Горбун

Однажды летним вечером, спустя несколько месяцев после женитьбы, я сидел у камина и, покуривая трубку, засыпал над романом – в то время был большой наплыв пациентов, и работа сильно меня изматывала. Жена уже поднялась в спальню, и хлопнувшая входная дверь сообщила мне, что слуги тоже разошлись по домам. Я встал с кресла и выбил пепел из трубки, как вдруг в дверь позвонили.

Я взглянул на часы. Без четверти двенадцать. С визитами в такое время не ходят. Наверное, хотят позвать к пациенту, и, вероятно, на всю ночь. Состроив недовольную мину, я пошел открывать, но, распахнув дверь, застыл как вкопанный. На пороге стоял Шерлок Холмс.

– Ах, Уотсон, – сказал он, – мои надежды оправдались: я все-таки успел перехватить вас до того, как вы улеглись.

– Мой дорогой друг! Входите.

– Я понимаю: вы не ожидали меня увидеть, но признайтесь: одновременно вы испытали и облегчение. Хм! Вы, как и в прежние холостяцкие дни, курите смесь «Аркадия»! Этот пушистый пепел на лацкане вашего пальто невозможно спутать ни с каким другим! И сразу видно, что вы привыкли носить военный мундир, – послушайте, Уотсон, перестаньте наконец засовывать носовой платок в рукав, так у вас никогда не будет благопристойного вида. Вы, кстати, не пустите меня переночевать?

– С удовольствием.

– Вы как-то упомянули, что ваша холостяцкая комната пустует, и, судя по вешалке для шляп, она по-прежнему свободна.

– Я буду страшно рад, если вы воспользуетесь ею.

– Благодарю. Тогда я повешу свою шляпу на свободный крючок. О-о, я вижу, у вас побывал работник эксплуатационной службы. Мои соболезнования. Прорвало канализацию?

– Нет, утечка газа.

– На линолеуме остались следы от гвоздей, которыми подбиты его ботинки. Нет, благодарю, я поужинал в «Ватерлоо», зато с наслаждением выкурю вместе с вами трубку.

Я дал Холмсу свой табак, он расположился напротив меня, и некоторое время мы сидели молча. Я понимал: только дело чрезвычайной важности могло привести его ко мне в столь поздний час, и терпеливо ждал, когда он приступит к рассказу.

– Вы много работаете в последнее время, – заметил он, окинув меня проницательным взглядом.

– Да, сегодня был особенно тяжелый день, – согласился я. – Вам это может показаться глупым, но я решительно не понимаю, что позволило вам сделать такой вывод.

Холмс тихонько кашлянул.

– У меня было время изучить ваши привычки, мой дорогой Уотсон, – сказал он. – Когда у вас мало клиентов, вы ходите пешком, а когда пациентов много, нанимаете экипаж. Увидев ваши туфли – хотя и поношенные, но совершенно чистые, – я сделал очевидный вывод, что пациентов много, благодаря чему вы можете потратиться на извозчика.

– Блестяще! – воскликнул я.

– Элементарно, – скромно ответил он. – Это один из многих примеров, когда вы можете с легкостью произвести впечатление на собеседника – всего лишь потому, что тот не дал себе труда присмотреться к некоторым мелочам. А для меня подобные мелочи являются отправной точкой, предваряющей целый поток рассуждений. То же самое, дорогой друг, можно сказать о некоторых ваших рассказах – чтобы удержать внимание читателя, вы выдаете информацию в усеченном виде, придерживая часть фактов для эффектной развязки.

Кстати, сейчас я сам оказался в роли такого читателя. Я держу в руках несколько нитей, ведущих к раскрытию одного из самых удивительных дел, которыми мне когда-либо приходилось заниматься. Для полноты картины не хватает буквально одной-двух деталей, но именно они-то и решают все дело. Но они будут у меня, Уотсон, обязательно будут!

В глазах Холмса вспыхнул огонь, щеки покрылись слабым румянцем. На мгновение маска холодного безразличия, скрывавшая его горячую натуру, спала, но лишь на мгновение. Уже в следующую секунду он сосредоточенно раскуривал свою трубку с лицом непроницаемым, как у индейского вождя. Из-за этого напускного спокойствия о Холмсе часто говорили, будто он – не человек, а машина, но у меня, к счастью, была возможность узнать его истинный характер.

– В деле есть интересные особенности, – продолжил он, – я бы даже сказал: исключительно интересные особенности. Я уже провел расследование и стою на пороге разгадки. Я буду вам искренне признателен, если вы составите мне компанию на этом последнем этапе.

– Ну конечно же, с радостью.

– Вы можете завтра отправиться со мной в Олдершот?

– Разумеется. Джексон возьмет на себя моих пациентов.

– Очень хорошо. Наш поезд отходит в одиннадцать десять с вокзала Ватерлоо.

– Так у нас впереди уйма времени!

– Тогда, если вы еще в силах бороться со сном, я обрисую вам вкратце ситуацию и расскажу, что нам еще предстоит сделать.

– До того как вы пришли, я засыпал, но сейчас чувствую себя совершенно бодрым.

– Я постараюсь изложить вам все в максимально сжатом виде, не упустив, однако, ничего существенного. Вы, наверное, уже читали об этом деле в газетах. Я занимаюсь расследованием предполагаемого убийства полковника Баркли, служившего в полку «Роял Мэллоуз», расквартированного в Олдершоте.

– Я ничего не слышал об этом.

– Дело пока не получило большой огласки. Сообщаю вам факты двухдневной давности. Вкратце они таковы.

«Роял Мэллоуз» – прославленный ирландский полк британской армии. Он особенно отличился в Крымской войне и в Индии во время восстания сипаев, но и после всегда показывал себя с наилучшей стороны. До нынешнего понедельника он находился под командованием Джеймса Баркли – нашего славного ветерана. Он начинал с рядового, затем был произведен в офицерский чин за доблесть, проявленную в индийской кампании, а после назначен командующим полком, в котором когда-то служил простым солдатом.

Полковник Баркли женился, будучи еще сержантом. В девичестве его жену звали мисс Нэнси Девой; ее отец, старший сержант в отставке, служил в том же полку. Мне представляется, что офицерское окружение приняло не слишком благожелательно молодую пару (в то время они были очень молоды) из-за низкого происхождения Джеймса Баркли. Однако вскоре трения сгладились, и миссис Баркли, как я понимаю, стала весьма популярной фигурой среди офицерских жен, так же, как ее муж стал своим среди офицеров. Добавлю, что его жена обладала редкой красотой, и даже сейчас, по прошествии более тридцати лет, ее наружность производит неизгладимое впечатление.

Семейная жизнь полковника Баркли протекала счастливо. По словам майора Мерфи, которому я обязан большей частью всех этих сведений, между супругами никогда не возникало и тени непонимания. Баркли без памяти любил свою жену и выглядел совершенно потерянным, если ему случалось провести хотя бы день вдали от супруги. Та хранила ему верность и платила такой же нежностью, однако было заметно, что она не испытывает к мужу такой же сильной привязанности. В полку их считали идеальной парой. Их отношения были столь безоблачны, что разыгравшаяся трагедия оказалась полной неожиданностью для всех, кто их знал.

Здесь нужно отметить, что полковник Баркли имел весьма своеобразный характер. В обычных обстоятельствах он был, как и большинство военных, жизнерадостным и галантным, но временами вдруг обнаруживал жестокость и мстительность. К счастью, эти свойства его натуры ни разу не были направлены против его жены. Другой особенностью полковника Баркли – ее, помимо майора Мерфи, отметили трое из пяти опрошенных мною офицеров – было глубокое уныние, которое охватывало его внезапно, без всяких видимых причин. Майор описывает это так: иногда среди шумного веселья за офицерским столом улыбка вдруг исчезала с его уст, словно стертая чьей-то невидимой рукой, и потом несколько дней полковник ходил мрачный, погруженный в тяжкие раздумья.

Описывая характер полковника, сослуживцы отметили также необычайную его суеверность. Он почему-то не любил оставаться один, особенно после наступления темноты. Этот детский страх в столь мужественном человеке вызывал массу толков и предположений. К моменту трагедии первый батальон полка «Роял Мэллоуз» (он же бывший сто семнадцатый) простоял в Олдершоте несколько лет. Женатые офицеры перебрались из казарм в отдельные дома, полковник Баркли жил все это время на вилле Лэчайн в полумиле от Северного лагеря. Вилла окружена собственными землями, которые с западной стороны проходят всего в тридцати ярдах от проезжей дороги. Вместе с семьей полковника проживают кучер и две горничные. Других обитателей в поместье не было, поскольку детьми хозяин и хозяйка не обзавелись и гостей приглашали нечасто.

А теперь посмотрим, что происходило на вилле Лэчайн в понедельник между девятью и десятью часами вечера.

Миссис Баркли, как выяснилось, придерживалась римско-католической веры и принимала горячее участие в работе общества святого Георгия при церкви на Уот-стрит. Общество занималось благотворительностью и собирало для бедняков поношенную одежду. В тот день заседание общества было назначено на восемь часов, и, чтобы не опоздать на встречу, миссис Баркли поужинала рано. Кучер слышал, как она, покидая дом, перекинулась несколькими словами с мужем, пообещав ему не задерживаться надолго. Потом она заехала за мисс Моррисон – юной леди, проживающей на соседней вилле, и оттуда обе женщины отправились в церковь. Собрание продлилось сорок минут, и уже в пятнадцать минут десятого миссис Баркли вернулась домой, расставшись с мисс Моррисон у порога ее дома.

На вилле Лэчайн есть маленькая столовая, примыкающая к кухне. Она обращена к дороге и имеет выход на лужайку через большую стеклянную дверь. Лужайку шириной ярдов в тридцать отделяет от дороги лишь ажурная чугунная решетка на невысоком каменном основании. Именно в эту комнату миссис Баркли и направилась по возвращении домой. Шторы на окнах были раздвинуты, поскольку по вечерам эта комната обычно пустовала. Но в этот день миссис Баркли против обыкновения сама зажгла лампу и, позвонив в колокольчик, попросила свою горничную Джейн Стюарт подать чай. Полковник, находившийся в гостиной, услышал, что жена вернулась, и решил присоединиться к ней. Кучер видел, как тот прошел через холл и зашел в столовую. Это был последний раз, когда его видели живым.

Горничная говорит, что принесла чай через десять минут, но, подойдя к дверям столовой, с удивлением услышала, как хозяйка с хозяином о чем-то яростно спорят. Она постучала и, не получив ответа, повернула ручку двери. С еще большим удивлением она обнаружила, что дверь заперта изнутри. Горничная побежала за поварихой и кучером, и втроем они подошли к двери столовой, где продолжалась страшная перепалка. Все трое подтверждают, что были слышны голоса только двух людей – Баркли и его жены. Баркли говорил отрывистым сдавленным голосом, и разобрать его слова не было никакой возможности. В звуках речи его жены чувствовалась горечь, и когда она повышала голос, ее реплики слышались весьма отчетливо. «Ты трус! – повторяла она снова и снова. – Верни мне мою жизнь. Я не хочу дышать одним с тобой воздухом! Ты трус! Трус!» Она произнесла еще несколько неразборчивых фраз, потом послышался страшный крик хозяина, что-то грохнуло, и закончилось все дикими воплями его жены. Уверенный в том, что в столовой разразилась трагедия, кучер попытался взломать дверь. Тяжелая дубовая дверь никак не поддавалась, а из столовой тем временем продолжали доноситься женские крики. Горничная и кухарка тряслись от страха и были не в состоянии оказать помощь кучеру. Тогда, осененный внезапным озарением, он помчался во двор, рассчитывая попасть в столовую через большую стеклянную дверь. Одна створка ее была открыта, поскольку дело происходило летним вечером, и кучер без помех проник в комнату. Его хозяйка уже не кричала, а упала без чувств на кушетку. Несчастный полковник, зацепившись ногами за подлокотник кресла, лежал вниз головой в луже собственной крови.

Видя, что хозяину уже ничем не помочь, кучер первым делом пошел открывать дверь, за которой стояли горничная и кухарка. Однако здесь возникло неожиданное и непреодолимое препятствие. Ключа в замочной скважине не оказалось, как не было его в комнате вообще. Тогда кучер снова вышел через стеклянную дверь и вернулся в дом уже в сопровождении врача и полицейского. Женщину, на которую естественным образом сразу пало подозрение, перенесли в ее комнату; она так и не пришла в сознание. Тело полковника переместили на диван, после чего был произведен тщательный осмотр помещения.

На затылке несчастного ветерана зияла рваная рана длиной в несколько дюймов. Такую рану мог оставить только страшный удар тупым орудием. Им не пришлось гадать каким. Рядом с телом на полу валялась дубинка, вырезанная из дерева твердой породы, с костяной ручкой. У полковника имелась огромная коллекция оружия, собранная им в тех странах, где он воевал; полиция естественным образом предположила, что эта дубинка также относилась к числу его трофеев. Слуги, правда, утверждают, что раньше никогда не видели ее, однако в доме было полно разных диковин, и вполне возможно, что они ее проглядели. Больше в комнате ничего интересного не обнаружили. И вот что странно: ключа от столовой так и не нашли – ни у миссис Баркли, ни у жертвы. Слуги обыскали весь дом, но тоже безрезультатно. Дверь удалось открыть только с помощью специалиста по замкам, специально вызванного из Олдершота.

Таково было положение вещей, Уотсон, когда во вторник утром я приехал в Олдершот по просьбе майора Мерфи. Он сомневался в эффективности работы полиции и надеялся, что объединенными усилиями мы добьемся большего успеха. Я думаю, вы согласитесь, что уже в том виде, в каком я его вам описал, дело представляло немалый интерес, но когда я познакомился с ним поближе, я понял, что оно является еще более экстраординарным, чем могло показаться на первый взгляд.

Прежде чем осмотреть комнату, я устроил слугам перекрестный допрос, но сумел вытянуть из них только то, что мне и так уже было известно. За исключением одной маленькой детали: горничная Джейн Стюарт, как вы помните, услышав голоса ссорящихся хозяев, побежала за остальными слугами. Так вот, она вспомнила, что в первый раз голоса хозяина и хозяйки были едва слышны, и она догадалась о ссоре только по интонациям. Под моим давлением она также вспомнила, что в тот, первый, раз хозяйка дважды произнесла имя Давид. Эта деталь представляется мне крайне важной, поскольку позволяет судить о причине ссоры. Полковника звали, как вы помните, Джеймсом.

Слуг, впрочем, как и полицию, поразила одна деталь: лицо полковника было искажено страшной гримасой: оно выражало смертельный ужас, причину которого трудно даже вообразить. Глядя на это лицо, люди послабее падали в обморок. Нет никакого сомнения в том, что полковник увидел свою судьбу и зрелище это оказалось для него невыносимым. В принципе это согласуется с версией полиции: они полагают, что несчастный был потрясен, когда увидел занесенную над ним руку жены с орудием убийства. Не противоречит этой версии и тот факт, что рана расположена на затылке – полковник мог попытаться увернуться от удара. Однако его супруга пока не может подтвердить правильность наших догадок: с момента трагедии она так и не пришла в себя – обморок сменился нервной горячкой.

От полиции я узнал, что мисс Моррисон, которая, как вы помните, ходила на собрание вместе с миссис Баркли, не смогла назвать причины, столь резко изменившей настроение ее подруги по возвращении домой.

Суммировав все эти факты, Уотсон, я выкурил не одну трубку, пытаясь отделить существенное от случайных совпадений. Я, например, совершенно уверен, что пропажа ключа является важнейшей деталью во всем этом деле. Самые тщательные поиски ничего не дали. Следовательно, кто-то его забрал. И этим человеком не могли быть ни полковник, ни его жена. Значит, в комнате побывал кто-то третий. И этот третий должен был войти через балконную дверь. Мне показалось, что есть смысл поискать следы этой таинственной персоны в комнате и на лужайке, прилегающей к дому. Вам известны мои методы, Уотсон. В своем исследовании я применил их в полном объеме. Они привели меня к интересным открытиям, которые, однако, сильно отличались от того, что я ожидал обнаружить. В комнате побывал мужчина, он шел через лужайку, отделяющую дом от дороги. Мне удалось найти пять весьма отчетливых отпечатков его обуви – один на дороге, возле ограждения, которое ему пришлось перелезть; два на лужайке и еще два очень четких отпечатка на крашеных ступеньках, ведущих к балконной двери. Должно быть, он промчался по лужайке очень быстро, потому что носки обуви пропечатались сильнее, чем каблуки. Но поразил меня не столько человек, сколько его спутник.

– Спутник?!

Холмс достал из кармана большую салфетку и расправил ее на колене.

– Что вы на это скажете? – спросил он.

На салфетке отпечатались лапы какого-то мелкого животного. Я сумел различить пять подушечек и отметины, сделанные длинными когтями. Размер следов не превышал размера десертной ложки.

– Это собака, – предположил я.

– А вы когда-нибудь слышали, чтобы собаки лазали по портьерам? Это существо оставило зацепки на портьерах.

– Тогда обезьяна.

– У обезьян другие следы.

– Тогда кто?

– Не собака, не кошка, не обезьяна, и, честно говоря, следы этого животного мне незнакомы. Я попытался представить его, отталкиваясь от следов. Вот эти четыре отпечатка остались в том месте, где оно стояло неподвижно. Вы видите, что передние и задние лапы разделяет не менее пятнадцати дюймов. Добавьте к этим пятнадцати дюймам длину головы и шеи, и вы получите существо длиной примерно в два фута – возможно, чуть больше, если у него имеется хвост. Теперь проведем другое измерение. Животное передвигалось, и мы можем измерить длину его шага. Во всех случаях она составляет примерно три дюйма. Это означает, что животное имеет длинное тело и короткие ноги. К сожалению, оно не позаботилось оставить нам образец своей шерсти, но в целом его вид соответствует тому, что я вам описал. Кроме того, мы знаем, что этот хищник умеет лазать по портьерам.

– Почему вы решили, что это хищник?

– Потому что он полез вверх по портьере. У окна висит клетка с канарейкой, и животное, судя по всему, пыталось подобраться к птице.

– Так что же это за зверь?

– Ах, если бы я мог назвать его, мы были бы уже гораздо ближе к разгадке смерти полковника Баркли. Думаю, это зверек вроде ласки или горностая, только побольше.

– Но как этот человек связан с преступлением?

– Здесь пока полный туман. Но мы уже многое знаем. Сначала этот человек стоял на дороге и наблюдал оттуда сцену ссоры между супругами Баркли – в комнате горел свет и шторы были раздвинуты. Мы знаем также, что потом он пробежал по лужайке, вошел в дом вместе со своим животным, а дальше – либо он нанес полковнику смертельный удар, либо тот сам при виде его так испугался, что лишился чувств и упал, ударившись головой об угол каминной решетки. И наконец, мы знаем самое любопытное: уходя, незнакомец унес с собой ключ.

– По-моему, после ваших открытий дело стало еще более непонятным, чем раньше, – заметил я.

– Абсолютно верно. Мои открытия доказывают, что события, происходившие в доме, имеют более глубокую подоплеку, чем может показаться на первый взгляд. Поразмыслив как следует, я пришел к выводу, что нужно попытаться зайти с другого конца. Да что же это я, Уотсон! Не даю вам спать, когда мог бы рассказать все это завтра по дороге в Олдершот.

– Нет уж, благодарю. Вы завели свой рассказ слишком далеко, чтобы останавливаться на самом интересном.

– Покидая дом в половине восьмого вечера, миссис Баркли тепло простилась с мужем. Кажется, я уже упоминал, что она никогда не испытывала особенно пылкой любви к супругу, но кучер слышал, что она разговаривала с мужем весьма дружелюбно. Зато, вернувшись с собрания, она прямиком прошла в утреннюю столовую, явно не желая встречаться с мужем, и неожиданно потребовала чаю, что говорит о расстроенных чувствах. Когда же супруг пришел к ней сам, она разразилась гневными обвинениями. Следовательно, между половиной восьмого и девятью часами вечера произошло нечто совершенно изменившее ее отношение к мужу. Все это время рядом с миссис Баркли находилась ее подруга мисс Моррисон. Мне стало ясно, что она говорит неправду, заявляя, будто ей ничего не известно.

Первой моей мыслью было предположение, что мисс Моррисон состояла в любовной связи со старым солдатом и сообщила об этом его жене. Эта версия объясняла тот факт, что миссис Баркли вернулась домой разгневанная и набросилась на мужа с упреками, а также то обстоятельство, что мисс Моррисон не пожелала объясняться с полицией. Слова, подслушанные слугами, также частично подтверждали это предположение. Однако против этой версии говорило имя Давид, а также общеизвестная любовь полковника к жене. Еще у нас имеется некий мужчина, появившийся в комнате в разгар перепалки, хотя я допускаю, что он не имел отношения к ссоре.

Я долго не мог определиться, в каком направлении двигаться дальше. Наконец я отверг идею о любовной связи полковника, но еще больше утвердился во мнении, что мисс Моррисон знает причину внезапной ненависти миссис Баркли к своему мужу. В результате я избрал единственно верный путь: пошел к мисс Моррисон, объяснил ей причины, убедившие меня в том, что она располагает важными сведениями, и предупредил, что дальнейшее запирательство может обернуться для ее подруги тюремным заключением.

Мисс Моррисон оказалась крошечным воздушным созданием с белокурыми волосами и робким взглядом, однако ей никак нельзя отказать в проницательности и здравомыслии. Выслушав меня, она некоторое время сидела молча, потом повернулась ко мне с решительным видом и сделала следующее заявление, которое я для краткости изложу в сжатом виде.

– Я обещала Нэнси, что буду молчать, и слово есть слово, – сказала она. – Но если я могу помочь, когда ей предъявлено такое серьезное обвинение, притом, что сама она, бедняжка, ничего не может сказать в свою защиту из-за тяжелой болезни, думаю, я могу нарушить свое обещание. Я расскажу вам, что случилось тем вечером.

Мы вышли из церкви на Уот-стрит примерно в четверть девятого. Наш путь лежал через пустынную улочку Хадсон-стрит, где обычно не встретишь ни души. Улицу освещает всего лишь один фонарь с левой стороны; когда мы приблизились к нему, я увидела, что навстречу нам движется согнутый пополам мужчина. С плеча его свисал большой ящик на ремне. Человек был сильно изуродован: ему приходилось идти, согнув колени и склонив голову чуть ли не до самой земли. Когда мы сошлись, он поднял лицо, чтобы разглядеть нас в круге света, отбрасываемого фонарем. Увидев нас, он замер, словно пораженный громом, и мы услышали душераздирающий крик: «Бог мой – Нэнси!» Миссис Баркли побелела как мел и упала бы в обморок, если бы это жуткое существо не успело ее подхватить. Я собралась звать на помощь, как вдруг Нэнси, к моему удивлению, произнесла дрожащим голосом:

«Я думала, тебя уже тридцать лет нет в живых, Генри».

«Так оно и есть», – ответил он, и тон, которым он произнес эти слова, заставил меня похолодеть. Он был темен и страшен лицом, а жуткий блеск его глаз может присниться только в кошмарах. В волосах калеки блестела седина, лицо напоминало сморщенное яблоко.

«Прошу тебя, пройди немного вперед, дорогая, – сказала миссис Баркли. – Мне надо поговорить с этим человеком наедине. Бояться нечего».

Она старалась говорить как ни в чем не бывало, но лицо ее оставалось смертельно-бледным, и слова с трудом слетали с дрожащих губ.

Я выполнила ее просьбу и отошла. Они разговаривали всего несколько минут. Потом она резко развернулась и пошла вниз по улице. Глаза ее гневно сверкали. Изуродованное существо осталось стоять под фонарем, потрясая кулаками. Казалось, он обезумел от ярости.

До самых дверей моего дома Нэнси не сказала ни слова, но, прощаясь, вдруг взяла меня за руку и умоляющим голосом попросила никому не рассказывать о том, что я видела.

«Это мой старый знакомый. Судьба обошлась с ним жестоко», – сказала она. Я обещала молчать, и Нэнси поцеловала меня. С тех пор мы не виделись. Я рассказала вам сейчас всю правду, и если я и утаила ее от полиции, то только потому, что не осознавала, какая опасность грозит моей дорогой подруге.

Вот что поведала мне мисс Моррисон, Уотсон, и для меня ее рассказ, как вы сами догадываетесь, был словно луч света, озаривший в потемках путь. Разрозненные факты стали занимать свои места, а я начал в общих чертах представлять себе последовательность событий.

Я понял, что в первую очередь нужно разыскать человека, встреча с которым коренным образом изменила отношение миссис Баркли к своему мужу. В Олдершоте нетрудно найти человека с такой примечательной внешностью. Жителей в городе немного, и инвалид должен был привлечь к себе внимание. Я потратил на поиски день, и вечером того же дня я нашел его, Уотсон.

Его зовут Генри Вуд, и он снимает жилье на той самой улице, где женщины его встретили. Он приехал в город всего пять дней назад. Я сказал квартирной хозяйке, что занимаюсь регистрацией избирателей, и она сообщила, что у нее остановился бродячий факир. С наступлением темноты он ходит по солдатским столовым и устраивает там представления. В ящике факир носит какую-то зверушку – о ней хозяйка поведала с дрожью в голосе, поскольку никогда раньше не видела такого странного существа. Она полагает, что ее жилец каким-то образом использует животное в своих представлениях. Кроме того, хозяйка добавила, что жилец ее скрючен совершенно противоестественным образом, так что вообще непонятно, как с таким телом можно жить. Временами он говорит на каком-то чужеземном наречии, а в последние две ночи ужасно стонал и даже плакал в своей спальне.

Жилец, конечно, странный, однако деньги у него водятся, поэтому хозяйка его терпит, хотя он и дал ей в задаток фальшивую монету. Она показала мне ее, Уотсон: это индийская рупия.

Теперь, мой дорогой друг, вы видите, как обстоят дела и почему мне нужна ваша помощь. Абсолютно ясно, что после расставания калека проследил за миссис Баркли и видел в окно ссору между супругами. Потом, не в силах оставаться в стороне, он вбежал в дом, а его питомец освободился из ящика. С этим все понятно. Но этот калека – единственный человек на земле, который может рассказать нам, что затем произошло в комнате на самом деле.

– Вы хотите спросить об этом у него самого?

– Совершенно верно, только в присутствии свидетеля.

– И этим свидетелем должен стать я?

– Надеюсь, вы окажете мне такую любезность. Если он согласится разъяснить нам происшедшее, отлично. Если же нет, нам не останется ничего другого, кроме как потребовать его ареста.

– А вдруг к тому времени, как мы приедем, его там уже не будет?

– Не сомневайтесь, я предпринял на этот счет соответствующие меры. Напротив входа в дом караулит один из моих мальчишек с Бейкер-стрит. Он будет следовать за ним как тень и не отпустит от себя ни на шаг. Наш калека будет завтра на Хадсон-стрит, а вот я действительно буду преступником, если сейчас же не отпущу вас спать.

На следующий день, ближе к полудню, мы прибыли на место трагедии и первым делом поспешили на Хадсон-стрит. Холмс умел скрывать свои эмоции, но я видел, что он с трудом сдерживает возбуждение. Сам я испытывал скорее спортивный интерес, предвкушая интеллектуальное наслаждение, которое получал всякий раз, участвуя в его следственных экспериментах.

– Вот мы и пришли, – сказал он, когда мы свернули на короткую широкую улицу, застроенную простыми двухэтажными зданиями. – Ага! Это Симпсон.

– Он здесь, мистер Холмс! – бойко отрапортовал маленький беспризорник, подбегая к нам.

– Хорошо, Симпсон! – поблагодарил Холмс, погладив его лохматую голову. – Идемте, Уотсон. Нам вон в тот дом.

Внизу он попросил передать калеке визитку, сделав приписку, что пришел по важному делу. Минутой позже мы оказались лицом к лицу с человеком, ради которого приехали в город. Невзирая на теплую погоду, он жался к огню. В комнате было жарко, как в печке. Он сидел на стуле весь скрючившись, в совершенно противоестественной позе. Лицо его, сейчас темное и изнуренное, когда-то, должно быть, было изумительно красивым. Он посмотрел на нас глазами с пожелтевшими белками и молча, даже не сделав попытки привстать, указал на свободные стулья.

– Полагаю, вы недавно вернулись из Индии, мистер Генри Вуд? – учтиво спросил Холмс. – Меня привело к вам одно незначительное дело – смерть полковника Баркли.

– А что я могу об этом знать?

– Это мне и хотелось бы выяснить. Полагаю, вам известно, что, если происшествие не разъяснится, ваша давняя приятельница миссис Баркли будет осуждена за убийство?

Мужчина подскочил.

– Не знаю, кто вы такие, – воскликнул он, – и откуда вам известно то, что известно, но можете ли вы поклясться, что сказали сейчас правду?

– Полиция только и ждет того момента, когда миссис Баркли придет в себя, чтобы арестовать ее.

– Бог мой! А вы тоже из полиции?

– Нет.

– Тогда какое вам дело?

– Восстановление справедливости должно быть делом каждого уважающего себя джентльмена.

– Я даю вам слово: она невиновна.

– Значит, убийца – вы?

– Нет, я тоже здесь ни при чем.

– Тогда кто убил полковника Джеймса Баркли?

– Его покарало провидение. Но вот что я вам скажу: если бы я действительно вышиб из него мозги, как жаждало того мое сердце, я всего лишь воздал бы ему по заслугам. Если бы его не убило сознание собственной вины, возможно, я и обагрил бы свои руки его кровью. Вы хотите, чтобы я вам все рассказал? Извольте, почему бы и нет: мне стыдиться нечего.

А дело было так, сэр. Сейчас вы видите мою спину согнутой, как у верблюда, с изломанными и вывернутыми ребрами, но было время, когда капрал Генри Вуд считался самым красивым мужчиной в сто семнадцатом пехотном полку. Я служил в Индии, наш лагерь стоял в местечке, которое мы называли Бхарти. Баркли, который умер несколько дней назад, служил там же сержантом. А первой красавицей полка… ах, самой чудесной девушкой, которая когда-либо дышала этим воздухом, была Нэнси Девой, дочь сержанта-знаменщика. Двое мужчин полюбили одну девушку, и одного из них она тоже полюбила. Вам будет забавно услышать из уст калеки, скорчившегося перед вами у огня, что он пленил девушку своей красотой.

Я завладел ее сердцем, но отец Нэнси склонялся к тому, чтобы отдать ее за Баркли. Кто я был такой? Беспечный ветреный юноша, а Баркли имел образование, его собирались произвести в офицеры. Однако Нэнси мечтала только обо мне и непременно стала бы моей женой, если бы не восстание сипаев. Страна превратилась в ад.

Мы оказались запертыми в Бхарти: весь наш полк, полдивизиона артиллерии, группа сикхов, просто гражданские и местные женщины. Нас осаждали десять тысяч мятежников; они рвались к нам, как свора голодных терьеров к клетке с крысами. На второй неделе осады у нас начали истощаться запасы воды. Спасти нас могло только объединение с колонной генерала Нила, продвигавшейся на север страны. Это был наш единственный шанс, но мы не могли пробиться к своим сквозь осаду: у нас было слишком много женщин и детей. Я вызвался добраться до генерала Нила и описать ему наше положение. Мое предложение было принято, и я обсудил вылазку с Баркли – он лучше знал местность и тропы, по которым можно было уйти от сипаев. В десять часов вечера, с наступлением темноты, я двинулся в путь. От успеха моей операции зависела жизнь тысяч людей, но, честно говоря, пустившись в дорогу той ночью, я думал только о единственной девушке на свете.

Я шел по руслу высохшей реки, рассчитывая, что ее заросшие берега скроют меня от врагов, но там, где река делала поворот, я вдруг наткнулся сразу на шестерых – они затаились в темноте, поджидая меня. Я был оглушен внезапным ударом и связан по рукам и ногам. Но самым страшным ударом для меня стало ужасное открытие, которое я сделал, пока они вели меня в стан врага. Я немного знал их речь и из разговоров понял, что стал жертвой предательства и сделал это человек, который лично разрабатывал мой маршрут. Отправив меня к генералу Нилу, Баркли известил врагов через слугу-туземца.

Остальное можете домыслить сами. Теперь вы понимаете, на что был способен Джеймс Баркли. Генерал Нил на следующий день освободил Бхарти, но сипаи, отступая, увезли меня с собой. Прошло больше года, прежде чем я снова увидел лицо белого человека. Меня терзали и мучили, я пытался бежать, но меня поймали и снова терзали и мучили. Вы видите, в какую развалину я превратился. Часть мятежников бежала в Непал, захватив меня с собой, и я оказался по ту сторону Дарджилинга. Там на нас напали горцы и убили моих мучителей, а я стал их рабом. Долгое время я готовил побег и наконец убежал, но перепутал направление и вместо того, чтобы двигаться к югу, ушел на север, в Афганистан. Там я бродяжничал больше года и наконец снова вернулся в Пенджаб, где и остался жить среди афганцев, зарабатывая на жизнь фокусами, которым обучился за время странствий. Я не видел смысла возвращаться в Англию или дать весть о себе старым товарищам. Кому нужен несчастный калека? Даже желание отомстить не могло подвигнуть меня на это. Я предпочитал, чтобы Нэнси и мои однополчане думали, что Генри Вуд погиб, но стоя с высоко поднятой головой, чем позволить им увидеть себя живым, но уподобившимся шимпанзе. Они были уверены, что я мертв, и до поры до времени меня это устраивало. Даже слух, что Баркли женился на Нэнси и сделал отличную карьеру, не заставил меня заговорить.

Но шли годы, и я начал тосковать по родине. Мне снились ярко-зеленые английские поля и живые изгороди. Я решил, что должен обязательно увидеть их перед смертью, и стал копить деньги. Накопив достаточное количество, я добрался до Англии и приехал в этот город. Здесь расквартирована воинская часть, а значит, легче заработать на пропитание: я хорошо изучил пристрастия военных и знаю, чем их позабавить.

– Очень интересная история, – сказал Шерлок Холмс. – О вашей встрече с миссис Баркли мне уже известно. Насколько я понимаю, расставшись с миссис Баркли, вы незаметно прошли за ней до самого ее дома и видели в окно, как она ссорится с мужем. Полагаю, она бросила ему в лицо обвинение в предательстве. Вы не смогли сдержать своих чувств, вбежали в дом и предстали перед ними.

– Так я и сделал, сэр, и при виде меня с ним сделалось такое… чего я никогда в жизни не видел, и он упал, ударившись головой о каминную решетку. Но могу вам сказать, сэр: он умер еще до того, как упал. Я прочитал это на его лице так же ясно, как могу прочитать вон ту надпись над камином. Мое появление было для него выстрелом в сердце.

– А что было дальше?

– Нэнси упала в обморок, и я взял у нее из рук ключ, чтобы открыть дверь и позвать на помощь. Но потом мне пришло в голову, что лучше все оставить как есть и потихоньку уйти, иначе обвинение может пасть на меня. И уж во всяком случае, моя тайна станет достоянием гласности, а я не хотел, чтобы старые друзья увидели меня в таком виде. В спешке я бросил ключ в карман и уронил свою палку, пытаясь изловить Тедди, забравшегося на верх портьеры. Заперев его в ящике, из которого он ускользнул, я убежал.

– И кто же этот Тедди? – спросил Холмс.

Мужчина нагнулся и поднял переднюю стенку клетки, стоявшей в углу. В ту же секунду перед нами предстало очаровательное существо с красновато-коричневой шерстью – узкое, гибкое, с лапами горностая, длинным тонким носом и парой чудесных красных глаз, красивее которых я не встречал ни у одного животного.

– Это же мангуст! – вскричал я.

– Да, некоторые так его называют. Еще его зовут фараоновой мышью. А я зову его змееловом: Тедди удивительно ловко расправляется с кобрами. Я таскаю с собой кобру, у которой удалены ядовитые зубы, и Тедди каждый вечер ловит ее, забавляя солдат. Вас интересует что-нибудь еще, сэр?

– Мы, возможно, еще обратимся к вам, если миссис Баркли понадобится ваша помощь.

– Ну, в этом случае, конечно, – я обязательно приду.

– Если же нет, вряд ли стоит ворошить прошлое, как бы ни был отвратителен поступок полковника. В конце концов, вы уже получили моральное удовлетворение, узнав, что все эти тридцать лет его терзали муки совести. Ах, я вижу на той стороне улицы майора Мерфи. До свидания, Вуд; пойду узнаю, не появилось ли каких-нибудь новостей за прошедший день.

Мы успели перехватить майора на углу.

– А-а, Холмс, – сказал он. – Полагаю, вы уже слышали, что дело оказалось сущей безделицей?

– Каким же это образом?

– Следствие прекращено. Медэксперт установил, что смерть наступила вследствие апоплексического удара. Как видите, мы беспокоились из-за ерунды.

– Действительно, как все просто, – сказал, улыбаясь, Холмс. – Идемте, Уотсон.

В Олдершоте наши услуги больше не нужны.

– Меня смущает одно соображение, – сказал я по дороге на станцию. – Если мужа звали Джеймсом, а второго мужчину Генри, откуда взялось имя Давид?

– Одно это слово должно было объяснить мне все, если бы я, Уотсон, обладал таким замечательным умом, какой вы мне приписываете. Миссис Баркли произнесла это слово, бросая мужу упрек.

– Упрек?

– Царь Давид то и дело сбивался с пути, и однажды порочная натура завела его туда же, куда и сержанта Джеймса Баркли. Помните историю про Урию и Вирсавию? Боюсь, я не большой знаток Библии, но вы найдете этот отрывок в первой или второй книге Самуила.