Такую точку зрения действительно можно встретить во многих исторических работах и XIX, и XX века. При советской власти долгие годы она оставалась аксиомой. «Французская революция сокрушила феодально-абсолютистский строй, – писал один из лидеров советского франковедения Альберт Захарович Манфред, – до конца добила феодализм, “исполинской метлой” вымела из Франции хлам средневековья». Меж тем оба понятия – и «феодализм», и «абсолютизм» – в годы Французской революции еще не существовали, а в наши дни считаются очень спорными и многозначными.

Даже если оставить в стороне дискуссии о том, существовал ли в принципе в Европе феодализм (а далеко не все историки разделяют эту точку зрения), легко заметить, что ныне под ним обычно понимаются совершенно разные вещи. Одно из возможных его значений – тот период в развитии страны, когда политическая система основывается на вассальных отношениях, а суверенитет разделен между монархом и крупными сеньорами, сохраняющими значительную политическую, военную, экономическую, судебную независимость. Эта система едва ли сохранилась позже XV–XVI веков, когда королевская власть стала усиливаться и в конечном счете стремиться к тому, чтобы стать «абсолютной». В этом значении термины «феодализм» и «абсолютизм» являются противоположностями.

Другое значение термина «феодализм» – тот комплекс отношений, который складывался между сеньорами и вассалами и основывался, в частности, на земельных пожалованиях. Эта система действительно дожила до Революции, поскольку фьефы формально сохранялись и поскольку в нее вписывалась цензива – распространенное во Франции земельное владение, которое считалось собственностью сеньора, но находилось в распоряжении крестьянина. Дожил до 1789 года и так называемый «сеньориальный комплекс», который историки порой путают с феодализмом, однако исследования показывают, что даже в самых отсталых районах доля сеньориальных повинностей обычно не превышала в доходах сеньоров 40 %, а в экономически развитых могла и вовсе составлять 10–13 %. К тому же зачастую в то время сеньориальные платежи являлись, по сути, рыночным товаром, и владельцы сеньорий перепродавали их разбогатевшим простолюдинам или пересматривали их размеры в соответствии с рыночной конъюнктурой. Тем самым сеньория эволюционировала в сторону капиталистической аренды.

Иными словами, говорить сегодня о «феодализме» как о господствующей экономической системе применительно к предреволюционной Франции – это анахронизм. Другое дело, что во время Революции «феодальным» стали называть все, что имело отношение к Франции Старого порядка – от монархии до церкви, от дворянства до повинностей. Однако у историков нет ни единой причины пользоваться столь двусмысленной терминологией современников Революции.

Со второй частью выражения «феодально-абсолютистский строй» дело обстоит значительно проще. Хотя среди специалистов и ведутся дискуссии о том, существовал ли «абсолютизм» в Европе XVII–XVIII веков или же он был по большей части недостижимой мечтой монархов и творением юристов-теоретиков, термин остается в обиходе. Но что же такое «абсолютистский строй»?

Часть историков «русской школы» и практически все советские специалисты по Французской революции отождествляли абсолютную монархию Старого порядка с российским самодержавием. «Король по-прежнему обладал неограниченной, самодержавной властью», – однозначно утверждал Манфред. На рубеже XIX–XX веков этот прием использовался для того, чтобы доказать, что революция в России будет столь же «неизбежной» и «благотворной», как во Франции. Впоследствии же подобные утверждения о «королевском самодержавии» многие авторы воспроизводили как аксиомы, не вникая в реальное положение дел при Старом порядке и не учитывая, что «абсолютная» власть королей была ограничена фундаментальными законами французской монархии, традициями и сложившимися исторически привилегиями сословий и корпораций.

Покончила ли Революция с абсолютной властью короля в понимании XVIII века? Несомненно. В 1814–1815 годах монархия была восстановлена, однако короли никогда более не претендовали на обладание той властью, которая была в их руках до 1789 года, на то, чтобы обходиться без парламента (в современном, а не старинном значении этого слова). Неслучайно никто из них никогда больше не жил в Версале. Однако это утверждение сразу влечет за собой следующий вопрос: привела ли к ослаблению роли государства Революция, начатая политическими элитами под лозунгом ограничения власти монарха, которого тогда изображали подобным восточному деспоту?

События рубежа XVIII–XIX веков показали, что те корпоративные привилегии и нормы обычного права, к отмене которых так стремились революционеры, полагая их пережитками «феодализма» и признаками косности Старого порядка, на деле служили препятствием для чрезмерного усиления политической власти. Когда их отменили, выяснилось, что власть ничто более не сдерживает, что от имени нации и ради «блага народа» она имеет право на все. Тот объем полномочий, которым располагал Комитет общественного спасения, не говоря уже о Наполеоне I, был несравнимо больше, чем у Людовика XVI и даже у Людовика XIV. Многие права человека, провозглашенные в 1789 году, вскоре оказались «временно» отменены.

Вообще, хотя Революция зачастую воспринимается как радикальный разрыв с прошлым, она по многим направлениям продолжала, углубляла и даже усугубляла то, что было характерно для Старого порядка. Так, например, в ходе Революционных и Наполеоновских войн зачастую ставились те же внешнеполитические цели и реализовывались те же планы, которые ранее вынашивали короли Франции.