Конечно, дорого

Дорого самому собраться. Наш брат, православный, – человек достатков скромных. Все-таки скопить можно. Телевизор не купить, холодильник и стиральная машина еще поработают. Живут и без хрусталя и ковров. Поесть можно скромнее, это даже и полезнее. То есть ужиматься во всем сознательно, видя впереди великую цель.

Опять же коротко, хотя можно расписать на рассказ. Женщина, старуха даже. Не сразу я и заметил ее. Такая деятельная, аккуратная, всем старалась услужить. Везде собирала камешки и веточки, везде покупала недорогие образочки. И всё по три. Молилась истово, плакала всегда, но старалась таить слезы. И вдруг при переезде оказались рядом на сиденье, и открылась.

Их было три подруги. То есть не было, есть. Прихожанки одного храма. Одинокие остались, мужей похоронили, сдружились. Дети отдельно живут. Главная надежда – увидеть Святую Землю. Но это сейчас все дороже и дороже. Стали собирать деньги вместе. Общая касса. Где-то и подрабатывали.

– Полы мыли. Но решили у детей не просить: все сейчас так трудно живут». За три года собрали на одну поездку. Пошли на службу, молились, вернулись домой, снова молились. И достали жребий. «И выпало мне! Я – реветь: «Я самая глупая, дура такая необразованная, а вы такие культурные, вы, кто-то из вас поезжайте, только не я». Реву – отказываюсь. Они – ни в какую: «Выпало тебе». – «Ой, я ничего не запомню, ой, я бестолковая». – «Поезжай, и всё!» И вот везде стараюсь запомнить, как бы мне им потом все рассказать. Ждут ведь. Все время соображаю – сейчас на вечерней службе стоят, сейчас дома акафист или жития читают, обо мне вспоминают. И я везде за них свечки ставлю. Ставлю и, если рядом никого нет, говорю вслух: «Это Тебе, Матерь Божия, или святой какой, это тебе от Варвары, а это от Прасковьи. А если люди, то про себя говорю. И представляю, что мы здесь вместе, втроем, ездим. В гостинице все по пакетикам раскладываю, подписываю, откуда этот камешек или маслице.

– Вернетесь, будете на следующую поездку собирать?

– Надо. Да я все готова отдать, лишь бы они тоже побывали.

Асфальтовое купание

А ведь было со мной и такое – купался в Мертвом море. Иное название – Асфальтовое. У нас трупы, чтоб сохранить (везли, например, с поля Куликова убитых князей в свои княжества), заливали в колодах медом, на Ближнем Востоке – жижей, асфальтом из моря.

Останавливали израильские патрули. «Всем выйти! Руки на капот!» Жара стояла удушающая. Каково им в черной форме? Отходы густо дымили, дым гоняло по салону кондиционером. Подъехали. Около резервуара, поднятого на сваренную из рельсов треногу, принимали душ двое волосатых мужчин. В воде торчали (видимо, тут был причал) осмоленные остатки свай. Вдруг сваи эти зашевелились и стали на меня глядеть. Это были модницы, сидевшие в грязелечебнице. Ну вот, купаются же. Отошел, разделся, зашел. Под ногами вязло, как в болоте, ноги стали черные, как в смоле. Зачерпнул грязь, руки стали липкими и страшными. Грязь не смывалась, а размазывалась. Нырнул, да по привычке открыл в воде глаза. Даже и хлебанул этой отравы. Вначале не почувствовал жжения в глазах, горения языка, полежал на поверхности. Хотел плыть к середине, по которой, не смешиваясь с соленостью, течет Иордан. Но стало так драть глаза, что заторопился выйти. Настигло возмездие за погружение в это море греха, и такое, что никому не пожелаю. Горечь во рту была жгущая, едкая. Побежал к резервуару, открыл кран. А из него полился кипяток. Никто же не предупредил, волосатые мужчины уже уехали. Сам должен был сообразить – жара за пятьдесят. Сунулся под струю – ошпарился, отскочил и потом ладошками плескал воду на себя. Вернулся в машину плачущий, грязный, с горящим от горечи языком. Окрестностей не видел. Сам виноват. А как же тогда все эти рекламы о косметике Мертвого моря? В гостинице стал отмываться и отстирываться. Увидел в зеркале свои красные кроличьи глаза. Отмывался от черной липкости час, если не больше. И все плевался и плевался. Горечь во рту нельзя было ничем ни заесть, ни запить. Так что знаю теперь, что это такое – заполненный слизкой черной массой провал на месте Содома и Гоморры. Так мне и надо. Каялся. А один человек меня утешал, говоря, что во Иордане крестился Иисус и хоть одна капля да дошла до моря. Ну, не знаю.

Мертвое море. Василий Поленов. 1882 г.

Находки

На берегу Иордана, на месте, где погружался и заплывал раз пять или шесть, нашел ложку. Лежала, меня ждала. Знаю, что ни к чему что-то с улицы в дом приносить, но ведь разве это улица? Берег Иордана. Нет, не было сил выбросить. Повезу в Россию.

В этой ложке перекличка с другим случаем в другом году. В Лидде развалины монастыря, и всегда хотел их посетить. Они недалеко от храма, от мироточивых мощей великомученика Георгия Победоносца. Один раз дали время на покупки. Побежал к развалинам. Всё как у нас – крапива, бутылки. Отодвинул камень от алтарной части, под ним – будете смеяться – ложка. Другого облика, чем на Иордане. И опять же решил взять. Такими ложками есть – любая пища манной небесной покажется.

А кружка вот эта, она от Золотых ворот Иерусалима. Да, современная, да, кто-то из молодежи или туристов стащил из кафе, все так. Но лежала же под пальмовой ветвью, но оказалась же именно под моей ногой. И где лежала? У Золотых ворот. Это как? И оставить ее там? Никогда, ни за что.

А эта желто-красная вазочка – от подножия горы Фавор. Да разве можно было ее, такую нарядненькую, оставить лежать в мусоре? Упрятал в пакет. Вскоре, на остановке, увидел такую же на прилавке. Оказывается, в таких вазочках горят декоративные ароматические свечи.

Пусть это бытовые предметы, не святыньки. Но память. Гляжу и те дни вспоминаю.