Глумливое вино
© Перевод К. Плешкова.
Джордж заказал бокал белого вина, с которого намеревался начать обед, а я — «Мэри», лучшее, что может поднять настроение.
Не спеша потягивая томатный сок с пряностями, я заметил, что Джордж с явным неудовольствием смотрит на свой изящный бокал. Он был почти пуст, но я не видел, как Джордж его осушил. Порой он бывает весьма ловок в поглощении жидкости.
— В чем дело, Джордж? — спросил я.
Он тяжело вздохнул.
— В старые времена, — сказал он, — можно было получить громадную кружку крепкого эля всего за пенни.
— В какие еще старые времена, Джордж? В средневековье?
— В старые времена, — повторил Джордж. — А теперь ради слабого вина, которого хватает лишь чтобы смочить губы, приходится лезть в копилку сынишки — если, конечно, таковой имеется.
— Какая еще копилка? Оно не стоит вам даже того средневекового пенни, которое вы упомянули. А если вам мало, закажите еще. Я заплачу.
— О подобном я даже не стал бы мечтать, — надменно проговорил Джордж. — Обычно. Но раз вы предлагаете и мне хотелось бы вам угодить…
Он постучал по краю своего пустого бокала, и официант поспешно принес ему еще один.
— Вино, — сказал он, глядя на свой второй бокал, — глумливо. Так говорится в Библии. То ли Моисей, то ли Вельзевул говорил.
— Собственно, — сказал я, — эти слова можно найти в Книге притч, глава двадцатая, стих первый: «Вино — глумливо, си-кера — буйна; и всякий, увлекающийся ими, неразумен». По традиции эта книга приписывается царю Соломону.
Он уставился на меня с нескрываемым негодованием.
— Ради всего святого, к чему постоянно демонстрировать свою так называемую эрудицию? Это нисколько вас не украшает. Я и сам собирался сказать, что эту фразу можно найти то ли у Аввакума, то ли у Малахии. Полагаю, вы не станете спорить, что она есть в Библии?
— Нет, конечно.
— Ну вот и ладно. Я упомянул о том, что вино глумливо, вспомнив про моего друга, Камбиса Грина.
— Камбиса?
— Его назвали в честь какого-то древнего восточного властителя.
— Знаю, — кивнул я. — Сын Кира, великого царя Персии. Но при чем тут…
— Давайте закажем обед, — сказал Джордж, — и я расскажу вам историю про Камбиса Грина.
Мой друг Камбис Грин, начал свой рассказ Джордж, получивший свое имя в честь некоего древнего восточного властителя, был, можно сказать, самым очаровательным и самым приятным человеком из всех, кого только можно было встретить. У него имелся нескончаемый запас смешных историй, которыми он легко мог обворожить слушателей. Он чувствовал себя вполне непринужденно в обществе незнакомых людей и сразу же завоевывал их расположение. Он был учтив и обходителен с девушками, которых он очаровывал, хотя и берег свою любовь со всей страстью, какой только мог одарить его Эрос, для Валенсии Джадд, девушки непревзойденной красоты и ума.
Именно Валенсия однажды пришла ко мне, с растрепанными светлыми волосами и слегка покрасневшим изящным носиком, сжимая в левой руке подозрительно мокрый носовой платок. На самом деле ее звали не Валенсия, это был сокращенный вариант ее настоящего имени, Беневоленсия, по которому ты сам можешь оценить мягкость ее нрава и ее душевную теплоту.
— О, дядя Джордж! — сказала она и всхлипнула. Слова застряли у нее в горле.
Я не был ее родным дядей, но если она считала меня дядей, я был вынужден считать ее моей племянницей и со всей любовью, какую мог бы питать к любой несравненно прекрасной девушке, с которой состоял бы в подобных отношениях, обнял ее за талию и позволил ей тихо поплакать у меня на плече, пока я утешал ее одним или двумя нежными поцелуями.
— Это все из-за Камбиса, — наконец сказала она.
— Надеюсь, — спросил я, чувствуя, как мою грудь сжимает безотчетный страх, — он не забылся и не предположил…
— О нет, — сказала она, широко раскрыв большие голубые глаза. — Это у меня возникли предположения. Просто… он такой хороший.
— Конечно, и симпатичный, и умный, и очаровательный, и с тонким чувством юмора…
— О да, дядя Джордж, да. Это и многое другое.
— В таком случае, милая моя Валенсия, отчего же ты плачешь? От избытка радости?
— Вовсе нет. Видишь ли, дядя Джордж, не знаю, замечал ли ты когда-нибудь, но Камбис всегда немного навеселе.
— В самом деле? — Я тупо уставился на нее. Во время дружеских застолий я всегда был вместе с ним, и тогда он действительно был пьян, но пьяны были все. Даже я, выпив не так уж много, был обычно в довольно приятном настроении, что с радостью подтвердит любая барменша. — Конечно, в тех случаях, когда…
— Нет, дядя Джордж, — мягко сказала она. — Ни разу не бывало иначе. Он всегда немного навеселе. — Она вздохнула. — И конечно, когда я говорю «слегка навеселе», я имею в виду, что он основательно пьян. На самом деле от него просто несет спиртным.
— Не могу в это поверить.
— Точно так же я не могу этого вынести. Как ты думаешь, дядя Джордж, будучи столь впечатляющим образцом добродетели и достоинства, не мог бы ты поговорить с Камбисом и убедить его, что вино глумливо и что ему следует пить свежую чистую воду, возможно, иногда «Перрье» во время больших празднеств?
— При условии, — с сомнением сказал я, — что я действительно образец добродетели и достоинства, вряд ли я сумею убедить Камбиса…
В это мгновение рот Валенсии открылся, она поднесла платок к глазам, и я понял, что еще немного — и она взвоет от горя. И я сказал:
— Но я попытаюсь, малышка. Я сделаю все, что в моих силах.
В итоге я действительно встретился с Камбисом. Впервые я побывал у него дома. Собственно, я впервые видел его одного, без окружения разгульной толпы, поглощавшей спиртные напитка разной степени крепости.
Так что я инстинктивно предполагал, что встречу степенного и серьезного Камбиса, ибо недаром степенных и серьезных людей характеризуют эпитетом «трезвый».
Но я ошибался. Это был все тот же веселый Камбис, к которому я привык. Когда я вошел в комнату, он громко рассмеялся и от всей души хлопнул меня по плечу.
— Друг мой, — сказал он. — Старик, что ты тут делаешь без бокала в руке? Ты выглядишь голым. Позволь мне исправить это досадное упущение.
И он сунул мне в руку стаканчик виски. Для подобных возлияний было слегка рановато, но с моей стороны выглядело невежливым отказаться. Я залпом выпил, думая о всех тех случаях, когда он ставил мне выпивку, и о других, когда он отказывался от моего предложения поставить выпивку ему, но ставил мне еще. Можно сказать, в этом отношении он был прирожденным аристократом.
Теперь, после того как Валенсия открыла мне глаза, оказалось, что он еще и прирожденный пьяница. Хотя было еще начало дня и он был один, уже заметны были его неровная походка, отчетливый блеск в глазах, блуждающая улыбка и запах алкоголя в воздухе — особенно когда он делал выдох.
— Камбис, друг мой, — сказал я, — я пришел к тебе по просьбе прекрасного юного создания, Валенсии Джадд.
— Прирожденная аристократка, — кивнул он. — Прекрасная и целомудренная богиня. Я пью за нее.
— Нет, — поспешно сказал я, — не пей за нее. В ней-то и суть проблемы. У нее сложилось впечатление, что ты пьешь за нее слишком часто и за все остальное без разбору тоже. Она хочет, чтобы ты перестал пить.
Он уставился на меня совиным взглядом.
— Она никогда мне этого не говорила.
— Подозреваю, что, зная множество твоих положительных черт, она не решалась задеть твои чувства, указав на твой единственный мелкий недостаток, твой единственный крошечный проступок, твой единственный микроскопический изъян — тот факт, что ты горький пьяница.
— Только оттого, что в редких случаях делаю крошечный глоток в лечебных целях?
— Твои глотки вовсе не крошечные, Камбис, и случаи не редкие, и цели не лечебные, хотя со всем остальным я согласен. Так что, хотя Валенсия прямо этого и не говорит, она хотела бы, чтобы ты понял — губы, касающиеся спиртного, вряд ли смогут часто касаться ее собственных.
— Но уже слишком поздно, Джордж, старик, друг мой. Мои губы касаются спиртного. Не стану этого отрицать.
— Они пропитались им, Камбис. Ты не можешь бросить? Не можешь отказаться от своей ужасной привычки и купаться в чистых лучах трезвости, как было когда-то?
Он задумчиво нахмурил брови.
— Когда это было?
— Начни прямо сейчас.
Он налил себе еще стакан и поднес его к губам.
— Джордж, — сказал он, — ты когда-нибудь думал о том, насколько этот мир зловонен и омерзителен?
— Думал, и часто, — ответил я.
— Тебе никогда не хотелось превратить его в прекрасный теплый восхитительный рай?
— Хотелось, и не однажды, — ответил я.
— Я это сделал. Я открыл секрет. Стоит немного выпить, ощутить дружеское тепло джина, или рома, или бренди, или… любой выпивки — и мрачная тоска этого мира тает и рассеивается. Слезы сменяются смехом, унылые взгляды — улыбками, мир наполняется песнями. И что, я должен от всего этого отказаться?
— В какой-то степени. Хотя бы на глазах у Валенсии.
— Не могу. Даже ради Валенсии. Я в долгу перед человечеством и перед миром. Разве я могу позволить обществу вновь погрузиться в безнравственность, из которой оно никогда бы не вышло, если бы не алхимия алкоголя?
— Но эта твоя алхимия субъективна. Она оказывает влияние только на твой разум. На самом деле ее не существует.
— Джордж, — серьезно проговорил Камбис, — ты мой дорогой и любимый друг, так что я не могу приказать тебе убираться вон. Но я все же намерен это сделать. Вон из моего дома!
Как тебе известно, старик, если у меня и есть недостаток, так это — невероятно добрая душа. Я бы, например, никогда не согласился обедать за твой счет, если бы меня не волновал тот факт, что ты явно нуждаешься в обществе. Это означает, что мне приходится терпеть твое общество, но что с того?
Так или иначе, душа моя болела за Валенсию, и я почувствовал, что самое время позвать Азазела, моего двухсантиметрового друга из другой реальности.
Это существо… я тебе про него не рассказывал? Ладно, ни к чему столь мелодраматично вздыхать.
На этот раз Азазел вовсе не был раздражен тем, что его вызвали. Он был просто рад. По крайней мере, так он сказал.
Он танцевал на месте, делая крошечными ручками странные жесты, суть которых я не мог понять.
— Ему втройне повезло, что ты меня вызвал, — пропищал он. — Иначе я бы его сепотулировал. Я бы расфлаксил ему модинем. Я бы…
— Что бы ты сделал? И кому? — без особого интереса переспросил я. — И зачем?
— Он назвал меня словами, которые ни одно уважающее себя существо себе не позволит, — сказал Азазел с достоинством, почти несовместимым с его пискливым голосом и крошечными размерами. — Законченный сасквам!
Я позволил ему немного остыть. В своем собственном мире он был столь же мелкой личностью, как и в нашем, и его постоянно толкали и пинали, что было, в общем-то, неплохо, поскольку именно его постоянно уязвленное «я» вызывало у него желание мне помогать. Ему было крайне необходимо демонстрировать свои возможности.
— Мой друг — алкоголик, — сказал я.
— Ага, — согласился Азазел. — Он ходит голый с алками. Кто такие алки?
— Нет-нет. Алкоголь — это органическая жидкость, которая в малых дозах действует возбуждающе, но в больших пагубно влияет на разум и здоровье. Мой друг не в состоянии отказаться от больших доз.
На мгновение лицо Азазела приобрело озадаченное выражение.
— А, ты имеешь в виду фосфотоника?
— Фосфотоника? — столь же озадаченно переспросил я.
— Народ моего мира, — объяснил Азазел, — наслаждается разного рода фосфатонами. Мы нюхаем фосфор, пьем разнообразные растворы фосфатов, лакаем фосфопировиноградную кислоту и так далее. — Азазел содрогнулся, — В чрезмерных количествах подобное считается вредной привычкой, но я обнаружил, что небольшая доза фосфорилированного аммония после еды отлично способствует пищеварению. Немного фосфама желудку не повредит. — Азазел потер свой шарообразный живот и облизал красные губы маленьким красным язычком.
— Вопрос в том, — сказал я, — как излечить моего друга-алкоголика и убедить его завязать.
— Завязать?
— Я имею в виду, бросить пить по любому поводу.
— Это просто, — сказал Азазел. — Детская игра для существа с моими познаниями в технологии. Мне нужно просто изменить вкусовые центры в его мозгу так, чтобы алкоголь на вкус казался ему чем-то отвратительным — например, экскрементами.
— Нет, — возразил я, — Ни в коем случае. Это уже слишком. Разумная доза алкоголя, к примеру такая, какую позволяю себе я, не более кварты в день, укрепляет силы, и незачем кого-либо лишать такой возможности. Прояви свою мудрость, о Могущественный, и придумай что-нибудь другое.
— Хорошо, — сказал Азазел. — Есть какой-нибудь способ превратить употребление алкоголя в достоинство? Есть пьющие, которыми все восхищаются?
— Есть ценители хорошего спиртного, — подумав, ответил я. — Есть люди, которые прекрасно разбираются в напитках и выделяют среди них те, что обладают наивысшим качеством. Обычно к ним относятся с немалым восхищением.
— Твой друг — не из таких? Он не различает высокое и низкое качество?
— О нет, нисколько. Он готов пить самогон, шампунь, лак для обуви, антифриз. Удивительно, что ничто, похоже, не убивает его на месте.
— В таком случае я изменю рецепторы его мозга таким образом, что он сможет различать любые разновидности алкоголя, сколь бы близки друг к другу они ни были, и выбирать лучшую. Его будут считать уже не презренным алкоголиком, а достойным восхищения ценителем. Собственно, я и сам обладаю подобными качествами по отношению к нашим фосфатонам и часто потрясал большие компании своими способностями…
Он продолжал свой рассказ, полный утомительных подробностей, но я слушал его если не с радостью, то с терпением — так мне хотелось помочь Камбису.
Какое-то время спустя я зашел к Камбису в гости, надеясь, что его мрачный настрой наконец прошел и из дома он меня на этот раз не выгонит. Оказалось, что мне действительно нечего было опасаться. Алкоголики — прекраснодушные люди, которые быстро забывают прошлые неприятности, да и все остальное тоже.
Вот только Камбис отнюдь не выглядел прекраснодушным. Он сидел на полу в окружении множества бокалов, наполненных различного вида жидкостями, и на лице его застыло мрачное выражение.
— Камбис, что случилось? — тревожно спросил я.
— Понятия не имею, — ответил Камбис, — но я, похоже, начал осознавать, какая же все это дрянь. Вот, Джордж, попробуй.
Это оказался темный портвейн, довольно крепкий, как я ощутил после небольшого глотка.
— Превосходно, старик.
— Превосходно? — переспросил он. — Ты серьезно? Ему недостает аромата!
— Я не заметил, — возразил я.
— Ты и не мог заметить, — презрительно бросил он. — К тому же он не настолько выдержанный, каким должен быть. Ты не почувствовал, что он несколько резкий?
— Нет. Вообще.
Камбис закрыл глаза и покачал головой, словно от моей тупости ему стало не по себе.
— Наверное, это — самое лучшее, что я смог найти в своей коллекции, — сказал он. — Попробуй.
Это был вишневый ликер непревзойденного качества. Я едва не вскрикнул, ощутив великолепие его букета и мягкость вкуса.
— Потрясающе! — восхищенно проговорил я.
— Едва терпимо, — сказал он. — Могу понять добрые намерения идиотов, но где-то во время приготовления на его пути попался ржавый гвоздь. И теперь в нем ощущается пусть не всеобъемлющий, но явно неприятный металлический привкус.
— Я ничего такого не заметил, — возмущенно возразил я.
— Потому что ты не заметишь даже единорога, который воткнет рог в твою толстую задницу, — грубо ответил он.
Я не мог больше не замечать его злобных насмешек и вдруг обнаружил в нем черту, которую никогда прежде ему не приписывал.
— Камбис, — сказал я, — а ведь ты точно трезв.
Он посмотрел на меня и проворчал:
— А чего ты ожидал? Здесь нет ничего, что я в состоянии пить. Все это помои и отрава.
В последующие месяцы я вынужден был признать, что произошло нечто странное. Азазел не подправил вкусовые рецепторы Камбиса таким образом, что все спиртные напитки стали казаться ему на вкус экскрементами. Он просто наделил Камбиса способностью отличать превосходное качество, и в поисках недостижимого идеала Камбис вел себя так, будто любой напиток, не соответствовавший этому идеалу (то есть все напитки), имел вкус экскрементов.
Камбис стал не просто трезвенником, он стал настоящим образцом трезвости. Он ходил с прямой спиной, сурово глядя перед собой, рано ложился спать, рано вставал, стал удивительно пунктуальным во всем и был безжалостен к тем, кто хоть немного отклонялся от пути истинной добродетели. Нормальное человеческое поведение напоминало ему недостаточно выдержанные напитки с металлическим привкусом.
Моя дорогая юная племянница Валенсия была вне себя от горя. Она мяла в руках мокрый носовой платок, и лицо ее было покрыто пятнами.
— Камбис стал трезвенником, как ты и хотела, — заметил я.
— Да, он трезв как стеклышко. — сказала она. — Как жидкий воздух. Да, все идет как надо — Она несколько раз всхлипнула, прежде чем снова взять себя в руки. — Его должность в финансовой фирме его отца, которая раньше была синекурой, теперь стала витриной для его талантов. Его называют «тираннозавром с Уолл-стрит». Им повсеместно восхищаются как воплощением американской финансовой предприимчивости, и собираются целые толпы, чтобы посмотреть, как он безжалостно эксплуатирует вдов и сирот. И делает он это столь искусно, что постоянно удостаивается аплодисментов и даже упоминания в речи министра финансов.
— Наверняка он этим гордится, — сказал я.
— Действительно гордится. Его жесткость вызывает всеобщий восторг, а его открытое порицание лжи, воровства и обмана, если только это не требуется для получения прибыли, только приветствуется. И тем не менее…
— И тем не менее?
— Он охладел ко мне, дядя Джордж.
— Охладел? Ты наверняка шутишь. Ты столь же добродетельна, как и он.
— О да, во всем, — согласилась она. — Я сплошная добродетель. И тем не менее — не знаю почему — я его больше не устраиваю.
Я снова отправился проведать Камбиса. Это оказалось нелегко — он настолько посвятил себя своему бизнесу, что ему не хватало двенадцати часов в день на то, чтобы обманывать публику, назначая Министерству обороны завышенную цену за зубочистки и колпачки для бутылок. Так что его окружали секретари, помощники и адъютанты, и, чтобы их обойти, мне потребовалось все мое умение и обходительность.
Наконец мне удалось добраться до его большого кабинета. Камбис хмуро уставился на меня. Он немного постарел, поскольку поглотившая его трезвость прорезала вертикальные борозды на щеках и превратила когда-то веселые и искрящиеся глаза в твердый непрозрачный мрамор.
— Что, во имя Тофета, тебе нужно, Джордж? — спросил он.
— Я пришел, друг мой, — сказал я, — от имени твоей возлюбленной, Валенсии.
— Моей… кого?
Я вынужден был признать, что это дурной знак.
— Валенсии, — повторил я. — Светловолосой девушки, прекрасной и добродетельной, и созданной для любви.
— А, да, — Камбис взял со стола стакан воды, хмуро на него посмотрел и поставил обратно. — Кажется, я ее помню. Она мне не подходит, Джордж.
— Почему? Ее считают весьма привлекательной многие знатоки в этой области.
— Знатоки, ха! Ничего не понимающие бездельники! Джордж, эта женщина пользуется духами, от которых стошнило бы мускусную крысу. К концу дня, несмотря на духи, я ощущаю неприятный запах тела. Ее дыхание порой отвратительно до невозможности. У нее есть привычка есть швейцарский сыр, сардины и прочую дрянь, запах которой остается на ее языке и зубах. Я что, должен купаться в этих омерзительных испарениях? Кстати, Джордж, я чувствую, ты и сам забыл помыться сегодня утром.
— Ничего подобного, Камбис, — горячо возразил я. — Я принимал душ.
— В таком случае в следующий раз становись поближе к мылу, — сказал он, — Тебе незачем говорить Валенсии об этих подробностях, если считаешь, что они могут ее обидеть — так же, как они досаждают мне. Но ты можешь сказать ей, что, если она когда-нибудь со мной встретится, пусть стоит с подветренной стороны.
— Это просто нелепо, Камбис, — сказал я, — Валенсия — утонченная и приятно пахнущая юная леди. Лучше ее тебе не найти.
— Нет, — ответил Камбис, все больше мрачнея. — Думаю, нет. Это грязный и вонючий мир. Удивляюсь, как люди этого не замечают.
— Тебе не приходило в голову, что ты сам можешь быть несовершенен в этом смысле?
Он поднес запястье к носу и понюхал.
— Нет, — сказал он, — не приходило.
— Возможно, лишь потому, что твои ощущения насытились твоим собственным запахом. Для других ты, вероятно, весьма неприятен.
— Для других? Какое мне, черт побери, дело до других?
На что, должен признаться, ответа у меня не нашлось.
Камбис снова взял стакан с водой, отхлебнул из него и недовольно поморщился.
— Я ощущаю как минимум пять органических соединений с отвратительным вкусом, добавленных в эту воду. Даже минеральная вода в бутылках обладает легким привкусом из-за следов растворенного в ней стекла.
Я вздохнул и ушел. Случай был безнадежный. Азазел перестарался, дав ему способность тонко различать вкусы и запахи.
Я попытался как можно более мягче сообщить новость Валенсии, которая разразилась страшными рыданиями. Мне потребовалось три дня и три ночи, чтобы ее утешить, что оказалось непростой задачей, поскольку в последнее время мой пыл несколько угас, а ты не можешь себе представить, насколько эта женщина нуждалась в утешении.
Что касается Камбиса, то последнее, что я о нем слышал, — он искал по всему миру место для жилья, где воздух и вода были бы достаточно чисты для его утонченного вкуса, повара, который удовлетворял бы его взыскательным потребностям, и, самое главное, молодую женщину, которая не оскорбляла бы его тонкое обоняние. Он настолько богат, насколько может быть богат поставщик Министерства обороны — его низкокачественное и дорогостоящее военное снаряжение является гордостью вооруженных сил нашей прославленной нации, — но подозреваю, что он несчастный человек.
Джордж сочувственно вздохнул, распространяя вокруг винные пары, и залпом осушил пятый бокал белого вина.
Я разозлился.
— Я думал, вы говорили, что вино глумливо.
— Так оно и есть. Только не оно само, конечно, а его отсутствие.
— Не согласен. — Я редко бывал настолько раздражен его поведением. — Я всегда готов принять на веру ваши весьма сомнительные воспоминания, но на этот раз с меня хватит. Я не могу согласиться с тем, что трезвенник, просто потому что он трезвенник, может проявить все те порочные черты, которые вы приписываете этому Камбису.
— В самом деле? — удивленно спросил Джордж. — И какое доказательство обратного вы можете привести?
— Ну, прежде всего я сам трезвенник.
— Снимаю вопрос, — сказал Джордж.
