– Тори! Немедленно тащи свою задницу сюда!

Шелли стояла во дворе с топором в руках. Она была похожа на знаменитую убийцу Лиззи Борден.

– Быстро ко мне! – закричала она опять.

Тори бросилась к матери. Нельзя было медлить ни секунды, когда в голосе Шелли прорезались те узнаваемые нотки из «Фактора страха» и каждое слово она выговаривала с преувеличенной четкостью.

– Что?

– Никаких «что»! Иди сюда.

Топор наводил на девочку ужас. Одному богу известно, что мать хочет с ней сделать – или заставить ее сделать с кем-то другим. Тори понятия не имела, что могла натворить, чтобы мать настолько разозлилась, но на всякий случай поспешно попросила прощения.

Шелли сунула топор в руки дочери.

– Ты вчера бросила его на улице. Сколько раз я тебе говорила его убирать?

– Извини, мама.

Лицо у Шелли было раздраженное.

– Сейчас же суй его себе в трусы.

Будь на месте Тори другой человек, это приказание показалось бы ему бессмысленным и он решил бы, что чего-то не понял. Но Тори прекрасно все поняла. Она просунула рукоять топора в свои трусики сбоку, а ее нижнюю часть затолкала в сапог. Лезвие торчало у нее из-под локтя.

Удовлетворенная, Шелли кивнула головой.

– А теперь иди работай, – сказала она. – И чтобы топор тут и был, пока все не закончишь. Тебе ясно?

Конечно, ей было ясно. Ее мать сумасшедшая. Следующие пару часов Тори так и хромала по двору, выполняя материнские поручения.

Шелли не останавливалась на достигнутом. Придумывала для дочери новые наказания.

Как-то раз Тори заметила, что ее кровать помята, а когда сдернула одеяло, обнаружила под ним мусор из ведер в ванной и на кухне. Она поняла, что это мать высыпала его туда. Девочка знала почему.

– Я забыла вовремя вынести ведра. И это был мамин способ сказать мне, что так делать нельзя.

Она собрала мусор, вынесла его, а потом вернулась и перестелила постель.

В ванной Тори вытряхивала свои трусики, и из них на пол летела белая пыль – это была цинковая присыпка, «Голд Бонд», которую насыпала в них мать. Когда Тори было десять, Шелли могла зайти к ней в ванную с банкой антибактериальной мази и приказать дочери раздвинуть ноги и смазать влагалище этим препаратом. От мази все страшно щипало, и Тори плакала, потому что не хотела этого делать.

– Это лекарство, – говорила Шелли. – Оно тебе необходимо. Все девочки им пользуются.

– Но от него мне больно, мама! – всхлипывала Тори, смаргивая слезы.

– Господи боже мой! Давай, Тори, просто мажь!

Несколько раз Шелли решала, что Тори следует немедленно вымыть.

– Ты грязная, – говорила она. – Быстро идем на улицу.

Тори следовала за матерью на задний двор.

– Раздевайся, – приказывала та.

На улице было холодно, но Тори не пыталась возражать. «Много болтать», как выражалась Шелли, было все равно бессмысленно. Тори снимала одежду, и мать поливала ее водой из шланга. Однажды подставила дочь под струю из мойки высокого давления. Но, по крайней мере, Тори не приходилось валяться в грязи, как ее старшей сестре и брату.

Время от времени ей попадался на глаза Рон, мокрый и замерзший, и она предполагала, что он подвергается таким же «гигиеническим процедурам». Между собой они никогда об этом не говорили. Им вообще запрещалось разговаривать.

Так оно и шло. По крайней мере, после переезда Рона Тори подвергалась наказаниям значительно реже. «Лучше уж меньше насилия, чем больше», – рассуждала она.