Ветер Страстной Пятницы

Садимся в облака, но не в небесные, а в серые. Весь аэродром в вихрях песка. Видно, как мотаются и гнутся метелки пальм. На земле страшно выходить из аэропорта – несутся оторванные зеленые листья, протаскивает отломанные ветки.

Мгла. Холод. День распятия. Плащаницы и в Горней, и в Русской миссии. Вынос плащаницы. Скорбный путь. Давка, но уже привычное состояние, когда тебя шарахают и с ног сшибают, но не обижаешься. За что? За то, что энергичнее, чем ты, пробиваются к святыне? Приложился и будь счастлив. Отнесли, отшибли, оттерли, притиснули к стене, шмякнули о полицейскую машину? По грехам-то и не так еще тебя надо. Жив же, приложился же, поёшь же со всеми и радостен от обилия православных.

Я вообще уже как ископаемое – помню старенького патриарха Диодора, который, совсем слабенький, нес сам крест. Господь дает сил.

Первая любовь

Это о моем Вифлееме. «Город хлеба» (Бейт-Лехем) был для меня первым в Палестине. Я жил здесь больше десяти дней. Потом все наездами, наскоками. Как щемило сердце при подъезде и как тосковало при новом расставании. И вот – поселили в прекрасной нашей гостинице.

Вифлеем! Думаю, Божия Матерь любила его больше всех других мест. Ведь каждый день, всю жизнь после вознесения Иисуса ходила из Иерусалима в Вифлеем. И думаю, конечно, знала, что будет Вифлеемский храм Рождества. И вспоминала тот день, когда к вечеру пришли на перепись и не нашли места, где ночевать. И пришли сюда, к этой вот звезде. От дома Иоанна Богослова, усыновленного Ею при кресте по слову Сына, до Вифлеема километров восемь. Каждый день! Какое величие в этом пути, освященном молитвами – беседами с Сыном!

Бетон, бетон, исписанные, изрисованные стены пограничные. Пропускают в трубу. Карикатуры изображают обезображенность теперешних отношений, что их запоминать? Граффити называется. Во всех странах это мычание на заборах. Это не отроки, это тинейджеры, это не отроковицы, это фанатки.

Сионская горница. Здесь схождение Святаго Духа на апостолов, здесь последняя земная Тайная Вечеря Христа, здесь умовение ног. Торопят. Рабочие ходят. Батюшка читает: «Иуда злочестивый… Бежи несытыя души…» Рабочие, думаю, может, даже специально начинают стучать громче и разговаривать. Отсюда ушел в ночь Иуда.

Но здесь положено начало Евхаристии, преложение вина и хлеба в Тело и Кровь Христовы.

В каждой группе обязательно находятся певчие, знакомые с молитвами, тропарями, величаниями. И если еще даст Бог в группу хорошего батюшку да такую матушку, какая у нас, мы – в раю. У нас они такие. Батюшка унывать не дает. Не дает и духу праздности оживать. Чуть что, возглашает: «Христос Воскресе!» И громко и радостно отвечаем: «Воистину Воскресе!» Что с того, что на календаре не Светлая седмица, в Святой Земле всегда Пасха Красная, всегда Воскресения день, так что «просветимся, людие: Пасха, Господня Пасха! Радостию друг друга обымем…».

К концу первого дня невольно определяется, кто ведет мелодию, кто в подголосках, кто создает фон. Хор крепнет, множится. Посещения святых мест становятся все молитвенней и все душеполезней. И кажется, что поехал в паломничество целый хор одного храма, который служит в таком составе много лет.

В Иерусалиме, в греческой православной семинарии, – три ученика. Из них один русский. Ваня. На двадцать преподавателей.

Соломон, оказывается, принес жертву Астарте. За это и был наказан.

Матерь Божия, когда Иисуса привели к первосвященникам, металась, просила членов Синедриона о помиловании Сына. Не слышали. Не слушали. Матерь Божию! Господи, прости! И им простила?

Овчие ворота, они же и Львиные. Они же и Стефановы. Да они же еще и Гефсиманские. Стефановы, потому что тут забили иудеи камнями первомученика Стефана. А Гефсиманские, так как из них ближе всего к Гефсиманскому саду. Овчие, понятно, по купели.

Самые широкие – Яффские. Раздвинуты для кареты императора Вильгельма. Пойдет разве такой барин пешком? Что он, Давид какой-то, чтоб босиком скакать перед Ковчегом Завета? Видимо, и в Берлине потом этим гордился.

Вечный жид получился из иудея, который не помог Иисусу. Может быть, превратился в снежного человека. Встречают всюду. Может быть, больше всех ждет Второго Пришествия. Не умрет до Второго Пришествия. Так изжился, так нажился, ждет смерти как счастья.

Храм занимал треть тогдашнего города. Арка «Се, человек». Цистерна для воды.

На лошадях только римляне, остальные на верблюдах, ослах. Надо же. Сохранились камни, отполированные тысячелетиями. Ласково и тепло касаются подошв. Теплые даже и в январе. Но какой в Иерусалиме январь? Смешно сказать.

Лифостротон – помост. Порог Судных врат. И никто не заступился, ни один член Синедриона, никто не махнул платком с помоста. Хотя «ни единыя вины не обретаю». Перешагнул порог под крики: «Распни!» Тяжело тут.

Уже храм святого Александра Невского. Высоченные своды.

Игра воинов «в царя». Жизнь ничего не стоила. Бросали жребий, кому выпадало, того все желания выполняли, поили, кормили. Одевали в багряницу, венок на голову, убивали. Так и с Христом решили играть, издевались. «Прореки нам, кто ударил Тебя?» Венец терновый. Эти страшные, ранящие тернии на ветках с горы Ирода. Привозил, хранил у божницы. Сгорели в пожаре.

Батюшка проникновенно читает об отречении Петра. Сто раз читал и слушал, но здесь всё впервые… И вдруг – не выдумываю – петух запел! Среди современного Иерусалима запел настоящий петух. Это для нас.

«Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть». Где логика? Почему и кому должен? Если не су́дите, так чего других заставляете убивать?

Здесь, в Святой Земле, каждый день ощущение, что ты с утра входишь в храм и весь день в нем пребываешь. Все храм и храм. Мы – внутри Евангелия. Именно так. Святая Земля – это пятое Евангелие. Нет, лучше так: мы в гостях у Христа. Мы – Фомы неверующие, все нам надо самим посмотреть, во всё персты вложить. Мы тут каждодневно празднуем Пасху.

Люди на коленях ползли, а мы разуться не можем.

Матушка на раскопках: «Ходим по крышам тогдашним».

Анемоны – как капельки крови. Стали цвести после крестной смерти. Еще цветут в Горней черные калы, расцветают, показывая скорбь, в Страстную седмицу.

Мелькнуло – вывеска: «Свадба Суваниры Обуф».

Какое дело самое важное? То, которое делаешь сейчас. Кто для тебя самый важный? Тот, кто сейчас рядом с тобой.

Как отраден глас апостола Павла: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь» (Кор. 4, 3–4). И в самом деле, если еще думать о том, кто да что думает о тебе, кто что говорит, да еще и на это внимание обращать, тут хоть вовсе ничего не делай.

Миндаль зацветает первым. Еще и листьев нет, а цветы облепили каждую ветку. Цветущие прутья. Потом абрикосы, персик. Манго цветет розовым. И уже с февраля красные капельки маков. Вся земля и обочины дорог – всё маки. Их лепестки, тоненькие, гладкие, живут потом в книгах-молитвенниках. Сквозь них даже и текст читается.

Открывается Фавор, и сердце, опережая взгляд, летит к нему. Сколько раз возносился на машинах по его серпантинам к вершине – и ни разу пешком. Читаешь в книгах: шли по тропам, потом ступени, четыре с половиной тысячи ступеней. Ну и что? И шагали бы. Площадки были, часовенки на них, остановки. И общие молитвы, и свои. Когда тяжело, молитвы усиливаются. Это часа на два – на три, не больше. Но не дают идти, насильно перегоняют из автобусов в восьмиместные такси. Ясно, что для заработка. Якобы автобусы не вырулят. Был я на Фаворе в ночь Преображения Господня и видывал там заползших на самый верх таких двухэтажных мамонтов, они-то как? Не с парашюта же сбросили, сами заехали, как-то одолели крутые завороты.

Все-таки один раз пешком прошел. Сверху вниз. И то. Как раз в ту свежую, прохладную ночь Преображения. После ночной литургии, Причастия, крестного хода вокруг храма. Три раза обошли.

Евангельские гадаринские свиньи, в которых вошел легион бесов, кинулись в Тивериадское озеро. По преданию, очевидно рыбацкому, свиньи превратились в сомов. Ибо когда готовят шашлыки из сомов, то мясо припахивает свининой. Ценное известие. Но сомы громадны. Раз к берегу Иордана (а я уже разделся) подплыло такое чудовище, что я заробел. Как влезать в воду? Заглотит, а я не Иона, не выпустит.

Видел и маленькую черно-желтую черепашку, ловко рулившую между плывущих листьев и веток. Прямо акробатка.

Эти сомы у Кинерета, у оборудованных для погружения мест, точно пасутся, стали попрошайками. Весело – и не только детям – их кормить. Любой кусок заглатывают. Медленно и важно открывая усатую пасть.

Но в этот раз совсем необычайное зрелище. Сомы ворочаются, как толстые поленья, глотают подачки. Не ссорятся, ибо и сыты, и подачек много. Плывет вдруг выдра, заплывает в центр стада сомов и начинает хозяйничать. Выхватывает прямо из пасти у сомов куски, держит кусок одной лапкой, а другой отпихивается от возмущенных сомов. Ложится в воде на спину, быстро съедает кусок и отбирает следующий. Восторг у всех без исключения. Все симпатии на стороне выдры.

Много темнокожих. И вообще всех полно, все в белых длинных рубашках. Пришли, поют хором баптисты или свидетели Иеговы. Заводят в воду полную визжащую негритянку и вдвоем ее притапливают. Замолчавшую и мокрую отпускают.

У нас в группе молодая пара. Ждут ребеночка. Везде старательно молятся и прикладываются. Молодая боится входить в воду. Батюшка терпеливо уговаривает. Сам он долго стоит в воде. Она судорожно вздыхает, отчаянно взглядывает на мужа, виновато на батюшку и наконец решается. «Во имя Отца…» После первого погружения в ужасе рвется на берег. Батюшка не отпускает и заканчивает: «…и Сына, и Святаго Духа». А после этого, веселая и счастливая, она уже сама забредает в Иордан и плывет на тот берег. Тут ею уже командует муж, плывущий рядом.

На том берегу наломал себе крохотный веничек из эвкалиптовых веток, из тех, что подобно веточкам нашей плакучей ивы полощутся в воде.

Всего за двое суток Иордан добегает до Мертвого моря, уносит в него грехи, снятые крещением и омовением с людей, приехавших со всех стран планеты. Кто ни есть на земле, а во всех явное или смутное предчувствие, что судить всех будут не идолы, не божки, не авторитеты, даже не пророки, а Христос.

Незабываемо: читаем заповеди блаженств на том месте, где они были сказаны впервые. Какой простор, какие осененные солнцем и небом зеленые горы! Какие караваны облаков и какие невесомые их тени тихо гладят поверхность главного в мире озера!

В автобусе исповедь. Освободили место для этого. Хорошо, есть возможность.

«Ой, а что говорить?» Это паломница, которая поехала с подругой, а в церкви не бывала. Но состояние группы, молитвы, храмы, иконы так благотворны, что решается причаститься.

«Ну ты с самого детства, с младенчества, – учит ее соседка. – Родилась я, скажи, и ночью плакала, маме спать не давала. Каюсь. В школу пошла, двойку получила, каюсь!»