Из воспоминаний и «Записок об отце Афиногене» Н. А. Крыловой

Еще в середине 50-х годов я бывала в Псково- Печерском монастыре и два раза посещала старца Симеона, а отца Афиногена тогда не знала; затем лет 20 я в обители не появлялась. Года же за три до выхода на пенсию начала снова ездить сюда – к отцу Афиногену. <…>

Поначалу я собиралась сразу же после посещения отца Афиногена уехать обратно во Всеволожск, где проводила тогда лето; там намеревалась быть и на самый праздник Успения. Но батюшка, узнав об этом, сказал: «Что так? Все сюда к нам на праздник едут, здесь у нас такое торжество, а ты – отсюда». Я ответила: «Да мне там нравится, там тихо, народу мало. А я не люблю, когда толчея, народ». Он удивился: «А ты что же – не народ?» Тут уж я, конечно, осталась и была совершенно потрясена праздничной монастырской службой. И так стала я ездить к батюшке часто – исповедоваться у него.

…На исповеди батюшка прежде всего требовал осознать два великих наших греха и каяться в них: первый – это неблагодарность Богу за все, что Он дает нам, а второй – отсутствие истинного страха Божия, благоговения перед Ним; а уж потом нужно было рассказывать о всех других грехах, из этих двух проистекающих. Исповедовал батюшка хотя и строго, но милостиво и обычно не назначал никаких особых епитимий… Порой он говорил, вздыхая: «Вот приду ко Господу, Он меня и спросит: почему не давал епитимий? А я только и отвечу: уж очень я народ любил».

Вообще всегда чувствовалось, что он как-то особенно живо ощущал (при всем его самом неподдельном смирении) естественную неразрывность своей связи с Богом. Помню, однажды батюшка, сидя за столом, вдруг произнес: «Господь мне сказал: ты да Я, да мы с тобой…» Я тут же и подумала: «Что это батюшка – уж не в прелести ли он какой? Обычно ведь люди так о себе не говорят. А монахи, подобные ему, так те себя иногда даже еще и слишком унижают». Но не успела эта мысль во мне промелькнуть, как он сразу же и продолжил (впоследствии я не раз убеждалась в том, что он нередко знал, о чем я думаю): «Вот говорят: отец Афиноген – старец; да какой же, мол, он старец – он просто в прелести…»

Однако батюшка, будучи, конечно же, одним из достойнейших печерских иноков, всегда оставался преисполнен самого глубокого смирения и часто говорил о всеобщем нашем недостоинстве пред Господом. Как-то раз я спросила его по поводу сильно болевших язв у него на ногах: «Вы, батюшка, верно, очень от них страдаете?» Он ответил (одновременно с самоукорением и со столь свойственной ему порой шутливостью): «Мы страдаем за вас, а вы – за нас, за грехи поповы, за то, что нынче мы, попы, бестолковы». Все это, разумеется, он говорил оттого, что сам считал всякое самоукорение, осознание своей греховности драгоценным христианским даром и что скорбь о своих грехах как раз и отличает нас от безбожников, делая нас – через наше же покаяние – «Христовыми».

В связи с этим вспоминается такой наш разговор. Я тогда еще сравнительно молодой была. Летом, живя на даче, любила еще и пройтись – погулять на свежем воздухе. Но от этого иногда на душе так тяжело становилось! Вот иду раз мимо соседнего дома – люди там сидят во дворе, отдыхают, в карты играют, а я все думаю: вот ведь ни о чем духовном даже и не помышляют, ничего-то, бедные, не переживают. Приезжаю затем к батюшке и горько плачу – от пустоты такой жизни, а он вдруг и спрашивает: «Ну что – все гуляешь?» Отвечаю: «Да». И опять плачу. А батюшка продолжает: «Вот люди-то – всё сидят, всё в карты играют, ни о чем духовном не думают. А мы ведь – мученики Христовы!» Я удивилась, как он мои мысли знает, и подумала: «Да отчего же – мученики? Какие же мы – мученики?» Он тут и отвечает: «А оттого, что если мы и согрешаем, то ведь как потом-то сами о своих грехах страдаем – и тем мучаемся… И вот, хоть нас и мало, а всё же мы-то – Христовы!» Сам он очень скромный был и не терпел, когда кто-нибудь его хвалить начинал. Один год, когда я летом в отпуск приехала в монастырь, он меня даже и на порог кельи не пускал из-за того, что узнал, как я его перед этим в Петербурге все прославляла; так и пришлось довольствоваться его благословением на монастырском дворе. <…>

А вот другой случай. Как-то батюшка вдруг говорит мне: «Нина! Тебе предстоит суд и следствие, которое сразу не закончится». В это время я уже находилась на пенсии, но по роду моей бывшей работы могли все равно возникнуть подобные неприятности. Я заранее очень расстроилась. <…>

Разговор этот был летом; постепенно я о нем и забыла. Прошло с полгода. Но вот 5 января (году, кажется, в 78-м) в квартире, где я проживала, во время моего отсутствия прорвало кран горячей воды и залило три квартиры внизу; мне предъявили счет на очень большую сумму – за ремонт этих квартир. Но, разумеется, кроме небольшой пенсии, денег у меня никаких не было; я и говорю: «Ни в чем я не виновата, и денег у меня нет, хотите – хоть в суд подавайте». И вот тут-то я и вспомнила батюшкины слова. Суд действительно состоялся.

Я пыталась доказать, что все это произошло не по моей вине. Потянулось следствие, была назначена техническая экспертиза, а суд отложили. Поехала я к батюшке, рассказала о случившемся, а он и говорит: «Что с тебя, пенсионерки, взять? Да мне и Обер-Прокурор (это он Господа разумел) сказал, что ничего тебе не будет». Так все и вышло. Явился эксперт в апреле, а у меня уже давно новый кран поставили: развел эксперт руками, да и ушел. А суда никакого так больше и не было.

Еще о себе расскажу. Очень мне тогда хотелось в Печоры насовсем переехать. Я даже объявления об обмене пыталась в газетах давать, расспрашивала знакомых, может, кто поменяется. Но батюшка на это говорил: «Не время, Нина. Да и кто за мамой будет ухаживать? А придет время – саму найдут». Так и получилось. Маму вскоре парализовало: она более полутора лет пролежала – я за нею ухаживала. А уже после смерти батюшки, через несколько лет, желающие сами нашли меня и предложили обмен на Печоры, где вот теперь и живу. <…>

Вообще же духовная проницательность отца Афиногена, при всей его внешней «простоте», была иногда просто удивительна. Как-то приехала со мной к нему одна замужняя особа – но еще молодая. Батюшка смотрел-смотрел ей в глаза, а потом и говорит: «Ох, уж у тебя и глаза! Ох, и глаза! Надо бы тебе остановиться». А позже я узнала, что она изменяет своему мужу. <…>

По молитвам отца Афиногена случались и исцеления. Так, по милости Божией, благодаря молитвенному предстоянию старца, исцелилась моя знакомая, жительница Петербурга – Мария Емельяновна Голубева (случилось это приблизительно в 1977 году). У нее очень болела спина, и она временами не могла даже вставать с кровати, как все мы обычно встаем; ей надо было буквально сползать с нее на пол, а уж потом постепенно подниматься. Приехав к старцу, она попросила только помолиться о ее грехах да перекрестить ей спину, может, полегчает. И вот батюшка взял крест и осенил им ее с молитвой, да еще и по спине постучал. Вернулась она домой, а через неделю боли в спине и прекратились.

Мария Емельяновна работала тогда бухгалтером, но вскоре наступил срок выхода ее на пенсию. Приехав к батюшке в очередной раз, она просила его благословения поработать на прежнем месте еще. Но он благословения на эту работу не дал, а сказал: «Потом еще поработаешь – дворником». Удивилась она, но вот прошло немного времени – и разболелась ее мать: разбил паралич. Пенсии на жизнь не хватало – нужно было где-нибудь подрабатывать, но и на целый день мать одну не оставишь. Вот и устроилась она на работу в своем же доме – убирать и мыть лестницы, причем указали ей написать в заявлении: прошу принять на работу дворником. Тут-то и сбылись батюшкины слова. Стала она так трудиться, но вскоре заболела у нее правая рука – невозможно работать!

Поехала она снова к отцу Афиногену (а до этого сколько врачей обошла, сколько разных процедур ей назначали – ничего не помогало!). Вот пришла она со мной к старцу. Тот взял ее за руку со словами: «И что это она у тебя болит?» – и помолился. На другой день мы снова пришли к батюшке. И вот опять берет он ее за руку и те же слова повторяет: «И что же это она у тебя все болит?» И тут к радости своей моя знакомая почувствовала, что боль в руке ослабела, а вскоре и вовсе прошла.

Таковы воспоминания мирянки о своем духовном отце – добросердечном и богомудром пастыре. Но и печерские иноки, некогда общавшиеся с ним, всегда с особой душевной теплотой вспоминают о старце, как об истинном христолюбце.

Как монастырский духовник старец Афиноген одновременно был и взыскателен, и любвеобилен, снисходя к слабостям человека и скорбя о его грехах. При этом он отличался особенной требовательностью к себе и стремился дать трезвый и точный ответ на любой задаваемый ему вопрос. Однажды он долго мучился над тем, как ясно и притом «одним словом» ответить о будущем нашего грешного мира.

«Я… должен дать одним словом ответ. Я… думал: что мне сказать, но никак не мог найти такое слово. Девяносто пять лет прожил – и не могу дать ответ. Этот человек и сам в духовных вопросах очень сведущий, и я подумал, что, быть может, он меня искушает. Но потом я мысленно обращаюсь ко Господу и говорю Ему: “Господи, я человек грешный и неученый. Скажи мне, каким словом ответить”. Тогда голос говорит: “Христос воцарится!” На этом кончилось. Это было: 1976 год, месяц май, 27 [ст. ст.], на преподобного Нила Столобенского. Я, убогий архимандрит Афиноген, заверяю, что это не сон и не выдумка, а действительность».

В эту запись отцом Афиногеном позднее было внесено следующее дополнение: «1976 год, месяц сентябрь. Я и говорю: “Вот и хорошо. Христос будет наш Царь, а мы – Его дети; что попросим, то Он все нам даст, и будем жить без печали”.

В последние дни своей жизни старец все более и более «прилеплялся к небесному». Становясь все более беспомощным физически, внутренне же уподобляясь чистому и незлобивому ребенку, он пополнял духовный опыт богообщения и все яснее прозревал мир горний. О том, сколь высокого уровня тайнозрений достигал печерский подвижник в эти годы, свидетельствуют его записи о видении «прекрасных цветов» и пасхальной Трапезы Господней с Апостолами, о беседах с Самим Господом и Божией Матерью. Вот как старец рассказывает, например, о бывшем ему однажды ночном явлении «мира иного».

«1974 год, февраль. Первая неделя Великого поста; на вечернем богослужении читается Великий Канон святого Андрея Критского – первые четыре дня. Монашествующие, конечно, обязательно должны присутствовать. Я, конечно, посещал тоже, и вот в четвертый день, в четверг, я пришел из храма и в 9 часов прочитал правила молитв, а в 11 часов лег в кровать – закрылся одеялом с головой, так как было прохладно в келье.

Лежу, глаза не закрываю, хотя под одеялом ничего не вижу – только чувствую, что я не сплю. И вот вдруг вижу, что стена и потолок стали белые, и вдруг я очутился между стеной нашего дома и горой, и это все исчезает; и явилась полоса цветов длиной метров в тридцать и в ширину метров двадцать. Я стою и любуюсь, а они цвета темно-красного, высотой в полметра. Очень красиво. Я наслаждаюсь; и вот это – как в раю. Но в раю лучше, там приятный запах: а ну-ка я понюхаю? Наклонился, подышал на них, запаху приятного не было. Я и думаю: “Там – райские цветы, а здесь земные, а как приятно на них смотреть – и душа и сердце радуются”. И вдруг является мысль, что это сон, а я говорю: “Какой же сон, когда я все вижу, и чувствую, и говорю, и слышу”.

Смотрю: цветы от меня начинают исчезать. Эти исчезли – смотрю дальше туда кверху, а там, на горе, какая-то вроде часовня на четырех столбах, сверху крыша похожа на купол церковный. Тут тоже цветы, но не такие высокие и в широких деревянных вазах. Ну эти цветы недолго мне пришлось видеть – максимум пять, не более, минут. Потом это все изменилось, и я очутился на той стороне дома, на дворе, но здесь [ничего] не было, а только чистое поле.

Я посмотрел и говорю: “Пойдем домой” – и сразу же очутился на своей кровати под одеялом с открытыми глазами. И лежу и думаю: “А где же я нахожусь-то?” Открыл одеяло, смотрю: “Да ведь же в своей келье… так, а где же я был?” И тут же заснул. Когда я проснулся, так эти цветы меня не оставили. Ум не мог от них отстать, а на душе и сердце приятное ощущение. Потом я пошел к полунощнице – и там от меня не отходило это воспоминание. Потом я стал думать: почему это так было со мной? Не спал, а без тела куда-то уходил. Значит, душа вышла из тела, и ей были показаны эти цветы и прочее».

Еще более показательна и духовно-згначительна вторая запись, посвященная чудесному видению Тайной Вечери, которого отец Афиноген удостоился в 1977 году.

«Я, архимандрит Афиноген, хочу написать, какое Господь мне открыл видение: как Он совершил пасхальную Тайную Вечерю. Конечно, как в Евангелии написано, так все и было. Но там можно только представлять в мыслях, а здесь я был как сообщник с ними.

Прежде началось с умовения ног. Я там не присутствовал, но стоял в стороне, а когда кончилось умовение, тогда Христос встал к стене впереди меня, а я стоял позади Его. Христос тогда снял с Себя хламиду и одел Свою одежду и стал говорить ученикам: “Вот вы называете Меня Учитель и Господь. Да, это так. Если Я, Учитель и Господь, умыл вам ноги, – Я дал вам образ, чтобы и вы умывали ноги друг другу с любовью”. Потом Он встал и подошел ко мне.

…Вот подходит жена блудница, падает к ногам Его и говорит: “Учитель добрый и милостивый, я ничего не имею – только блудные дела. Я хочу покаяться, приими блудную жену”. Пала она к ногам Его с великим воплем и рыданием, [слезами] обливала ноги Его. И я тоже пал к ногам Его и с плачем сзади обливал [слезами] ноги Господа Иисуса Христа и говорил: “Господи Иисусе Христе! Прости грехи, яже согрешил от юности моей даже до сего дня и часа”.

Потом, когда мы наплакались, говорит [Он] жене: “Жено! Встань, отпущаются тебе грехи, иди в мире”. А я на коленях стою. Господь дал мне руку, поднял меня и сказал: “Грехи твои давно прощены”. Еще Господь сказал: “Знаешь, как хорошо хотя один псаломчик в день прочитать. Как рада душа слышать слово Святого Духа”.

Апостолы садятся к столу; один из них подходит и говорит: “Учитель, Вас ожидают к столу, все приготовлено”. Тогда Господь берет мою руку и говорит мне: “Пойдем!” Мы подошли к столу; Он садится на Свое место, а меня держит за руку. Когда все уселись, тогда Он говорит: “Желанием возжелах ясти с вами пасху, но не все вы чисты. Один из вас – предатель”. Тогда все возмутились, и каждый говорил: “Не я ли, Господи?” Иуда-предатель тоже говорил: “Не я ли, Равви?” А Петр повернулся лицом к Иоанну и мигает ему – спроси. Тут Иоанн приклонился ко Господу на грудь и говорит: “Господи! Скажи – кто?” Тогда Господь говорит: “Омочивый хлеб со Мною в солило, ему же подали, тот есть”. И тот [Иуда] взял хлеб – вниде в него сатана, и сразу он ушел.

Когда Апостолы ели пасхальный агнец, Христос взял хлеб, воззрев на небо, разломил, освятил и стал давать святым Своим ученикам и Апостолам: “Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов”. И, воззрев на небо, взял чашу с вином, благословил, освятил и сказал: “Пийте из нея вси, сия есть Кровь Моя, Нового Завета, яже за вас и за многия изливаемая во оставление грехов. Сие творите в Мое воспоминание. Еже от чаши пиете, воскресение Мое исповедуете, а еже от хлеба сего ядите, смерть Мою возвещаете, дондеже прииду”.

Христос говорит ученикам: “Дети Мои, прискорбна есть душа Моя о разлуке с вами, наступает час – и вы оставите Меня, все разбежитесь”. И когда все кончил, сказал: “Идем в Вифанию”. Апостолы запели и пошли, а мне Господь сказал: “Встань и иди, куда Я скажу. Там стоит много людей за дверью, ты скажи им: Создатель всех повелел мне… Скажи всем людям, чтобы они призывали их Создавшего и Ему усердно служили и благодарили их Искупившего и новую жизнь дающего и небесную радость обещавшего”.

Еще говорит Господь: “А потом ты иди к себе, ни с кем не говори, но знай себя, смотри в себя; а когда придешь к себе, то можешь отдохнуть, а потом причастишься Святых Таин и тогда внимательно смотри в свою душу, что она будет чувствовать: будет ли благодарна Тому, от Кого получила сей дар?” Я понял, что мне сказал Господь. Я тогда говорю: “Господи! Благодарю Тебя за все” и поклонился Ему до земли и поцеловал ножки Его. Господь мне сказал: “Я теперь оставлю тебя, а потом увижу”. И скрылся. Я остался один. Только Матерь Божия со мной – и теперь не оставляет меня.

Я, архимандрит Афиноген, кончил описание сего откровения и видения. 24 августа 1977 года».

В течение своего долгого земного бытия старец всегда имел «память смертную» – по древнему мудрому завету: «Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь» (Сир. 7, 39). Еще в 1977 году он предсказал, что ему осталось жить два года. А кроме того, среди воспоминаний отца Афиногена «Мои записи» сохранились свидетельства о его личном духовном опыте под названием: «Бывшие мне от смерти предупреждения».

Старец, безусловно, признавал эти «смертные предупреждения» весьма полезными для своего монашеского духовного устроения и дорожил ими. И, видимо, именно поэтому он подробно описал их, как бы в назидание и самому себе, и каждому заботящемуся о своем спасении христианину, дабы смертный конец не застал нас неожиданно, «как тать в нощи» (1 Фес. 5, 2). «Смертных предупреждений» было три. Вот как отец Афиноген рассказал о них в своих записках.

«1. В 1949 году я был направлен служить на остров Зaлит епископом Владимиром, настоятелем Псково-Печерского монастыря. Я жил там у одной женщины – вдовы пожилой Александры. На второй неделе Великого поста в тонком сне: как бы в какой-то комнате я стою, а люди входят и выходят. И вот один человек подходит ко мне и говорит: “Вот – вам письмо”. А я спрашиваю: «От кого?” Он отвечает: “Прочитайте – узнаете”. Я из конверта вынул письмо и смотрю, что мой почерк, и говорю: “Что же, это мое письмо…” А он советует: “Посмотрите на второй странице”. Я перевертываю на вторую сторону и смотрю – написано три строчки… Читаю: “Давно я к вам стремлюсь, но никак не могу выбраться, а теперь надеюсь, что скоро увижу вас в объятиях”. И как бы сразу голос и говорит: “Так это смерть”. Сразу у меня сердце забилось, и я очнулся. Ну, думаю, извещает смерть, что скоро хочет прийти ко мне.

2. Второе видение – это было здесь, в монастыре, в 1955 году. Тоже в тонкой дреме: я как бы стою на улице за городом. Смотрю, впереди меня чистое поле, а далече туда, вперед меня – лес, и вдоль леса дорога, и много народа идет в обе стороны. А я смотрю и думаю: “Что же это за народ?” И чувствую, что кто-то позади меня – стоят какие-то две тени. Я их не вижу, потому что смотрю вперед, а чувствую. Так вот, слышу, что один говорит: “Ну что же, дать ему два года, ну много – три, больше некуда же ему” – тоном повелительным, а другой отвечает тоном пониже: “Да, конечно, куда же ему больше-то”.

Я думаю: “Кто же это такой мне назначает смерть?” А голос тихо, как бы шепотом, говорит: “Это Ангел смерти и Ангел Хранитель твой”. Я сразу как бы в испуге очнулся, и так мне это запечатлелось на сердце, что долго из мысли не выходило, а твердилось: “Ну что же, дать ему два года, ну много – три…”

3. Третий раз было в 1960 году, в октябре месяце, за 10 дней до Михайлова дня. Я был заболевши. Заболел я в пятницу. В субботу и воскресенье я никуда не ходил. И вот с воскресенья на понедельник, часов около 12, не спал, но напало какое-то забытье. Лежу, чувствую, что у кровати моей – у головы – стоит смерть и говорит: “Через три дня я приду за тобой”. Я в испуге сразу очнулся и думаю: “Что же мне делать?” Три дня я считаю: понедельник, вторник, среда – последний день. Что же теперь сделаешь – да и больной? “Ну да будет воля Господня”, – так и успокоился.

Ну а дальше проходит понедельник; приходит врач – смотрел, дал лекарство и ушел. Ну вот вторник, вечер. Я думаю, что завтра – последний день; когда смерть придет: днем или ночью? Ну, думаю, конец: как уж Господь судит – то и будет. И вот в первом часу ночи задремал и представляется, что я стою в своей келье и смотрю в окно в сторону Благовещенской церкви. У часовни вижу: стоят между церковным зданием и часовней какие-то мужчины ко мне спиной, так что лица их мне не видны. Их человек пять или шесть. Головы немного подняты вверх и говорят. И я слышу: назвали мое имя, Афиногена. И я смотрю: что они – на меня жалуются или просят за меня? И вдруг голос говорит властно: “Ну, пущай живет!” И после этого стал поправляться, и через три дня стал здоров, а потом и говорю: “Значит, есть за меня ходатаи перед Богом”. Богу нашему слава, честь и благодарение всегда, ныне и присно и в вечные веки. Аминь».

На закате дней своих батюшка стяжал мирное отношение к смерти и ждал ее как избавления от уз земных скорбей и болезней, говоря порой: «… Во мне уже нет ничего живого, только – дух». Однако и готовясь к переходу в вечность, старец не терял живого интереса и любви к окружающим, к собратьям-инокам. Как вспоминает его келейница Надежда: «Сколько у батюшки было ко всем любви – очень он всех любил. Иногда и не может, а все идет на трапезу, скажет: “Хоть я на братию посмотрю, все – отцы святые”. Уже болел последнее время, а как он любил ходить на трапезу – чудо; последний раз я его уже не вела, а почти что несла на ступеньках – он шел на четвереньках. Говорю: “Батюшка, кушай в келье”, а он ни в какую не соглашается – вот какова была его любовь к людям».

Примерно за два месяца до смерти, в день Святой Пасхи, старцу еще довелось участвовать в монастырском богослужении; более в этой жизни он уже не служил в Божием храме. 7 мая 1979 года отец Афиноген, будучи неизлечимо больным, был пострижен в схиму с именем Агапий. Перед самой кончиной старец ежедневно приобщался Святых Христовых Таин. Умер он 24 июня 1979 года. Кончина его была, как и жизнь, смиренна и в высшей степени благочестива. Отпевание, состоявшееся в Успенском соборе обители, совершил митрополит Псковский и Порховский Иоанн (Разумов) в сослужении наместника Псково-Печерского монастыря архимандрита Гавриила (Стеблюченко), собора монастырских старцев и множества прибывших отовсюду клириков. Гроб с телом отца Афиногена, теперь уже схиархимандрита Агапия, был перенесен в «Богом зданные» пещеры обители и поставлен в нише возле пещерного храма Воскресения Христова: блаженный старец упокоился, наконец, от всех дел мира сего, перейдя отныне в мир иной – к небесному Престолу своего «Хозяина Вечного».

В воспоминаниях келейницы Надежды можно встретить и рассказы отца Афиногена о его благодатных тайнозрениях мира иного, и повседневные беседы с келейницей, и его высказывания о сущности христианской жизни – все, что смогла записать на протяжении нескольких лет духовная дочь о дорогом авве. В этих записях мы, как бы лицом к лицу, вновь встречаемся со смиренным печерским подвижником, вновь слышим его живой и добрый голос; перед нами раскрывается и почти младенчески чистая, и в то же время умудренная благодатью Христовой светлая его душа.