Из прошлого тысячелетия

Боже ж Ты мой, Боже милостивый, приведший меня в Святую Землю, чем отблагодарить Тебя за несказанную Твою милость ко мне, грешному?

Вечность назад я был впервые в Святой Земле. Это была не паломническая группа, а приглашение Союза палестинских писателей, то есть я был более или менее на беспривязном положении. Надо заметить (это в Европе многие теперь забыли), что жители Палестинской автономии не имели права въехать без разрешения в Иерусалим. У них был другой цвет номеров машин, другие паспорта. Что ж это за автономия?

А я, конечно, рвался в Иерусалим, имел все права на его посещение, ибо у меня была израильская виза. Добытая, конечно, с трудом, с очередями, со всякими проволочками, но была. С художником Сергеем Харламовым, тоже приглашенным, прилетели в аэропорт Бен Гурион, палестинцы встретили нас и привезли в Вифлеем. В гостиницу «Гранд-отель». Гранд-то гранд, да гостиница весьма скромная. Но такая для меня памятная. Потом, каждый раз приезжая в Вифлеем, обязательно бежал к ней, чтоб вспомнить те счастливейшие двенадцать дней, когда жил тут, все тут исходил и избегал. И этот идущий в гору пеший путь от Поля пастушков к храму Рождества, что говорить! А какие были незабываемые поездки на Мертвое море, на гору Ирода, к преподобным Савве Освященному и Феодосию Великому, в Иерихон, на Сорокадневную гору, Хеврон, Рамаллу, к могиле пророка Самуила, то есть по палестинским территориям.

И в Израиль мы имели право благодаря визам въезжать. Палестинцы провожали нас до границы, мы шли через проходную, там нас осматривали, досматривали, дальше мы двигались сами.

Спасибо тогдашним священникам и сотрудникам Русской миссии: нас присоединили к группе из России, и мы побывали и в Назарете, и в Тивериаде, и в Кане Галилейской, и на Фаворе, и на Иордане – словом, счастье было почти полным.

Почему почти? Ну, как же: высится над Иерусалимом Русская свеча. Русская. А русских к ней не ведут, не везут. Почему? Но как-то сопровождающая монахиня избегала разговора о Елеоне. Потом стало понятно – не были они дружны, Горненский и Елеонский монастыри, но, слава Богу, теперь это дело прошлое.

В тот памятный день у Сергея была своя программа, я же рвался на Елеон. Почему-то необыкновенно хотелось. Да и как – быть в Святой Земле и не побывать на Елеонской горе?

И вот стою перед железными воротами монастыря святой Марии Магдалины. Кнопка. Нажал, жду. Тихо. Еще осмелился позвонить… Может, у них звонок не работает? Постучал. Не сразу, но голос услышал. Женский: «Вы к кому?»

Я растерялся: как к кому? «Я в монастырь». – «А вы кто, откуда?» – «Я из Москвы». Тут мне заявили: «Ну и идите в свою Москву».

Вот и весь диалог. И пошел я, палимый солнцем Палестины, по дороге вверх. Еще не было ни хорошей дороги, ни лестницы, долго шел по шоссейной. Поднялся. Вверху пристали цыганистые арабчата. У меня была мелочь в карманах, но мелочь-то российская. Давал монетки, говорил: «Сувенир». Хватали с радостью, но, разглядев, требовали впридачу шекель и «ван доляр».

Пытался их спросить, где монастырь, но, видимо, как-то не так спрашивал, не поняли. Одно поняли, что толку от меня мало, и отстали. Я же, ориентируясь на Русскую свечу, еле-еле нашел вход в монастырь. Он был в конце узкого тупика. Тут уже не надо было стучать, тут был привратник. Он вышел навстречу, решительно выставил руки ладонями вперед и сказал: «Но, но».

– Чего нокаешь? – сердито сказал я, измученный подъемом и поисками. – Не запряг, не нокай, я не лошадь. Ай эм рашен ортодокс, – вот какую я сочинил фразу. Конечно, годы спустя я уже с легкостью покорял арабов приветствием: «Аль Масих кам» – то есть «Христос Воскресе» по-арабски, но тогда пытался хоть как-то быть понятым. «Очень надо, – говорил я. Крестился. – Я только смотреть. Нур зеен. Понимаешь? Ферштеен? Туда войду, поставлю свечку и сразу цурюк, обратно. Туда и сюда. Ауф унд аб».

Совершенно ясно, что привратник ничего не понял, потому что спросил:

– Майка?

– Какая майка? – Я еще не знал, что майка по-румынски – матушка.

Но он уже ушел. Задвинул засов изнутри. Но ушел, сделав знак рукой – подожди. Не впустил, но и не отказал. Вскоре вернулся с монахиней, которая тоже не говорила по-русски, но пригласила войти.

Я шагнул за железные ворота и помню, как распахнулось пространство. Конечно, взгляд взлетел вначале по ярусам колокольни к небу, которого здесь было очень много, потом устремился по аллее к храму, к кельям слева, к маслинам справа. Куда вела майка-матушка, не знал, тут я не командовал. Привела в трапезную, в церковь святого Филарета Милостивого, это все потом узнал. Меня посадили за стол вместе с рабочими и начали кормить. Я сказал: «Ангела за трапезой. Добрый день», – но понят не был. То есть русских среди рабочих не было.

Обед был замечательный! А хлеб был такой, что всегда-всегда помнил его вкус и аромат. Разломил ломоть (о, сейчас только обратил внимание, что ломо́ть от слова лома́ть, не резал же Спаситель хлеб ножом), разломил и вдыхал, насыщаясь уже одним только запахом.

Потом никто никуда не сопровождал, и я свободно ходил по монастырю. Особенно поразило место, обведенное полукруглой металлической решеткой, место, на котором стояла Божия Матерь во время вознесения Предвечного Сына. Более всех страдала Она при кресте и теперь более всех полнилось Ее сердце счастьем.

Вот тут, именно тут, были и апостолы, окончательно и уже бесповоротно поверившие в то, что их Учитель – Господь Бог. Отсюда возвращались они, как замечает евангелист, «с великою радостью» (Лк. 24, 52).

Приложился к месту обре́тения главы святого Иоанна Предтечи, Крестителя Господня. Как-то даже не заметил узора мозаики на полу, видел только округлое углубление, в котором в давнюю пору хранился глиняный сосуд с главой. На Елеоне было поместье царя Ирода, и не удивительно, что Иродиада здесь спрятала главу обличителя своей преступной жизни. Но благочестивая Иоанна, жена Хузы, приставника (домоправителя) Ирода, сумела извлечь сокровище и перепрятать. По преданию, обре́тение главы свершилось в дни правления равноапостольного Константина Великого. Далее следуют странствия главы Иоанна Предтечи, Второе, Третье обре́тение ее, но нам важно именно то, что несколько веков Елеон освящался этой православной святыней.

На колокольню в тот, первый раз не осмелился подняться. Увидел, как монахиня катит тяжелую тележку, бросился помочь. «Не надо, не надо, спасибо, довезу, я же русская». Я возликовал, мне очень хотелось поговорить, что-то спросить, рассказать о том, как меня повернули от ворот храма Марии Магдалины, о том, что жива в России вера православная, но монахиня извинилась и ушла.

А мне хотелось ходить и ходить по монастырю как можно дольше: так тут было спокойно, молитвенно, но время, в отличие от меня, спокойным не было и подстегивало.

И много-много раз с тех пор бывал в монастыре. Сижу сейчас в городской квартире и мысленно, с помощью памяти зрения и слуха, вижу тот день, когда впервые шел от ворот монастыря к кладбищу, к ограде, за которой арабские дома и крики арабских детей. Петухи кричат. Вразнобой, громко. Не хотят никому уступить право заключительного возгласа. Вот вроде уже замолчали, нет, какой-то неуспокоенный заголосил. И конечно, тут же возмущенно заорали соперники.

Лужайки желто-золотой монастырской травы медуницы. Прямо показалось, что я в Свято-Троицкой Сергиевой лавре, такое же благоухание.

Светлое просторное кладбище. Высокие кресты – как выстроенное войско. Или как знак того, что хозяин, хозяйка креста ушли в небесное воинство. И вернутся с Тем, Кто будет судить живых и мертвых. И Царствию Его не будет конца.

Так далеко видно: холмы серо-белой пустыни, светло-серые облака. Над головой сосны с еще не отпавшими прошлогодними шишками и уже нынешние шишечки на зеленых ветвях разжимают кулачки.

Ходил, записывал имена: архимандриты Аристоклий, Мефодий, Модест, паломница Юля Соколова, княгиня Урусова, больше всего монахини: Стефанида, Еликонида, Таисия, Агапия, Антонина, Наталия, Мария, Ерминиона, Харитина… много-много имен.

Огромный рыжий кот доверчиво шел ко мне, я шагнул навстречу: очень захотелось его погладить и спросить, как он тут, в такой шубе, на такой жаре. Вдруг он зашипел, выгнулся. Оказалось, навстречу шел черный котище. Тоже зашипел, тоже выгнулся. Постояли, пошипели, закончили переговоры соглашением о перемирии, решили пока не драться и разошлись.