. И мне была предоставлена полная свобода действий.

Поблизости от дома располагалось несколько небольших строений, а в самом конце парка я обнаружил заброшенный дом внушительных размеров, вполне пригодный для проживания садовника или, скажем, егеря. Возможно, именно здесь хлопнула ночью дверь? Небрежной походкой, делая вид, что просто прогуливаюсь, я приблизился к нему. Тут дверь отворилась, и навстречу мне вышел небольшого роста подвижный бородатый мужчина в черном плаще и шляпе-котелке. Он совсем не походил на садовника. Мужчина запер дверь и положил ключ в карман. Потом заметил меня, и лицо его выразило удивление.

«Вы здесь гостите?» – спросил он.

Я объяснил, кто я такой, добавив, что я друг Годфри.

«Очень жаль, что Годфри отправился путешествовать, – заметил я. – Он был бы очень рад видеть меня».

«Да, разумеется, именно так, – поспешно отозвался мужчина, и вид у него при этом был немного смущенный. – Не сомневаюсь, что вы заедете еще раз, попозже, и застанете его. Рад познакомиться». – И он зашагал прочь, но затем, обернувшись, я заметил, что он стоит, прячась за ветвями лаврового дерева, и наблюдает за мной.

Я хорошо разглядел этот дом снаружи, но окна были задернуты плотными шторами, отчего создавалось впечатление, что он необитаем. Я решил не рисковать, чтобы не испортить все дело. Поэтому вернулся в большой дом и стал дожидаться ночи. Когда на улице стемнело, а вокруг все стихло, тем же путем, через окно, я выбрался в сад и, стараясь ступать как можно тише, направился к таинственной хижине.

Я уже упоминал, что окна были занавешены, но теперь они оказались закрыты еще и ставнями. Все же мне удалось отыскать щелочку, через которую просачивался луч света. И вот я приник к стеклу. Мне снова повезло: шторы были задернуты не до конца, и я увидел часть комнаты. Веселенькие обои, лампа на столе, дрова пылают в камине. Прямо лицом ко мне сидел маленький человечек, тот самый, кого я видел утром, и читал газету.

– Какую газету? – спросил я.

Клиент мой был недоволен тем, что его прервали.

– Разве это имеет значение? – спросил он.

– Имеет, причем немалое.

– Я, знаете ли, не обратил внимания.

– Но возможно, вы заметили, был ли то широкий газетный лист или небольшого формата, как у еженедельных выпусков?

– Теперь, когда вы упомянули об этом, припоминаю. Это была большая газета. Возможно, «Спектейтор». Но в тот момент эти подробности не интересовали меня. Потому что я вдруг заметил в комнате второго человека, сидевшего спиной к окну. Готов поклясться, это был Годфри! Лица его я не видел, но плечи и наклон головы показались такими знакомыми. Он сидел, опершись на локоть, в грустной позе и смотрел на огонь в камине. Я не знал, что делать. Внезапно кто-то подошел сзади и похлопал меня по плечу. Это был полковник Эмсворт.

«Следуйте за мной, сэр!» – тихо произнес он и направился к дому в полном молчании. Я последовал за ним. Мы вошли в мою спальню на первом этаже. В холле он прихватил расписание поездов.

«Первый поезд на Лондон отходит в восемь тридцать, – сказал полковник. – Ровно в восемь вам подадут повозку».

Лицо его побелело от ярости. Я же настолько растерялся, что пробормотал лишь неуклюжие извинения, оправдывая свой поступок заботой о друге.

«Не собираюсь обсуждать это с вами, – резко перебил меня полковник. – Вы повели себя самым наглым и недопустимым образом, посмели вторгнуться в частную жизнь моей семьи. Вас приняли радушно, как дорогого гостя, а вы стали шпионить. Мне нечего больше сказать вам, сэр. Кроме разве что одного: не имею ни малейшего желания видеть вас снова».

– И тут, мистер Холмс, терпение мое лопнуло.

«Я видел вашего сына, сэр, – сказал я старику. – И убедился, что по некой неясной мне причине вы прячете его от всего остального света. Понятия не имею, по каким соображениям вы обращаетесь с ним таким образом, но уверен: он ваш пленник. Предупреждаю вас, полковник Эмсворт, я приложу все силы и старания, дабы убедиться, что друг мой в безопасности и добром здравии. Не успокоюсь, пока не разгадаю эту тайну, и ваши угрозы меня не остановят, так и знайте!»

Старик в этот момент походил на сущего дьявола, казалось, он вот-вот набросится на меня. Огромный и все еще очень крепкий, несмотря на возраст. Я, как видите, тоже не слабак, но в тот момент не был уверен, что с ним справлюсь. Однако он не напал на меня, а только окинул напоследок гневным взглядом, развернулся и вышел из комнаты. Я же отправился в Лондон утренним поездом с твердым намерением обратиться за помощью к вам, просить вашего совета и поддержки в этом загадочном деле.

Вот с какой проблемой обратился ко мне посетитель. При решении ее, как уже, наверное, догадался проницательный читатель, меня поджидало несколько трудностей, так как выбор средств был весьма ограничен. Эта вроде бы заурядная история показалась мне необычной и интересной, чем и объясняется мое желание записать ее. Я приступил к делу, применив привычный мне метод логического анализа, чтобы сузить круг возможных решений.

– Слуги, – сказал я, – сколько их было в доме?

– Думаю, только двое. Старый лакей и его жена. Чета Эмсвортов живет скромно.

– Так там, в отдельном домике, жил не слуга?

– Полагаю, нет, хотя мужчина с бородкой мог выдавать себя за слугу, судя по повадкам и манере держаться, он человек важный.

– Весьма любопытно. А вы, случайно, не заметили, чтобы в тот дом носили еду?

– Теперь, когда вы спросили об этом, я вспомнил, что видел старика Ральфа с корзиной. Он шел по дорожке по направлению к домику. Как-то сразу я даже не подумал о еде.

– А вы расспрашивали кого-нибудь из местных?

– Да. Говорил с начальником станции, а также с хозяином гостиницы в деревне. Спросил, что они знают о моем старом товарище Годфри Эмсворте. И оба стали уверять меня, что Годфри отправился в кругосветное путешествие. Приехал домой, а затем почти сразу же отправился путешествовать. Так что в округе все, похоже, придерживаются того же мнения.

– Вы говорили о своих подозрениях?

– Нет, ничего и никому.

– И мудро поступили. Да, обстоятельства требуют немедленного вмешательства. Еду вместе с вами в Таксбери-Олд-парк.

– Прямо сегодня?

Как раз к этому времени я заканчивал дело, позднее описанное Уотсоном под названием «Дело монастырской школы», в котором далеко не последнюю роль сыграл герцог Грейминстер. Имел я и поручение от турецкого султана разобраться в одной истории; без моего вмешательства могли возникнуть непредсказуемые политические последствия. Но всем этим я собирался заняться лишь на следующей неделе, а пока мог отправиться с мистером Джеймсом М. Доддом в Бедфордшир. По дороге на вокзал Юстон мы захватили с собой мрачного и молчаливого джентльмена, с которым я договорился заранее.

– Это мой старый друг, – объяснил я мистеру Додду. – Возможно, его присутствие не понадобится, а может, очень даже пригодится. Пока не будем загадывать и забегать вперед.

Повествования Уотсона, несомненно, убедили читателя, что я не отличаюсь многословием и не склонен раскрывать свои соображения до тех пор, пока суть дела не станет ясна для меня самого. Додд, похоже, был несколько удивлен, однако промолчал, и мы продолжали путешествие уже втроем. В поезде я задал Додду еще один вопрос, специально для нашего спутника:

– Так вы говорите, что ясно видели лицо своего друга в окне и совершенно уверены, что это был именно он?

– Вне всяких сомнений. Он прижимался носом к стеклу. И лицо его освещала лампа.

– И это не был человек, просто похожий на него?

– Нет, нет! Это был Годфри.

– Однако, по вашим словам, он изменился?

– Только цвет лица. Оно было… как бы это точнее выразиться… белым, ну, как рыбье брюхо.

– И эта бледность равномерно покрывала все лицо?

– Не думаю. Ведь я отчетливо видел лишь верхнюю его часть, особенно лоб.

– Вы окликнули его по имени?

– Первые несколько секунд я был слишком напуган, растерян. А потом пустился вдогонку, но было уже поздно.

Дело мое было завершено, оставалось лишь уточнить кое-какие мелочи. Вот наконец мы подъехали к старому дому, он оказался точно таким, каким описывал его мой клиент. Дверь нам отворил Ральф, старый слуга. Карету я заказал на весь день и попросил старого моего знакомца оставаться там, пока мы не позовем его. Ральф, маленький морщинистый старичок, был, как и подобает слуге, в черном сюртуке и штанах цвета перца с солью. Однако я заметил нечто любопытное. Руки у него были в коричневых кожаных перчатках, которые он поспешно стянул, увидев нас, и положил на столик в прихожей. У меня, как неоднократно отмечал Уотсон, прекрасно развиты все пять чувств, и я уловил исходящий от столика слабый, но вполне различимый запах. Тогда я повернулся, положил на столик шляпу и как бы нечаянно стряхнул ею перчатки на пол. Затем нагнулся, поднял их и поднес к носу. Да, я не ошибся, именно от кожаных перчаток исходил этот характерный горьковатый запах дегтя. Теперь мне все стало ясно. И я вошел в кабинет хозяина дома с твердой уверенностью, что раскрыл это дело. Увы, не могу забегать вперед, иначе читать это повествование будет неинтересно.

Полковника Эмсворта в кабинете не было, но Ральф уже отправился за ним, и вскоре мы услышали в коридоре торопливую тяжелую поступь. Дверь резко распахнулась, и полковник вошел в комнату с искаженным яростью лицом. Редко случалось мне видеть столь разгневанного человека. В руке он держал наши карточки, затем демонстративно порвал их на мелкие кусочки и бросил на пол.

– Разве я не предупреждал вас, наглец вы эдакий, чтоб не смели больше являться в дом? Вон отсюда, чтоб духу вашего тут не было! Только попробуйте суньтесь еще хоть раз, и я применю силу! Пристрелю, как поганого пса, Богом клянусь! Что же касается вас, сэр, – тут он обернулся ко мне, – то же предупреждение относится и к вам. Наслышан о вашей сомнительной деятельности, однако прошу, применяйте свои таланты где-нибудь в другом месте. Где угодно, только не здесь!

– Я не уйду отсюда до тех пор, – твердо заявил мой клиент, – пока не услышу из уст Годфри, что удерживают его здесь не насильно.

Хозяин позвонил в колокольчик.

– Ральф, – сказал он слуге, – позвоните в полицию и попросите инспектора срочно прислать двух констеблей. Сообщите, что в дом к нам ворвались грабители.

– Минутку. – Я поднял руку. – Вы должны признать, мистер Додд, что полковник Эмсворт в своем праве; у нас нет законных оснований вторгаться в его жилище. С другой стороны, сам он должен понимать, что действия ваши продиктованы только заботой о его сыне. А потому я совершенно уверен, что если полковник уделит мне пять минут для разговора, я заставлю его изменить точку зрения на эту проблему.

– Я не из тех, кто легко поддается убеждениям, – заметил старый солдат. – Делай, что я говорю, Ральф! Какого черта ты медлишь? Звони в полицию!

– Ничего хорошего из этого не выйдет. – Я прислонился спиной к двери. – Вмешательство полиции лишь ускорит приближение катастрофы, которой вы так опасаетесь. – Я достал блокнот, вырвал из него листок и написал на нем одно-единственное слово. – Вот, – заметил я, протягивая листок полковнику, – вот что привело нас сюда.

Тот молча смотрел на бумагу, и на лице его теперь отражалось самое искреннее изумление.

– Но откуда вы знаете? – прошептал полковник и тяжело опустился в кресло.

– Такая уж у меня профессия, – ответил я. – Тем и живем.

Старик, впав в мрачную задумчивость, пощипывал щетину на подбородке. Затем сдался:

– Ладно, если хотите видеть Годфри, увидите. Я этого не желал, но вы меня вынудили. Ступай, Ральф, скажи мистеру Годфри и мистеру Кенту, что мы придем через пять минут.

Спустя означенное время мы подходили по тропинке к таинственному домику в дальнем конце сада.

У двери застыл низенький бородатый мужчина. Лицо его выражало крайнее удивление.

– Как-то все это неожиданно, полковник Эмсворт, – проговорил он. – Меняет все наши планы.

– Ничего не смог поделать, мистер Кент. Нас вынудили. Мистер Годфри может нас принять?

– Да, он ждет в гостиной. – И мистер Кент ввел нас в просторную и просто обставленную комнату. Спиной к камину стоял высокий мужчина. Едва увидев его, мой клиент бросился вперед с распростертыми объятиями.

– Годфри, старина! Ну наконец-то!

Но тот остановил его жестом.

– Не прикасайся ко мне, Джимми, не надо. Держись на расстоянии. Но смотреть на меня можно. Видишь? Не слишком-то похож я на славного младшего капрала Эмсворта из эскадрона «Б», которого ты когда-то знал!

Следовало признать, выглядел этот человек действительно необычно. Было видно, что некогда он был очень хорош собой, черты лица тонкие, благородные, кожа покрыта загаром. Но на темной ее поверхности проступили странные беловатые пятна, точно кожа была выбелена в этих местах.

– Поэтому и не принимаю гостей, – пояснил молодой человек. – Нет, я ничего не имею против тебя, Джимми, но другом моим ты больше не можешь быть. И тому есть весьма веские причины. Застал ты меня не в самой лучшей форме.

– Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, Годфри, – растерянно пробормотал мой клиент. – Прошлым вечером ты изрядно напугал меня, когда заглянул в окно. И я не мог уехать, так и не узнав, что же с тобой произошло.

– Старина Ральф сказал, что ты здесь. И я не выдержал искушения, решил взглянуть на тебя хотя бы одним глазком. Думал, ты меня не заметишь, а потом, когда окно стало открываться, бросился обратно, в свое убежище.

– Но, Бог ты мой, что же с тобой случилось?

– История не слишком долгая. – Молодой Годфри закурил сигарету. – Помнишь, как-то утром у Дайэмонд-Хилл, неподалеку от Претории, у Восточной железной дороги, разгорелся бой? И я был в нем ранен?

– Да, слышал об этом, но никаких подробностей не знаю.

– Так вот, нас было трое, и мы оказались отрезаны от своих. Симпсон, мы называли этого парня Лысым Симпсоном, Андерсон и я. Буры окружили нас со всех сторон, мы отстреливались, но они залегли за полотном и вскоре нас одолели. Симпсон и Андерсон погибли на месте. Мне попала в плечо пуля, выпущенная из винтовки для охоты на слона. Однако мне все же удалось вскочить на лошадь и проскакать на ней несколько миль, прежде чем я потерял сознание и свалился с седла.

Пришел я в себя только ночью. С трудом поднялся, чувствуя страшную боль и слабость. И вдруг, к своему изумлению, увидел чуть поодаль дом, большой дом с широкими ступеньками у входа и множеством окон. Меня трясло от озноба. Сам, наверное, помнишь, какие холодные в Африке ночи, сырой влажный холод так и пробирает до костей, сосем не похоже на наш легкий морозец. Так вот, я замерз, умирал от холода, боли и потери крови, и единственным спасением мне казался этот случайно замеченный дом. Я двинулся к нему ползком, едва сознавая, что делаю. Смутно помню, как поднялся по ступенькам, толкнул широкую дверь, вошел в просторную комнату, где стояли несколько кроватей, и со вздохом облегчения растянулся на одной из них. Постель была не застелена, но в тот момент меня ничуть это не смущало. Я натянул на себя все простыни и одеяла и через секунду погрузился в глубокий сон.

Проснулся я утром, но тут мне показалось, что я вижу кошмарный сон. Жаркое африканское солнце врывалось через незанавешенные окна, и я отчетливо видел все детали. Я находился в просторной побеленной спальной комнате на несколько человек. Прямо передо мной стояло маленькое существо, уродливый карлик с непомерно крупной лысой головой. Он бормотал что-то невнятное по-голландски и потирал руки, которые выглядели совершенно чудовищно, напоминая две коричневые губки. А за его спиной столпилась группа людей. Похоже, ситуация казалась им необычайно забавной, но при первом же взгляде на них я похолодел от ужаса. Это были не люди, а какие-то уродцы. Конечности, тела и лица их были обезображены, перекручены или распухли самым непостижимым образом. Особенно страшен был в тот момент смех этих монстров.

Похоже, ни один из них не говорил по-английски, но затем ситуация немного прояснилась. Карлик с большой головой сильно разгневался и, испуская яростные крики, начал стаскивать меня с кровати, несмотря на то что свежая кровь сочилась у меня из раны. Уродец был сильным, как бык, не знаю, чем все это закончилось бы, если бы в помещение не вошел еще один человек, привлеченный шумом. То был пожилой мужчина с властным лицом. Он строго прикрикнул на голландца, и тот сразу же отпустил меня. Затем пожилой мужчина начал разглядывать меня, и взгляд его выражал удивление.

– Как, черт возьми, вы здесь оказались? – спросил он. – Нет, не вставайте. Вижу, вы изнурены, и рана у вас на плече серьезная, так что надо прежде всего заняться ею. Я врач, сейчас вас перевяжут. Но Бог мой, вы, видно, не подозреваете, что находитесь здесь в большей опасности, чем на поле битвы! Вы попали в лепрозорий и только что спали на постели прокаженного!

Что тут можно добавить, Джимми? Линия фронта приближалась, и всех этих несчастных эвакуировали накануне днем. Но затем выяснилось, что британцы наступают, и их вернули назад. Всем заправлял там этот человек, интендант медицинской службы. Он уверял меня, что невосприимчив к этому страшному заболеванию, однако все же не решался вступать в прямой контакт с зараженными и их вещами. Интендант поместил меня в отдельную палату, лечил, выхаживал и примерно через неделю отправил в обычный военный госпиталь в Претории.

А дальше началась главная моя трагедия. Я от души надеялся, что ужасная судьба миновала меня, и, лишь оказавшись дома, заметил страшные признаки. Эти белесые пятна на лице подсказали, что я заразился проказой. Что было делать? Я находился в доме с родителями, в полной изоляции. У нас было двое старых слуг, внушавших полное доверие. Был дом, где можно жить. Родители мои тайно связались с мистером Кентом, хирургом, и он согласился присматривать за мной. Иного выхода мы просто не видели. Альтернативой служило помещение в лепрозорий, где я провел бы остаток дней среди чужих людей, обезображенных этой страшной болезнью. Но следовало соблюдать полную секретность, чтобы соседи не узнали и не подняли скандал. Это обрекло бы меня на пожизненное заключение в лепрозории. Даже ты, Джимми, должен был оставаться в неведении. И как тебе удалось расколоть отца, ума не приложу.

Полковник Эмсворт указал на меня:

– Вот этот джентльмен заставил меня. – Он развернул листок бумаги и показал надпись. Одно слово: «Лепрозорий». – Я понял, что он обо всем догадался. Так что мне ничего не оставалось, как сказать всю правду до конца.

– И вы правильно поступили, – заметил я. – Все равно из этого не вышло бы ничего хорошего. Мистер Кент, как я понимаю, единственный, кто видит пациента. Позвольте узнать, сэр, вы специалист по подобного рода заболеваниям?

– У меня общее медицинское образование, – смущенно ответил мистер Кент.

– Ничуть не сомневаюсь в вашей компетенции, доктор, но, уверен, вы согласитесь со мной, что в подобных сложных и тяжелых случаях не помешает выслушать мнение еще одного профессионала. До сих пор вы опасались приглашать других врачей, боялись, что тайна раскроется и Годфри заберут.

– Именно, – кивнул полковник Эмсворт.

– Предвидя подобную ситуацию, я привез с собой друга, надежного человека, которому можно полностью доверять. Однажды я оказал ему небольшую услугу, и он мечтает отплатить мне тем же. Его имя сэр Джеймс Сандерс.

Даже перспектива быть представленным самому лорду Робертсу меньше обрадовала бы и удивила какого-нибудь младшего армейского офицера. На лице доктора Кента отразилась самая искренняя радость.

– Буду польщен, – пробормотал он.

– Тогда попрошу сэра Джеймса пожаловать сюда. Он дожидается в карете. Пусть осмотрит пациента. А тем временем, полковник Эмсворт, думаю, нам стоит собраться в вашем кабинете, где я намерен дать кое-какие пояснения.

Вот где мне страшно не хватало моего верного Уотсона. Уж он, как никто другой, описал бы вопросы, ответы и вызванные ими у слушателей взрывы восторга, возвысил бы обычный, проявленный мною здравый смысл до уровня гениального откровения. Но я не преследовал такой цели. Я просто излагал ход своих рассуждений перед небольшой аудиторией в кабинете полковника Эмсворта.

– Процесс этот основывается на том, – начал я, – что, когда отсекаешь все невозможное, оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, и будет истиной. Можно пойти и другим путем: оставить несколько объяснений и рассматривать их по очереди, подвергая сомнению до тех пор, пока одно из них не станет выглядеть наиболее правдоподобным. Попробуем применить этот принцип к данному делу. Поначалу мне представлялись возможными три объяснения того, почему этот джентльмен оказался заключенным или, если угодно, пленником в имении отца. Первое: он прячется здесь потому, что совершил какое-то преступление. Второе: он впал в безумие, и родители не пожелали отправить его в сумасшедший дом. И наконец, третье: он заразился какой-то болезнью. Других разумных объяснений я не нашел. Теперь предстояло решить, какое из трех предположений верно.

Криминальная версия не выдерживала критики. Никаких сообщений о совершенных в этом районе преступлениях не поступало. Тут у меня сомнений не было. Ведь если бы преступление имело место, но о нем пока никто не знал, было бы куда разумнее избавиться от улик и отправить сына за границу, вместо того чтобы держать его дома.

Так, теперь безумие. Эта версия казалась более вероятной. Присутствие в доме еще одного человека позволяет предположить, что это специально нанятый санитар. Предположение это подкреплялось еще и тем, что всякий раз, выходя из домика, мистер Кент запирал дверь на ключ. С другой стороны, охраняли пленника не слишком тщательно, иначе молодой человек не смог бы выбраться из дома ночью, чтобы хоть одним глазом взглянуть на своего друга. Помните, мистер Додд, я спрашивал у вас, какую именно газету читал мистер Кент? Если бы, к примеру, это оказался «Ланцет» или «Британский медицинский журнал», мне было бы куда проще. Однако нет ничего противозаконного в том, чтобы держать психически больного человека в доме при условии, если за ним присматривает квалифицированный врач, а местные власти уведомлены об этом. Тогда к чему такая секретность? И эта моя теория не подтверждалась фактами.

Оставалась последняя, третья, возможность, пусть необычная, но все же возможность, и тут все вроде бы сходилось. Проказа для Южной Африки – явление довольно распространенное. И юноша мог заразиться этой страшной болезнью. Родители его оказались в ужасном положении. Они не хотели, чтобы сын их стал изгоем, чтобы его до конца дней заперли в лепрозории. А потому пришлось соблюдать строжайшую секретность, не допустить распространения слухов и последующего вмешательства властей. Найти врача, который согласился бы присматривать за больным за приличную плату и сохранить все в тайне, не составило особого труда. Ну и после наступления темноты больной мог выходить на улицу. Характерная особенность этого заболевания – появление белых пятен на коже. Я был совершенно убежден в правильности своей теории, а потому решил действовать. Приехав сюда, я заметил, что Ральф, относивший еду в хижину, носит перчатки, пропитанные дезинфицирующим раствором. Последние сомнения исчезли. Одно написанное на листке бумаги слово убедило вас, сэр, что тайна раскрыта. То же, что я написал его, а не произнес вслух, доказывало, что мне можно доверять.

Когда я заканчивал свой анализ ситуации, дверь отворилась и в гостиную вошел известнейший в мире специалист в области дерматологии. Суровые, как у сфинкса, черты его лица смягчились, глаза излучали теплоту. Он подошел к полковнику Эмсворту и пожал ему руку.

– Я чаще приношу людям плохие новости, нежели хорошие, – начал он. – Но в данном случае имею все основания поздравить вас. Это не проказа.

– Что?!

– Это типичный случай так называемой псевдопроказы, иначе говоря, болезни под названием ихтиос, характеризующейся чешуйчатыми образованиями на коже. Болезнь тяжелая, но излечимая и совершенно незаразная. Да, мистер Холмс, удивительное совпадение, не правда ли? Но совпадение ли это?.. Разве это не признак того, что на свете существуют и действуют некие еще не разгаданные наукой силы? Разве не чудо, что опасения, от которых так страдал этот достойный молодой человек, обнаруживший признаки заболевания, не оправдались?.. Как бы там ни было, все складывается к лучшему, даю вам слово профессионала. О Боже, леди потеряла сознание! Думаю, вам, мистер Кент, стоит заняться ею незамедлительно. Тоже не слишком тяжелый случай, дама упала в обморок от радости.