Этот сорокaдвухлетний человек, которого и человеком-то теперь назвать нельзя. Весь сгорбленный, рано, не по летам поседевший, небритый, в грязных лохмотьях, со стекающей в уголках рта слюной и с остекленевшими глазами, смотрящими в одну точку.

Когда-то, наверное, у него было все: семья, дом, работа, друзья, знакомые… Теперь ничего этого уже не было.

Все ушло, исчезло куда-то, как будто и не было никогда, да он и не вспоминал теперь, что у него было. Зачем? Главное заключалось в том, что ему теперь ничего не нужно было… Да… так бывает иногда в жизни: когда тебе ничего не нужно. И может, в этом тоже есть смысл – когда нет никакого смысла. Тогда человек просто становится даже не животным – растением, не сознающим, зачем он еще живет на этом свете.

Когда-то горевшие каким-то особым пламенем и сверкающие блеском глаза его потухли теперь, ибо мысли, некогда удивляющие окружающих своей остротой, стремительностью, куда-то исчезли; да в них, в мыслях этих, и не было никакой надобности теперь: ведь он, человек этот, ничего не делал. Только сидел весь день, тупо смотря перед собой в одну точку, потом вставал и ложился в постель. Трудно сказать, думал ли этот человек вообще, вспоминал что-нибудь из своей прошлой человеческой жизни или нет. Наверное, нет, иначе глаза бы не были потухшими… Мысль была бы в них! А так – ничего. Теперь он только ел и спал.

Еду ему приносила соседка-старушка, у которой были ключи от его квартиры; всегда почему-то суетящаяся, она что-то все говорила, бормотала себе под нос какие-то слова и, оставляя еду на столике, уходила. Очень часто, когда старуха заходила к нему снова, находила еду нетронутой… Бывало так, что у этого обессиленного человека не хватало силы даже поесть.

Умер человек, потому что умерла его мысль. А что человек без мысли? Даже не животное – растение! Умер человек, хоть он и дышит…

Никто во всем доме не знал, кто он. Когда он поселился в этом доме? Кто его сюда привез?

Кое-что, может быть, знала старушка, но она молчала, как бы соседи ни уговаривали ее рассказать, – наоборот: ясно было, что расспросы ее раздражают и что она не намерена отвечать. Только несколько раз соседям удалось сломить ее упорство и получить разрешение пойти с ней в квартиру жильца. И тогда они увидели его обиталище… И они содрогнулись: оно было абсолютно пустым. Голые стены да кровать и стол с одним стулом. В квартире стояла ужасная вонь, и старушка объяснила, что он, этот человек, не может самостоятельно сходить по нужде. И все: больше об этом человеке мне ничего не удалось узнать. Соседи догадывались, что старушка все же очень многое знала. Ведь наверняка ей кто-то платил деньги за то, что она ухаживала за этим несчастным больным – хотя почему больным, они сами не могли бы сказать. Но эти догадки так и остались при них, и они не смогли их ни опровергнуть, ни доказать или подтвердить. Только однажды, совершенно случайно, не надеясь, что получат ответ, они спросили старушку:

– Ирма, не хотите говорить, черт с вами, не будем больше приставать. Скажите хотя бы одну вещь: а как его зовут?

Старушка вытаращила на них глаза – как будто они задали детский или неуместный вопрос, как будто хотела спросить: «КАК ВЫ САМИ НЕ ДОГАДАЛИСЬ?» – и ответила:

– Его имя Аристакес. Но сам он себя называет Хельд…

Миры периодически рушатся. Рождаются и исчезают галактики и звезды. Рушится жизнь.

Был бесснежный январь 2016 уже года. Было очень тихо, очень холодно. Город, казалось, находился в какой-то тяжелой дремоте, и лишь иногда всеобщую звенящую тишину нарушал пронзительный крик птицы. Крик этот эхом проносился по улицам, и тогда поднимался ветер, и дождь моросил сильнее, и шумели листья на деревьях. Но потом напуганные криком деревья затихали, и воцарялась прежняя тишина. Туман же проникал во все новые дыры и щели и переходил от одного дерева к другому, от одного дома к другому, словно искал что-то, заведомо несуществующее, и, кажется, спрашивал:

«Не видели?»

Туман казался живым. У него были руки, ноги, глаза, рот и даже уши, которыми он слышал любое приказание ветра, произносимое порой шепотом. Опустившись на землю, туман ни на секунду не застывал, не успокаивался. Он жил, дышал и, подобно человеку, бродил по переулкам, страдая от чего-то.

«Не видели?» – спрашивал он всех.