Впрочем, против Республики летом 1793 года, казалось, была даже погода. К тем проблемам экономики, что стали за время Революции хроническими, добавилась еще и засуха. Стояла такая жара, что реки обмелели, и многие водяные мельницы остановились из-за нехватки воды. Уже привычный дефицит продовольствия на рынках усугубился нехваткой муки. В конце августа 1793 года один из полицейских агентов доносил: «Вместо того чтобы идти на убыль, трудности с получением хлеба возрастают в такой степени, что это вызывает тревогу: некоторые смогли получить хлеб, только простояв в очереди у булочной семь часов, начиная с четырех утра».

Рабочие предместья Парижа вновь роптали из-за дороговизны, которая в августе, накануне нового урожая, стала особенно ощутимой. Дурные вести с внешних фронтов и из Вандеи усиливали общую нервозность. Разные «партии» и политические деятели пытались оседлать нараставшую волну недовольства столичного плебса и на ней подняться к вершинам власти.

«Бешеные», которые в те месяцы учредили две газеты, едва ли не ежедневно призывали к истреблению «заговорщиков» и прочих «врагов народа», якобы виновных в страданиях санкюлотов, к изъятию в пользу народа собственности преступников и установлению фиксированных цен на продовольствие. Эти примитивные, а потому понятные всем лозунги находили отклик в массах. В самом деле, если для улучшения жизни надо лишь убить какое-то количество внутренних «врагов», то почему бы не сделать это? На четвертом году Революции убийствами уже никого было не удивить. Ползли слухи о скором повторении прошлогодней сентябрьской резни.

С «бешеными» за влияние на плебс активно конкурировали деятели Коммуны. Эбер в своей газете «Папаша Дюшен» тоже призывал решительно расправиться со скупщиками-спекулянтами, реквизировать продовольствие у производителей и взять под жесткий контроль его распределение среди нуждающихся. О том же он говорил в Якобинском клубе и у кордельеров. Вместе с тем Коммуна охотно использовала имевшийся у нее административный ресурс, чтобы прижать конкурентов. Когда 18 августа одна из парижских секций выбрала Жака Ру, лидера «бешеных», своим председателем, его несколько дней спустя арестовали по приказу Коммуны. Правда, вскоре Ру отпустили, так и не предъявив обвинения, – но зато теперь все поняли, кто в столице хозяин. Одновременно деятели Коммуны критиковали и Конвент – за недостаточную решительность.

На тех же популярных среди плебса лозунгах расширения репрессий против «врагов Революции» и вмешательства государства в экономическую жизнь пытались играть и «левые» монтаньяры Жак Николя Бийо-Варенн и Жан-Мари Колло д’Эрбуа. Первый при Старом порядке служил адвокатом в Ла-Рошели, но с началом Революции обратил на себя внимание как политический публицист, специализировавшийся на борьбе с «аристократическими заговорами». Он вошел в повстанческую Коммуну 10 августа 1792 года, а в сентябре одобрил резню в тюрьмах. В Конвенте он также не слезал со своего конька, постоянно призывая к расправе с врагами Революции. Колло д’Эрбуа, бывший актер и драматург, тоже попал в Конвент через повстанческую Коммуну и радикализмом своих высказываний не уступал Бийо-Варенну. Оба они и провели 27 июля через Конвент декрет о борьбе со «скупщиками», установивший для тех смертную казнь, а для доносчиков на них – вознаграждение.

Мысль решить экономические и военные проблемы через усиление репрессий вообще пользовалась в августе 1793 года широкой популярностью среди революционеров всех оттенков и уровней. 30 августа Клод Руайе, кюре из Шалона-на-Соне, выступая в Якобинском клубе, произнес слова, которые у многих вертелись на языке и потому вызвали общее одобрение собравшихся: «Пусть террор будет поставлен в порядок дня. Это единственное средство разбудить народ и заставить его спасти самого себя». Заметим, что в представлении оратора – и тут он отнюдь не был оригинален – народ выступал прежде всего объектом революционного действия, а вовсе не его субъектом.

Лидеры Конвента, и в частности члены Комитета общественного спасения, также старались принимать во внимание доминирующие настроения, причем не на словах, а на деле, располагая для этого необходимыми рычагами власти. 23 августа 1793 года Конвент принял инициированный Барером декрет, где говорилось о том, что до изгнания врагов за пределы отечества все французы считаются пребывающими на военной службе, а все ресурсы страны поступают в распоряжение правительства. Благодаря тотальной мобилизации людских и материальных ресурсов революционное правительство получило все необходимое для активизации военно-организационной работы. В Комитете общественного спасения ею занимались Карно, Жан-Батист-Робер Ленде и Клод-Антуан Приёр (из Кот-д’Ор). Именно по их инициативе в короткий срок были созданы новые мануфактуры для производства оружия, боеприпасов и снаряжения, что позволило наладить снабжение войск всем необходимым.

28 августа в жертву принесли первого из «виновников поражений на фронтах». Сдачу Майнца поставили в вину генералу Кюстину, которого отправили на эшафот. Впрочем, и после его смерти дела не пошли на поправку. 2 сентября в Париже узнали о том, что жители Тулона сдали город англичанам. К недовольству материальными лишениями у санкюлотов добавился страх перед повсеместной изменой. Эмоции рвались наружу, и секционные активисты поспешили этим воспользоваться. Рано утром 4 сентября они отправились по мануфактурам и мастерским, призывая всех прекратить работу и выйти на улицы. Рабочих и подмастерьев не пришлось долго упрашивать. К 14 часам Гревская площадь перед Ратушей оказалась заполнена народом. Здесь же была составлена и подана в Коммуну петиция с требованием обеспечить нормальное снабжение жителей хлебом. Прокурор Коммуны Пьер Гаспар Шометт, в прошлом моряк и врач, а во время Революции член Клуба кордельеров, отправился с этой петицией в Конвент. Вернувшись, он сообщил, что депутаты обещали принять всеобщий максимум, то есть ограничить цены на все товары широкого потребления. Однако толпа продолжала волноваться, и Шометт обещал на следующий день лично возглавить делегацию в Конвент с требованием создать «революционную армию» – вооруженные отряды санкюлотов для изъятия у крестьян хлеба по твердой цене. Это был сильный ход: Коммуна переключила внимание протестующих с себя на Конвент и, не имея возможности удовлетворить требования плебса, сама возглавила движение. Эбер добавил, что Коммуна назавтра подготовит соответствующую петицию.

5 сентября делегация Коммуны в сопровождении относительно небольшого числа рабочих и нескольких «левых» якобинцев отправилась в Конвент, где потребовала принять меры по преодолению продовольственного кризиса. В устном выступлении Шометт высказался в пользу создания «революционной армии». Взявший следом слово Бийо-Варенн, пытаясь истолковать требования народа на свой лад, заявил о необходимости поставить Комитет общественного спасения под контроль особой наблюдательной комиссии и арестовать всех подозрительных. Впрочем, идею учреждения «революционной армии» он тоже поддержал. Затем Эбер представил свою петицию от имени Якобинского клуба и «48 секций Парижа». Там уже ничего не говорилось о тех требованиях по продовольственной политике, которые днем ранее, собственно, так взбудоражили санкюлотов, но зато предлагалось придать отрядам будущей «революционной армии» перевозные гильотины, поставить террор в порядок дня, провести чистку среди командного состава армии и предать суду жирондистов.

После этого настала очередь Конвента по-своему воплотить в жизнь «требования народа», что он и сделал, декретировав переход к террору, принятие максимума цен и заработной платы, создание «революционной армии» и реорганизацию Революционного трибунала, позволявшую ускорить его работу. А чтобы впредь секционные активисты меньше досаждали властям своими инициативами, количество заседаний секций, по предложению Дантона, ограничили двумя в неделю, установив выплаты тем, кто их посещает.

Представители просвещенной элиты словно соревновались между собой в том, кто лучше интерпретирует реальные требования плебса в соответствии с собственными политическими целями. Зато, когда подоспевшая к концу дневного заседания объединенная делегация от трех секций Сент-Антуанского предместья попыталась втолковать уставшим депутатам, что санкюлоты хотели совсем другого, нежели то, что от их имени было высказано людьми из Коммуны и Якобинского клуба, ее просто не стали слушать.