Глава 36
Жоэль

В конце сентября, когда дни стали короче, а ночи холоднее, Мориц увидел первого аиста, севшего на минарет. В октябре, когда море будоражили первые осенние шторма, американцы вступили в Неаполь и Италия объявила Германии войну. К тому времени, когда Мориц наконец скопил достаточно денег, лодки, которая отважилась бы на дальний переход до Генуи, было уже не найти.

В ноябре зарядили дожди. Альберт постепенно начал самостоятельно ходить. От Виктора по-прежнему не поступало никаких известий. А Мориц так и сидел в своей темной будке, когда публика потешалась над Бастером Китоном, смеялась над Лорелом с Харди и братьями Маркс.

Двадцать первого, когда Мими зажигала первые ханукальные свечи, Ясмина привычно навестила Морица с корзиной еды. Мориц в это время заканчивал заряжать в проектор первую бобину основного фильма. Ясмина внезапно вскрикнула, осела на пол и скорчилась.

– Я вызову врача! – перепугался Мориц.

– Нет. Бегите к моему отцу! – простонала она.

Мориц медлил.

– Скорее! Он отвезет меня в больницу!

– Ждите здесь.

Первая бобина будет крутиться двадцать пять минут, к тому времени он обернется. Эта мысль билась у него в голове, когда он выскочил из кинотеатра, пробежал мимо озадаченной кассирши, под декабрьский дождь, на проспект де Картаж, где машины уже включили фары, свернул на неосвещенную рю де ля Пост. Запыхавшийся, вымокший до нитки, он заколотил в дверь дома Сарфати. Мими и Альберт уже сидели за накрытым столом, поджидая дочь. Мими открыла дверь, увидела лицо Морица и сразу все поняла.

– Альберт! Быстро!

Альберт растерянно встал и опрокинул подсвечник. Беспокойный дух был заключен в тело, подчинявшееся ему лишь частично. Альберт уже мог ходить сам, но правая сторона тела оставалась малоподвижной – от плеча до кончиков пальцев на ноге. Ногу он подволакивал, рукой мог немного двигать, но не было в ней ни прежней силы, ни точности. Не потрудившись надеть пальто, он левой рукой взял ключ от машины.

– Где она? – спросил Альберт, не предлагая Морицу поехать с ним.

Мими тайком подала знак, чтобы Мориц присоединился к ним.

– Садитесь вперед, Мори́с! – сказала она, пробежала под дождем к машине и села на заднее сиденье.

Альберт крепко держал руль левой, а правой старался повернуть ключ зажигания. Мориц предложил помощь, но Альберт проигнорировал, не желая признаваться в слабости. Наконец мотор завелся, и Альберт левой рукой снял машину с тормоза.

– Может, лучше Мори́с поведет? – робко предложила Мими.

Альберт рывком выжал газ, не ответив. Он неловко переключал передачи левой рукой, выпуская при этом руль, и всякий раз, когда он отпускал сцепление и поддавал газу, машина дергалась, потому что правая ступня не могла нормально нажимать на педаль. Он мчался по темной улице к проспекту де Картаж, лицом чуть не упираясь в стекло, чтобы лучше видеть, но не включал ни фары, ни стеклоочистители. Мориц пошарил по приборной доске и включил фары. Альберт сделал вид, что не заметил этого. Он резко затормозил и тут же влился в оживленное вечернее движение на проспекте.

Огни встречных машин расплывались на залитом дождем лобовом стекле, превращаясь в звезды. Мориц искал, где включаются дворники. Наконец Альберт сам смог включить их. Пока все шло хорошо, Альберт почти контролировал машину, но на углу перед кинотеатром руль выскользнул у него из рук. «Ситроен» вильнул, Мими вскрикнула, и не успел Мориц перехватить руль, как машина ткнулась радиатором в пальму. За деревом замерли два перепуганных подростка. Внезапно стало тихо. Дождь барабанил по кузову, дворники бешено метались по лобовому стеклу. Альберт включил заднюю передачу.

– Basta! – крикнула Мими. – Ты нас всех убьешь!

– Лучше помоги мне забрать нашу дочь!

– Ты останешься здесь. Мы с Мори́сом ее приведем.

Тон Мими не допускал возражений. И хотя Альберту было стыдно, что возле машины уже собираются люди, он послушался. Выключил дворники и знаком дал зевакам понять, что все в порядке. Мими и Мориц вбежали в здание кинотеатра. Прохожие вытолкали машину на проезжую часть. Альберт повернул ключ зажигания. Хотя радиатор был помят, мотор сразу завелся. Мими распахнула заднюю дверцу. Ясмина стонала от боли, забираясь на заднее сиденье. Мориц ее поддерживал. Альберт с тревогой посмотрел на дочь.

– Dai, via! – крикнула Мими.

Скособочившись, Альберт левой рукой снял машину с ручника и уже хотел выжать газ, как Мориц открыл водительскую дверцу и тактично, но решительно попросил его переместиться на пассажирское место.

– Не беспокойтесь, – сказал Альберт. – Ведь вы должны показывать кино, не так ли?

Мими принялась осыпать Альберта бранью, но тот упрямо не двигался с места, и тем упрямее, чем больше проклинали его на глазах у публики. Морицу тоже не удавалось его убедить. Наконец Ясмина яростно заорала:

– Папа́, basta!!!

Альберт вздрогнул, словно вдруг осознал, что ведет себя глупо, и неуклюже перебрался вправо. Мориц сел за руль, включил передачу и рванул вперед. В кинотеатре же закончилась первая бобина, экран стал белым как раз в тот момент, когда вооруженный муж вошел в дом, дабы застукать жену с ее любовником.

Черный «ситроен» несся, обгоняя грузовики с овцами в кузове, мотоциклы и даже одну карету «скорой помощи». Родить Ясмина должна была в больнице, а не дома, под присмотром акушерки, как принято в Piccola Сицилии, – так хотел Альберт. Коль уж он не смог воспрепятствовать появлению этого ребенка, пусть он хотя бы родится в его мире и в соответствии с его представлениями. Ясмина подчинилась воле отца без возражений, хотя сама она предпочла бы акушерку.

Все это время Альберт не называл ребенка у нее в животе ребенком, для него это был скорее медицинский случай, почти болезнь. Он поучал, прописывал медикаменты, рекомендовал гимнастику и никак не показывал, что речь идет о его внуке, к которому он может питать какие-то чувства, пусть даже только ярость. Альберт Сарфати укрылся за спиной доктора Сарфати.

Мими заняла позицию двойственную – внешне она поддерживала мужа, но в душе была на стороне дочери, которой Ясмина все же оставалась для нее, пусть и опозоренной. Возможно, именно беременность Ясмины примирила Мими с дочерью. За то, что та соблазнила ее бесконечно любимого сына, Мими готова была растерзать Ясмину. Но в какой-то момент осознала, что злость и наказания не изменят случившегося, и стала обращаться с Ясминой как с беременной женщиной, которой требуются сочувствие и поддержка. Она не признавалась даже себе, что уже обожает будущего ребенка – единственное, что осталось ей от Виктора.

Мориц стоял в холле госпиталя. Мими и Альберт находились с Ясминой в родильном зале – вопреки всем правилам, но по настоянию Альберта. Мориц курил и смотрел на молодых папаш, окруженных братьями и сестрами, матерями и бабушками. Под дождем шелестели пальмы. Как всегда, оказавшись в людном месте, он высматривал, нет ли кого в военной форме, но никто не обращал на него внимания, даже красивые французские медсестры, пробегавшие мимо. Уже не надо было стараться стать невидимым – его скрывал плащ из пепла, в который обратилась его жизнь.

Мориц посмотрел вслед очередной медсестре, загасил сигарету и беспокойно двинулся по пустому коридору. В туалете его испугал мужчина, отразившийся в зеркале. Борода, длинные волосы, темные круги под лихорадочными глазами. Пустая оболочка. Живой мертвец. Встретив такого ночью на улице, он сам испугался бы. Мориц стоял перед зеркалом и не узнавал себя. Потом он умылся, в зеркало больше не глядел.

Ясмина боролась. Никто не подготовил ее к тому, что боль будет такой нестерпимой. Она кричала в схватках, которые накрывали ее тело волнами; ей казалось, что она умирает, и после каждой волны удивлялась, что выжила. Медсестра дала ей скрученное жгутом полотенце, чтобы стискивать зубы. Тяжелые капли барабанили по оконному стеклу. Дождь собирался в грозовой шторм, словно море взбунтовалось против города.

– Можно подумать, само небо рыдает, – сказала Мими. Ударил гром. – Или негодует, – добавила она.

– Прекрати эти глупости, – буркнул Альберт.

Нет, думала Ясмина, небо охраняет меня. Оно накрыло нас непроницаемой завесой дождя, чтобы защитить ребенка от любопытных глаз мира. Что там за существа обычно являлись на свет под гром и молнию? Драконьи дети, огненное отродье, возмутители спокойствия. Слишком большие души в слишком маленьком теле.

– Почему вы ничего не сделаете, наконец? Разве вы не видите, как она мучается? – спросил Альберт у врача.

– Матка едва раскрылась. Нужно время.

– Перестань сопротивляться, – сказал Альберт дочери.

Выживет только один из нас, думала Ясмина. Дитя или я. Она проклинала Виктора, бросившего ее в беде, Мими, которая дала ему жизнь, и Альберта, который взял ее к себе в дом. И проклинала себя саму за то, что не принесла всем им счастья.

В промежутках между схватками Ясмина закрывала глаза, чтобы не видеть беспомощную тревогу Альберта, и сосредоточивалась на голосе Мими, читавшей молитвы, которые, по традиции, должен читать при родах муж. Ясмина мало что понимала, но звучание еврейских слов успокаивало ее своей торжественной древностью.

Новая схватка, и Ясмина перестала сопротивляться боли – как утопающий, который, сдавшись, отдался во власть водоворота. Она раскрыла глаза и испугалась озаренного как днем неба за окнами. Молния расколола ночь. Она вдруг вспомнила Морица. Увидела его лицо за оконцем хлева – в тот момент, когда была зачата Жоэль. Вспомнила, как не могла отвести взгляд от спокойного лица чужака, которому она каким-то странным образом доверяла, а Виктор двигался в ней, и ее тело горело от наслаждения. Будто этот животворящий поток вливался в нее не только через чресла, но и через глаза. За окном больницы шумел дождь, в точности как в ту ночь. Мектуб, думала она, у этого ребенка два отца, один плотский, второй духовный. И тут ее накрыла особенно мощная схватка. Она громко закричала. Боль была такой, что Ясмина потеряла сознание.

Мориц впервые увидел Жоэль в отделении грудничков. Дитя извлекли кесаревым сечением, иначе бы малышка не выжила. Мориц вошел за Альбертом в помещение с маленькими белыми кроватками. За окном всходило солнце, утро выдалось ясное. Новорожденные были неотличимы. Альберт искал табличку с именем. Мориц смотрел на кроватки и думал: как странно, мы едва успеваем появиться на свет, а нам уже дают имя, гражданство и религию. И потом мы проводим свою жизнь в усилиях соответствовать тому, что не выбирали. Что-то воображаем себе из этого и защищаем до смерти. Но кем бы мы стали, если бы могли выбирать? Дитя – это чистый лист, на котором родители записывают свои пожелания? Или это уже отчеканенная личность и жизнь сводится к тому, чтобы счистить с себя все пожелания других, как только человек ускользнет из детства, к тому, чтобы отыскать путь к себе?

В грудничковую комнату вошла медсестра, посмотрела на мужчин:

– Месье Сарфати?

– Да, – сказал Альберт.

Сестра подошла к кроватке, улыбнулась Морицу:

– У вас очень красивая дочка, поздравляю. Хотите взглянуть?

Мориц испуганно мешкал. Что же подумает Альберт? Но тот молчал. Мориц кивнул. Главное – не привлекать внимания. Сестра вынула новорожденную из кроватки и поднесла к нему.

– Смотри, ma petite, вот твой папа.

Альберт не вмешивался. Малышка смотрела на Морица удивленными глазами. Он взял ее крохотную ручку. Она вцепилась в его палец, будто больше не хотела отпускать. Мориц порадовался, что Ясмина не видит этого. Он перешагнул запретную линию. Ему нельзя здесь быть.

– Вы ей понравились, – сказала сестра.

Мориц не понимал, как она может быть так приветлива с призраком, которого он недавно видел в зеркале.

– Ваш первенец?

– Да.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Его ошеломило, с какой легкостью ложь слетала с языка. Альберт смущенно смотрел в сторону. Мориц понял, почему Альберт не вмешался, – вопрос, кто же тогда отец, если не Мориц, покрыл бы его позором.

Мориц улыбнулся медсестре, и она положила дитя в кроватку.