Французская революция не только привнесла понятие «террор» в политический лексикон, но и дала образцово-показательный пример того, как пришедшее к власти меньшинство может управлять подавляющим большинством нации при помощи страха. Именно поэтому период с сентября 1793 по июль 1794 года в международной историографии определяется как «Террор» с заглавной буквы. Систематические репрессии проводились тогда не только для уничтожения реальных противников, но и для подавления воли к сопротивлению всех недовольных.

Пообещав 5 сентября 1793 года «поставить террор в порядок дня», монтаньяры не стали долго тянуть с выполнением своего намерения. 3 октября Бийо-Варенн предложил в Конвенте отдать королеву под суд Революционного трибунала. Два дня спустя соответствующий декрет был принят. Созданная Коммуной комиссия не нашла доказательств какой-либо реальной вины Марии-Антуанетты, поэтому было решено к обвинениям в излишних тратах, контактах с враждебными Франции государствами и пагубном влиянии на мужа добавить обвинение в кровосмесительной связи с собственным сыном. Малолетний Людовик XVII под давлением тюремщиков дал необходимые показания. Адвокаты королевы, назначенные судом, получили дело менее чем за сутки до начала процесса. Слушания начались утром 14 октября и продлились два дня. Председательствовал на суде земляк и друг Робеспьера, тоже бывший адвокат из Арраса, Мартиаль Эрман. Показания дали сорок свидетелей, и ни один из них не сказал ничего такого, что подтверждало хотя бы одно из обвинений. Королева, абсолютно седая в свои 37 лет, держалась с большим достоинством. Когда вызванный в качестве свидетеля Эбер, ссылаясь на опубликованный несколькими годами ранее пасквиль о ней, поднял тему инцеста, она с возмущением остановила его возгласом, обращенным к зрительницам: «Я взываю ко всем матерям!» Судья, заметив в аудитории сочувственный отклик на ее слова, прервал заседание. Когда после допроса всех свидетелей он спросил, что подсудимая может сказать в свое оправдание, королева ответила: «Еще вчера я не была знакома с этими людьми. Я не знала, что они скажут. Но никто из них не сообщил обо мне никаких конкретных фактов. В заключение замечу, что я была всего лишь женою Людовика XVI, и мне полагалось подчиняться его воле». 16 октября рано утром обвинитель произнес свою речь, адвокаты выступили со своими, после чего присяжные единогласно утвердили вердикт «виновна» – и в четыре утра процесс завершился. В 12:15 того же дня Мария-Антуанетта была казнена на площади Республики.

Следом настала очередь жирондистов. Суд над наиболее видными из них – на скамье подсудимых оказался сразу 21 человек – прошел 24–30 октября 1793 года в закрытом режиме: монтаньяры боялись, что речи блистательных ораторов и к тому же опытных юристов могут произвести слишком сильное впечатление на парижан. Их опасения и в самом деле быстро начали оправдываться. Бриссо, Верньо и другие подсудимые убедительно защищались, демонстрируя несостоятельность выдвинутых против них обвинений. Чтобы отнять у них эту возможность, Робеспьер уже во время процесса провел через Конвент декрет о том, что, если присяжные после трех дней прений получат «достаточное представление о деле», прения можно прекратить. Их и прекратили. Всех подсудимых Эрман и его коллеги приговорили к смерти. Один из осужденных закололся ножом при выходе из зала, остальным отрубили головы 31 октября.

Дальше Революционный трибунал работал без остановки. 2 ноября перед судом предстала революционная писательница Олимпия де Гуж, боровшаяся за равенство полов, – в наши дни ее почитают как одну из основоположниц феминизма. Ей поставили в вину опубликованный весной 1793 года памфлет с предложением провести референдум, на котором народ Франции сам бы определил, хочет он республику или конституционную монархию. За это женщине и вынесли смертный приговор, приведенный в исполнение 3 ноября.

С Филиппом Эгалите управились и вовсе за один день. Эрману не было смысла растягивать заседание, так как доказательств измены подсудимого – а именно она вменялась в вину – все равно не нашли. 6 ноября бывшего герцога Орлеанского и осудили, и казнили. Революция убила одного из тех, кто стоял у самых ее истоков.

8 ноября перед трибуналом предстала Манон Ролан, в светском салоне которой так любили собираться жирондисты. Теперь ей пришлось ответить за своего скрывшегося от ареста мужа, бывшего министра. Этот процесс занял меньше шести часов, а затем прямо из зала суда мадам Ролан отвезли на гильотину. Узнав через два дня из газеты о смерти горячо любимой жены, ее муж, прятавшийся у друзей в Руане, вышел на парижскую дорогу и закололся. Одним приговором революционное правосудие убило обоих супругов.

9 ноября начался суд над еще одним из «отцов» революции, бывшим мэром Парижа, астрономом Байи. Уйдя в 1791 году из политики, он мирно занимался научными штудиями в Мелёне, но летом 1793 года был арестован и доставлен в Париж. Там его привлекли в качестве свидетеля к процессу Марии-Антуанетты, но он не сказал ничего такого, что могло бы ей навредить. Возможно, именно потому его и решили обвинить в организации расстрела 17 июля 1791 года на Марсовом поле. Любопытно, что по горячим следам той спонтанно происшедшей трагедии никто даже из самых крайних революционеров не ставил случившееся в вину мэру. Процесс Байи занял целых два дня, хотя результат оказался тем же. 12 ноября 1793 года его привезли на «место преступления» – Марсово поле, где уже воздвигли эшафот. Заметив, что осужденный, на котором была лишь рубашка, дрожит под осенним ветром, кто-то из зрителей злорадно воскликнул: «Байи, ты дрожишь!» Но ученый спокойно ответил: «От холода, мой друг, только от холода». Это были его последние слова.

14 ноября 1793 года под ножом гильотины пала голова Манюэля, бывшего прокурора повстанческой Коммуны 10 августа, который во время суда над королем сложил свои полномочия депутата и ушел из политики. Однако политика сама пришла к нему, и за желание спасти жизнь монарха он заплатил своей собственной.

17 ноября казнили генерала Ушара, чья победа при Ондскоте показалась Конвенту недостаточно убедительной. Помимо него, в те дни лишились голов и еще несколько генералов, потерпевших неудачи на фронте и заставивших тем самым усомниться в своей верности Революции.

29 ноября пробил последний час еще одного «героя 89 года» – Барнава. Его письма королю были найдены в Тюильри после 10 августа 1792 года. И хотя это была всего лишь вполне легальная переписка с конституционным на тот момент монархом, в новой ситуации ее сочли изменой. В тот же день казнили и бывшего министра юстиции Дюпор-Дютертра. Его погубило само звание королевского министра.

А для графини Дюбарри роковым оказался статус бывшей королевской фаворитки. В юности эта красавица скрасила последние годы жизни Людовика XV. Теперь же она была арестована по письменному доносу своего чернокожего слуги Замора. Взяв Замора к себе еще мальчиком, графиня воспитала его и выучила грамоте, но, как оказалось, на свою же голову. 8 декабря 1793 года обезумевшую от страха пожилую женщину под руки втащили на эшафот.

Наряду с этими знаменитыми людьми в октябре – декабре 1793 года по приговорам Революционного трибунала потеряли свои головы и многие не столь известные граждане – общим числом 117 человек. Гильотина работала не переставая.

Несколько лет спустя, когда французы зададутся вопросом, как стал возможен у них в стране феномен государственного террора, оставшиеся к тому времени в живых инициаторы и соучастники массовых репрессий станут объяснять, что это была вынужденная мера, обусловленная потребностями военного времени. Их версия событий ляжет в основу «теории обстоятельств», которую вплоть до наших дней используют историки апологетического по отношению к Революции направления для оправдания террора. Однако еще в XIX веке французский историк Эдгар Кине не оставил от «теории обстоятельств» камня на камне, указав на то, что ни одна из военных побед Республики не стала прямым следствием революционных репрессий. Напротив, очередная вспышка террора всякий раз имела место лишь после того, как победа уже была достигнута. Наглядным примером тому служит судьба Лиона и Вандеи.

После того как республиканские войска вошли в Лион, Конвент 12 октября 1793 года принял после доклада Барера декрет о наказании мятежного города. Последний подлежал переименованию в «Освобожденную коммуну». Все богатые дома предписывалось снести, а на их руинах воздвигнуть колонну с надписью «Лион восстал против Республики, Лиона больше нет». Карать виновных «по законам военного времени» должны были специально созданные трибуналы. Однако Кутон, представлявший Конвент в Лионе, старался избежать широких репрессий и массового разрушения домов. По этой причине его отозвали в Париж, прислав на замену Колло д’Эрбуа и Жозефа Фуше, бывшего преподавателя коллежа, ставшего революционным активистом, а затем и депутатом Конвента. С их прибытием террор в Лионе быстро набрал обороты. За полтора месяца по приговорам «Военной комиссии», судившей захваченных с оружием в руках мятежников, было расстреляно 106 человек, по приговорам «Комиссии народного правосудия», занимавшейся всеми остальными, было гильотинировано 79 человек. Впрочем, даже такие темпы не устраивали Колло и Фуше, и вместо этих двух комиссий они учредили одну – Чрезвычайную. Ее возглавил генерал Пьер-Матье Парен. Бывший парижский писец и участник штурма Бастилии, он сделал во время Революции успешную карьеру на посту председателя военно-полевого суда (военной революционной комиссии) в Вандее. Под его руководством Чрезвычайная комиссия в Лионе немедленно развернула такую активную деятельность, что прежних способов умерщвления приговоренных оказалось недостаточно. Теперь их стали расстреливать из пушек картечью. Только 4 и 5 декабря таким образом жизни лишились до полутысячи человек. Всего же по приговорам Чрезвычайной комиссии были казнены 1684 человека.

В «военной Вандее» и граничивших с ней областях волна террора пошла на подъем после разгрома основных сил Католической и королевской армии. По всей территории, где ранее велись военные действия, республиканцы создавали военно-полевые суды (военные комиссии), десятками и сотнями приговаривавшие к смерти пленных вандейцев, значительную часть из которых составляли женщины.

Особенно широкий масштаб репрессии приобрели в Нанте, где всеми делами заправлял присланный Конвентом «проконсул» Жан-Батист Каррье, бывший мелкий судейский чиновник из Верхней Оверни. После того как он прибыл туда в начале октября, гильотина в Нанте заработала без передышки, отправив на тот свет 144 человека, заподозренных в поддержке «белых». После битвы при Савене в город были доставлены около девяти тысяч пленных вандейцев и членов их семей. Они содержались на бывших товарных складах и на грузовых судах в условиях крайней антисанитарии, которую местный врач Тома так позднее описал следствию:

Неудивительно, что в таких условиях среди заключенных началась эпидемия тифа, унесшая жизни примерно трех тысяч из них. Остальных по приказу Каррье уничтожили путем массовых утоплений в Луаре и расстрелов. Всего жертвами террора в Нанте стали приблизительно – точной статистики не велось – до 11 тысяч человек, включая, помимо вандейцев, также пленных шуанов, неприсягнувших священников и самих горожан.

Для наказания населения собственно «военной Вандеи» новый командующий республиканскими войсками в регионе генерал Луи-Мари Тюрро в январе 1794 года предложил Конвенту план превращения ранее мятежной территории в выжженную землю при помощи двадцати мобильных колонн. Генерал Клебер, несогласный с планом Тюрро, был отправлен из этой армии на другой театр военных действий. От имени Комитета общественного спасения Карно одобрил задуманное Тюрро, и тот привел свой план в исполнение. С января по май 1794 года «адские колонны», как назвали их современники, утюжили территорию Вандеи, уничтожая посевы, скот и целые деревни со всеми их жителями, включая стариков, женщин и детей. Нередко перед смертью людей жестоко пытали. В ряде мест наряду с «подозрительными» заодно убивали и местных «патриотов», как это, например, произошло в многострадальном Брессюире. По приблизительным подсчетам жертвами «адских колонн» стали до 50 тысяч мирных жителей. Всего же в результате гражданской войны и террора этот регион потерял от 200 до 300 тысяч человек. Причем наибольшие потери пришлись на период после поражения Католической и королевской армии.