Такая работа
© Перевод Н. Берденникова.
На протяжении всего ужина я отмечал, что Джордж выглядит как преуспевающий человек, и в итоге решил, что признаки более чем несомненны.
Рукава пиджака были не столь мятыми, как обычно, галстук завязан гораздо аккуратнее, щеки наполнились здоровым румянцем. Не было необходимости и далее определять отдельные изменения, которые создавали впечатление в целом.
Не было в мире силы, способной заставить Джорджа выглядеть не похожим на бродягу, но сегодня каким-то образом в этом тунеядце замерцала тусклая, но отчетливая искра жизни.
— Джордж, — сказал я, — вы, случайно, не совершили какой-нибудь отчаянный или необдуманный поступок, например устроились на работу?
Он поморщился и быстро отхлебнул вина.
— Ваша мать никогда вам не говорила, — произнес он высокомерным тоном, — что существуют темы, которые нельзя затрагивать в разговоре с воспитанными людьми? Как это вы сказали — ра… ра…
— Работа, — подсказал я.
— Я могу легко произнести это слово, — перебил он меня несколько раздраженно. — Просто я — достаточно приличный человек, чтобы произносить это слово по отношению к себе.
— Тогда скажите, Джордж, как объяснить ваш совершенно необъяснимый вид не разорившегося вчистую человека?
— А, понимаю. На вас произвел впечатление мой беззаботный вид и невиданная щедрость. Честно говоря, я вложил в одно дело небольшой капитал и получил неплохой доход.
— До такой степени неплохой, что вы взяли чек, который, рано или поздно, передадут для оплаты мне?
— С другой стороны, — сказал Джордж, — если говорить о работе, я вспоминаю те дни, когда один мой друг до смерти хотел устроиться на работу, готов был отдать что угодно, лишь бы ее получить, а потом не смог ее сохранить.
— Джордж, я спрашиваю, вы настолько щедры, что берете чек…
— Почему вы так настойчиво перебиваете меня пустыми разговорами, когда я пытаюсь рассказать вам историю Вяйнямейнена Глица?
Джордж знал, как сбить меня с мысли.
— Вяйнямейнена! — воскликнул я. — Что это за имя — Вяйнямейнен? Да вы ни малейшего понятия не имеете, кто такой Вяйнямейнен!
— Конечно имею. Я только что сказал вам. Он был моим другом. Вяйнямейнен Глиц. Все звали его Ван.
— Но это просто смешно. Нет ни одного человека вне Финляндии, которого могли бы звать Вяйнямейнен. Вяйнямейнен — герой финских мифов, музыкант, волшебник, полубог…
— А мой Вяйнямейнен — достаточно скромен, довольно привлекателен, по мнению некоторых молодых дам, и на редкость богат. На самом деле он был Вяйнямейненом Глицем Третьим.
— Имеете в виду, его отец и дед…
— Да, я так предполагаю. Возможно, в его крови есть примесь крови чокто. Лично я считаю, что «Вяйнямейнен» — это слово из языка чокто и означает оно «храбрый воин». Кстати, о финнах: может быть, закончим обсуждать обычное имя чокто или чикасо и вы позволите мне продолжить рассказ?
Я только пожал плечами.
Вижу ваше нетерпение, сказал Джордж, поэтому позволь пуститься в повествование без дальнейших отвлекающих разговоров.
Я достаточно хорошо знал отца Вана (его звали Вяйнямейнен Глиц-младший) и с удовольствием наблюдал, как взрослеет Ван. Он получил хорошее воспитание, как любой молодой человек, родившийся в зажиточной семье, потому что его отец, владевший всеми газетными киосками в Пентагоне, естественно, был мультимиллионером.
Ван был смелым юношей, потому что я никогда не забуду его разочарование в связи с тем, что война во Вьетнаме закончилась прежде, чем он достиг призывного возраста. С каким рвением он искал возможность вступить в Национальную гвардию!
Но и этого не произошло. Ему пришлось служить своей стране, инспектируя различные зоны отдыха нашей великой страны, и, иногда возвращаясь в город, он говорил: «Джордж, никогда не думал, что ничего не делать — такой тяжкий труд. Как приятно вернуться сюда, чтобы поужинать с тобой!»
Все в его жизни было прекрасно, потому что он становился ведущим в стране экспертом по пляжам, ночным клубам, театрам и другим весьма важным коммерческим предприятиям, пока он не повстречался с Дульсинеей Гринвич. И не надо открывать рот от изумления, старина. Она сказала, что ее отец как-то прочел книгу под названием «Дон Кихот», но я решил, что она все придумала, потому что ты знаешь и я знаю, что ни один здравомыслящий человек не стал бы писать книгу с таким дурацким названием. Ее невозможно было бы продать.
Ван явился ко мне в чрезвычайно возбужденном состоянии.
— Джордж, — сказал он, — я познакомился с самой чудесной женщиной на свете. Она энергична. Она сильна. Она умна.
— Умна? — переспросил я. Я знал о дюжине его ничего не значащих интрижек, и мне и в голову не приходило, что ум был для него одним из критериев оценки женского совершенства.
— Итак, — сказал он с глупой ухмылкой на губах. — Она говорит, что безумно в меня влюблена, и что это, если не признак большого ума?
— Ван, — сказал я, — как можно не любить такого привлекательного, к тому же такого несметно-богатого парня, как ты? Это не признак ее ума, а признак того, что она не мертва.
— Нет, — возразил Ван. — Она совсем не такая; кстати, такой цинизм тебе не к лицу. Так случалось, что другие женщины, которых, как мне казалось, привлекал мой шарм и беззаботность, хотели выйти за меня замуж с получением прав на недвижимость и страховку с возмещением в двойном объеме. Помнишь?
— Помню.
— А Дульсинея не хочет ничего.
— Совсем ничего? — Такое утверждение не могло не вызвать глубочайших моих подозрений.
— Только одного.
— Ага.
— Совсем не того, что ты думаешь. Она хочет, чтобы я устроился на работу.
Вынужден признаться, старина, что, когда он сказал это, кусок попал мне не в то горло, и понадобилось некоторое время, чтобы я убедил себя, что не задохся. Наконец все перед глазами встало на свои места, и я произнес страшным шепотом:
— На работу? Почему она хочет, чтобы ты устроился на работу?
— Она думает, — задумчиво произнес Ван, — что это сделает меня мужчиной.
— Но ты и так мужчина. Ты — не просто мужчина, — произнес я с благоговением, потому что меня всегда поражали люди, обладавшие талантом и умом родиться богатыми, — а состоятельный мужчина, и я не знаю, что еще определяет мужчину как настоящего, кроме богатства, презренного металла, толстого кошелька.
(Я крайне серьезно отношусь к подобным вещам, старина, потому что душой и сердцем такой же богач, как все остальные в Соединенных Штатах, несмотря на то что определенные обстоятельства ввергли меня в нищету.)
— Она говорит, — сказал Ван, — что я обаятельный, что она горячо меня любит, но я — беззаботный прожигатель жизни.
— Беззаботный прожигатель жизни? Несмотря на то что ты делаешь на пляжах и курортах?
— По какой-то причине она не считает это работой. Она хочет, чтобы я ходил на работу с девяти до пяти, какой бы скромной она ни была, выдержал такой режим в течение не менее шести недель, тем самым доказав, как она сказала, свою предприимчивость.
— Должно быть, она больна.
— Нет, Джордж, она не больна. Она — продукт благородных идеалов, и мое сердце принадлежит мне. Я просто найду работу и докажу ей, что не менее предприимчив, чем любой другой делец в этом мире.
— И какой именно работой ты думаешь заняться, Ван?
— В этом вся загвоздка, Джордж. Меня ни к чему не готовили, у меня нет образования, и мне остается только надеяться на то, что какого-нибудь предполагаемого работодателя удовлетворит тот факт, что я знаю мало, практически ничего. — Он храбро улыбнулся. — Конечно, я — эксперт и сертифицированный инспектор пляжей. Может быть, это поможет. До свидания, Джордж. Мне пора на баррикады.
Бедняга Ван. То, что последовало за этим, было достойно сострадания. Сострадания! Старина, если бы мне пришлось обо всем рассказывать подробно, то по мере разворачивания повествования мельчайшее слово бередило бы твою душу, заставляло бы стынуть…
(Не надо декламировать вместе со мной. Кто-то опять украл мои строки? Отец Гамлета? Никогда не слышал о нем.)
Как бы то ни было, ничего у него не получилось. Я не слишком пристально наблюдал за ним, по причине безумной занятости, миллионом дел приходится заниматься одновременно. Одна программа скачек… но я отвлекся.
Иногда он приглашал меня на ужин, и было видно, что он увядает от безумного напряжения. Загар побледнел, он признался, что у него не клеится игра в поло.
— Джордж, — хрипло прошептал он, — ты поймешь, что я имею в виду, если я скажу тебе, что за последний месяц я дважды падал с лошади. Только никому не рассказывай.
— И так все узнают. Другие не могли не заметить, что ты упал.
— Игроки в поло никому не рассказывают о подобных вещах, Джордж. У нас существует свой негласный кодекс.
Главная проблема заключалась, конечно, в бесчеловечном характере работы. Он сказал, что пробовал заниматься буквально всем. Получил работу дегустатора шампанского в любимом ночном клубе, напился в первый же вечер и оскорбил босса. Был изгнан с крайним ущербом для здоровья. Он хотел показать мне, куда именно получил удар ногой, но меня не заинтересовало это зрелище.
Потом он устроился кассиром, но так и не смог понять, как работать на кассовом аппарате. Сказал, что буквально цепенел от всех этих чисел. Потом он устроился работать на бензоколонку, но так и не научился снимать пробку с бензобака. Устроился в справочное бюро «Блумингдейл», но через час уволился, обидевшись на то, что покупатели требовали у него информацию. Продолжить?
— Судя по всему, — сказал Ван, — я никогда не заполучу девушку своей мечты. Жизнь станет пустой и лишенной смысла. Инспектирование пляжей потеряет свое очарование. Проверка нового ночного клуба закончится пустым весельем. Какой смысл в том, что я достигну вершин беспечного прожигания жизни, если потеряю женщину, с которой неразрывно связана моя душа? — И он разрыдался над бокалом с шампанским, разбавляя слезами чудесный напиток.
Старина, когда я видел его страдания, у меня разрывалось сердце. Мне начинало казаться, что если он удалится в царство унылости и печали, то вряд ли будет так же часто приглашать меня на ужин. Настоящий альтруизм, как тебе прекрасно известно, начинается дома, поэтому я просто обязан был что-то сделать для него.
А это означало, что мне придется обратиться за помощью к Азазелу. Я когда-нибудь рассказывал тебе о двухсантиметровом инопланетянине, которого я вызывал известными только мне тайными средствами? Рассказывал? Ты шутишь.
Как бы то ни было, я вызвал Азазела.
Азазел, как и следовало ожидать, был в ярости. Он появился, крича дискантом и бешено размахивая руками. Потом огляделся и заметил меня.
— Идиот и тупица, разве можно меня вызывать в такое время?
— Именно в это время ты мне и нужен, о Чудо Вселенной.
— Но я смотрел… — Он начал подробно объяснять, чем занимался. В его мире, очевидно, существовали животные с шестью ногами, которые перемещались прыжками и кувырками в непредсказуемых направлениях, и на них делали огромные ставки. Побеждал тот, кто первым пересечет финишную линию. Азазел настаивал на том, что его «конь» с непроизносимой кличкой был на грани победы.
— Если я не вернусь именно в момент моего исчезновения, то потеряю семьдесят дворшаков.
— Конечно, ты вернешься именно в тот момент. То, о чем я тебя попрошу, проще самой простоты, и тебе понадобится не более одного мгновения, о Воин Космоса (он любил когда к нему обращались подобным льстивым образом, потому что был крохотным существом, и на его родной планете, как я понял, к нему относились крайне пренебрежительно).
Я объяснил ситуацию.
— Работу? — переспросил он — На моей планете существует слово «кластрон», которым мы называем любое унизительное занятие, которое должно выполняться существами с низким социальным положением, несмотря на их возражения и против их воли.
— Да, — произнес я с чувством. — Именно это мы называем работой.
— Бедняга, — сказал Азазел, роняя скупую слезу, которая упала на скатерть и прожгла в ней крошечную дырочку, — И он действительно хочет работать?
— Он нуждается в ней, потому что хочет получить девушку своей мечты, девушку, с которой неразрывно связана его душа.
— Ах, любовь, любовь, — сказал Азазел, роняя еще одну слезу, — До каких крайностей она может довести даже самых мудрейших! Помню как-то раз, ради любви дорогой запулник, шести футов ростом, что само по себе являлось проблемой, я вызвал ее среднего сожителя на… Впрочем, к делу это не имеет отношения. Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я нашел ему работу, на которой он мог бы задержаться.
— Именно.
— И у него нет квалификации.
— Нет.
— Значит, придется работать чисто на эмоциональном уровне. Мы должны найти работодателя, который будет бесконечно доволен твоим другом, а твой друг будет бесконечно доволен своей работой. Сложное дело.
— Не слишком сложное для Разгадывателя Пульсаров.
— Нет, конечно нет, — неуверенно произнес Азазел. — Но некоторые сложные моменты есть. Мы не знаем, кто именно будет работодателем, поэтому мне придется создать общее поле молчаливого согласия, а это нелегко.
Должен заметить, старина, что в тот раз я едва не потерял веру в Азазела. Он долго думал, что-то бормотал; я, конечно, не знал, чем именно он занимался, когда погружался в сферу высоких технологий своего общества, но мне казалось, что он колебался, качал головой и часто начинал все сначала.
Наконец он прерывисто вздохнул.
— Сделано, — сказал он голосом, который лишь усилил мои сомнения.
Я, конечно, рассыпался в благодарностях, но не поверил, что он действительно что-то сделал.
Во всем, что произошло, я должен винить только себя. К беде привели именно мои сомнения. Нет, я не собираюсь ронять скупую слезу в бокал с шампанским. Кстати, хочу напомнить, это не шампанское, а дешевое белое вино.
Я много думал об этом, старина. Я уж решил, что на Азазела нельзя рассчитывать; кроме того, мне не хотелось, чтобы Ван нашел работу. Конечно, работать кто-то должен, но только не я, не мои друзья и любимые. Поэтому у меня возникла идея.
Вана я нашел в его клубе.
— Ван, — сказал я, — я до сих пор не знаком с твоей Дульсинеей.
Он посмотрел на меня с выражением, которое я мог описать только как неприятное подозрение.
— Она слишком молода для тебя, — сказал он.
— Ван, — сказал я, — ты меня неправильно понял. Женщинам, с моей стороны, ничего не грозит. Они могут умолять или предлагать деньги, что часто делают, но, уверяю тебя, я никогда ничем не буду с ними заниматься, кроме как из чистой доброты или чтобы облегчить их страдания.
Моя искренность и очевидная честность повлияли на него.
— Ладно, хорошо, — сказал он. — Я тебя представлю.
Как-то раз он сделал это, и я с ней познакомился. Она оказалась девушкой достаточно небольшого роста, стройная, с хорошей фигурой, темными волосами и глазами с пристальным взглядом. Она быстро двигалась, и могло показаться, что она постоянно сдерживает заключенную в ней энергию. Она, честно говоря, была полной противоположностью Вана, который был беспечным юношей и предпочитал не вмешиваться в течение жизни. Дульсинея, напротив, как мне определенно показалось, держала жизнь за горло, трясла ее и бросала в том направлении, в котором собиралась двигаться.
Честно говоря, я никогда не испытывал желания жениться, но если бы такое желание возникло, если бы можно было представить такую нелепую ситуацию, то ни за что не выбрал бы Дульсинею. Ты словно находился слишком близко к костру, тебе становилось слишком жарко. Конечно, противоположности притягиваются, и я не собирался возражать против женитьбы Вана на Дульсинее. В конце концов, это вывело бы ее из оборота и облегчило жизнь другим мужчинам, с которыми она могла познакомиться.
— Я с нетерпением ждал знакомства с вами, мисс Гринвич, — сказал я самым учтивым тоном, произнеся ее фамилию «Грин’ич», как и подобало воспитанному человеку.
— Моя фамилия произносится «Грин’уич», но вы можете называть меня Дульси. Как я понимаю, вы — Джордж, Друг, о котором Ван так много рассказывал. — Она посмотрела на меня оценивающим взглядом, словно сдирая кожу.
— Близкий друг, — уточнил я.
Она фыркнула.
— Ладно, когда он наконец разберется с работой, придется заняться другими вопросами. Очевидно, другого выхода нет.
Честно говоря, ее тон мне совсем не понравился, но я сказал:
— Именно о работе я хотел бы с вами поговорить. С какой стати вы решили, что Ван должен работать?
— Потому что мужчина не должен шататься без дела и растрачивать жизнь на пустяки.
— Мужчина? — уточнил я. — Но не женщина?
Она моргнула несколько раз.
— Женщина тоже должна чем-то заниматься.
— Разве не должен кто-нибудь из пары заботиться о доме, пока другой охотится в джунглях?
— Очевидная мужская шовинистическая пропаганда.
— Чепуха! Я сказал «кто-нибудь из пары», не указал кто именно. В зависимости от того, кто лучше подходит к определенной работе. Полагаю, вы — феминистка.
— Безусловно. В моем роду все женщины были феминистками. Одна из моих прародительниц дала по носу генералу Эмброузу Бернсайду только за то, что он посмел подмигнуть ей. Уверяю, она хорошо взъерошила ему бакенбарды.
— Не сомневаюсь. Мне кажется, что вы гораздо более приспособлены к этому жестокому миру, чем бедняга Ван. Ван — мягкий и добрый человек…
— Да, он такой, — сказала она. Голос ее стал мягче, во взгляде появились почти человеческие оттенки чувств. — Он — мой маленький ягненочек.
Я едва сдержал дрожь и продолжил без запинки:
— А вы крепки, как гвоздь.
— Я всегда считала себя крепкой, как кованая легированная сталь.
— В таком случае, может быть, это вы должны устроиться на работу?
— Гм, — сказала она.
— По моему мнению, — сказал я, — вы должны заняться политикой. Нам нужны энергичные, упрямые, бессердечные, грубые Американцы с большой буквы, которые говорили бы остальным беспринципным, вечно колеблющимся людям, что делать.
— Гм, — сказала она.
— А если вы станете заниматься политикой, что может быть лучше богатого мужа, который будет оплачивать все эти выступления по телевидению? Уверяю вас, деньги не будут потрачены зря, потому что когда вы будете избраны, то найдете тысячи способов вернуть их, причем некоторые из них будут почти законными.
— Гм, — сказала она.
— А Ван — как раз такой человек, в котором нуждается политик слева от себя и в шаге за спиной. Он будет улыбаться в камеры, что, несомненно, завоюет голоса пожилых избирательниц, будет смотреть на вас с обожанием, когда вы будете произносить речи. Меньше всего вам захочется, чтобы у него была работа. Ему потребуется время на благотворительность, чтобы к вам хорошо относились, например на дома престарелых, лошадей для игры в поло, где он будет учить их ржать.
— Гм, — сказала она. — В ваших словах есть большой смысл.
— Обычно так и бывает, — согласился я.
— Я должна об этом подумать.
— Конечно, но думайте быстрее. В противном случае Ван может найти работу и уже не будет подходить для роли Первого Джентльмена.
— Первого Джентльмена, — несколько раз повторила она. — Госпожа президент, — пробормотала она. — Сегодня вечером я буду у него, — добавила она решительным тоном.
Она так и поступила, а результаты можно было легко предугадать.
Крайне взволнованный, Ван позвонил мне на следующий день.
— Джордж, — сказал он, — Дульсинея хочет выйти за меня замуж. Я не должен искать никакой работы с девяти до пяти. Она говорит, у меня будет достаточно забот, когда я женюсь на ней, что она не может больше ждать, чтобы выполнить веление своего сердца. Ты понимаешь, она имела в виду меня, когда говорила о велении сердца.
— Несомненно, — сказал я. Возможно, она имела в виду Белый дом, но я не видел оснований говорить об этом Вану в самый счастливый момент в его жизни.
Менее чем через месяц он женился. Я был одним из церемониймейстеров, шампанское было великолепным. А если я добавлю, что мне удалось воздержаться от поцелуя невесты, ты поймешь, что это был праздник, которому улыбались сами небеса.
Счастливая пара отправилась в свадебное путешествие, а потом поселилась в пригородном особняке.
Они были сильно заняты, потому что Дульсинея Глиц, так теперь ее стали называть, действительно занялась политикой. Не знаю, насколько внимательно ты следишь за политической жизнью, старина, сидя здесь, постоянно уткнувшись носом в экран процессора текстов, но всего через несколько лет она, ярко сверкнув в городском совете, уже баллотировалась в сенат штата.
Должен заметить, я весьма гордился собой. Впервые в жизни я не стал полагаться на Азазела, а все сделал сам, да так ловко, ты не можешь этого не признать. Мне было абсолютно ясно, что на этот раз Азазел потерпел неудачу. Не возникло никакого странного эмоционального поля, которое заставило бы работодателей требовать услуг Вана, и у самого Вана не возникло никакого страстного стремления. Он просто женился на любимой девушке.
Все было просто здорово.
По крайней мере, мне так казалось, пока я не встретился с Ваном примерно месяц тому назад. Он сильно постарел. Загар исчез, руки немного дрожали, он горбился при ходьбе, и у него был затравленный вид.
Я решил не обращать на все это внимания и весело воскликнул:
— Ван! Давно не виделись!
Он обернулся и посмотрел на меня, и мне показалось, что узнал не сразу.
— Это ты, Джордж?
— А кто еще?
— Как поживаешь, Джордж? Встреча с тобой — такая сладостная мука. Она напоминает мне о старых деньках, которые, увы, уже никогда не вернутся.
Про его щекам потекли слезы.
Я опешил.
— Ван! — воскликнул я, — Что случилось, дружище? Только не говори, что она все-таки заставила тебя устроиться на работу!
— Нет-нет, — поспешил заверить он, — Если бы это. Я занят совсем другим. Я должен советоваться с главным садовником по поводу лужаек и парков, составлять меню с поваром, обсуждать с экономкой приемы, которые мы постоянно устраиваем, нанимать нянек для близнецов, уходу за которыми любимая Дульси посвятила целых два дня после родов. В общем, работа очень, очень тяжелая, и в добавление ко всему…
— Да?
— В добавление ко всему, она занимается политикой, понимаешь? Кто-то, очевидно, посоветовал ей так поступить. Какой-то законченный идиот, который вмешался не в свое дело, — сказал он раздраженно, — Если бы я его нашел! Треснул бы по башке клюшкой для поло. В конце концов, для другого она уже не пригодится. Джордж, ты не знаешь, кто ей это предложил?
— Думаю, это — ее собственная идея, — сказал я. — Не могу представить, что мог найтись дурак, который додумался бы предложить такое. Но скажи, что плохого в том, что она занимается политикой?
— Что плохого? Из-за этого я полностью лишился индивидуальности. Репортеры постоянно спрашивают меня, в какой степени я влияю на принимаемые ею решения, действительно ли я сплю с ней, верно ли то, что я консультируюсь с астрологом по поводу самого благоприятного времени доя выступления с речью. Говорю тебе, Джордж, у меня больше нет личной жизни. Никто не знает моего имени, да и кого оно интересует? Ты знаешь, как зовут мужа Маргарет Тэтчер? Конечно нет. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.
У меня сжалось сердце.
— Ван, а ты пытался с ней поговорить?
— Да, и очень часто. Но она отвечала, что я идеальный супруг политика, что когда-нибудь, когда закончится второй срок ее президентства, я снова могу посещать пляжи и ночные клубы.
— Мне не хотелось бы говорить об этом, Ван, но ты не думал о разводе? Она — политик, которому скандал ни к чему, поэтому она тихо тебя отпустит, возможно, даже оставит опекунство над детьми. И ты снова станешь свободным человеком.
Ван повесил голову.
— Я часто об этом думал, — сказал он грустно. — Я даже оставил бы ей опекунство над этими избалованными… ее драгоценными шалунишками. Но не могу, Джордж, не могу.
— Почему? Уверен, она не станет причинять неприятности.
— Дело не в ней, Джордж, а во мне, мне, мне, мне.
Он стучал себя в грудь кулаком при каждом слове, пока не замолчал из-за приступа кашля.
— Я отношусь к этому браку как к работе, — сказал он отдышавшись. — Еще стоя рядом с Дульсинеей перед священником, я думал восторженно: «Это — работа, работа, устроиться на которую я обещал Дульсинее, и я получил ее и обязательно сохраню». Честно говоря, у меня возникло чувство, что я никогда не должен бросать эту работу, что бы ни случилось, и Дульсинея считала так же. Я не знаю почему. Мистика какая-то. Таким образом, я никогда не стану свободным. Никогда.
— Вот и все. Понимаете, в чем я ошибся? Азазел сделал то, что обещал. А потом вмешался я, с наилучшими намерениями конечно, уверяю вас, устроил их брак, который в такой ситуации оказался работой, которая не может закончиться ни для него, ни для Дульсинеи и которую он не может выносить. Конечно, все плохо, но это тот случай, когда у семи нянек дитя без глазу, чтобы закончить фразу.
Я печально покачал головой.
— Джордж, это вы все портите, каждый раз. Что с вами? Впрочем, как бы то ни было, если вы находитесь на пути к процветанию, может быть, расщедритесь хотя бы на чаевые?
Джордж посмотрел на меня с негодованием.
— Как вы можете говорить о таких презренных вещах, как деньги, выслушав такую печальную историю, ужасную трагедию?
Он был, конечно, прав, поэтому я добавил чаевые к указанной на чеке сумме и расплатился. Потом дал пять долларов ему, чтобы показать, как жалею о том, что оскорбил его чувства.
Крайне трудно расстаться с привычкой. Мне будет очень трудно перестать давать Джорджу' деньги, а Джорджу будет еще труднее перестать их брать.
