Примерно между III и IX вв. индийские вычислительные действия почти не имели параллелей с теми, что употреблялись во всем остальном мире, и даже после этого периода они были в высшей степени экстраординарны. По большому счету их отличала не столько теоретическая оригинальность, сколько азартная увлеченность видоизменением вычислительных техник и повторным внесением в теорию пересмотренных данных. Во многих случаях изменения вносились только ради самих изменений. В их астрономических доктринах имелось много отдельных занимательных фрагментов, но редко встречалось нечто характеризуемое как фундаментальные нововведения. У индийцев существовали довольно интересные правила для нахождения эвекции Луны (насколько среднее положение Луны отличается от ее реального положения в первой и последней четверти), сформулированные в сочинениях «Мунджала» в X в. и «Шрипати» в XI в., однако причины, по которым они это делали, не известны. В данном случае оба этих правила, так или иначе, восходят к Птолемею. Математические работы индийцев, особенно в области тригонометрии, как правило, более оригинальны, и их результаты усвоили исламский и западный миры. Индийские астрономы разработали несколько перспективных приемов в области теории приближений. Вплоть до XIV в. на Западе никто не мог так легко обращаться со степенными рядами тригонометрических функций (sin x, cos x и arctg x), как это делал Мадхава. Высшие достижения этого ученого из Керала (север Индии) относятся не к астрономии, хотя он, как известно, писал об этом предмете (мы знаем о его работах в этой области только по отчетам его учеников или поздних последователей). И все же между 1393 и 1432 гг. его ученик Парамешвара осуществил несколько фундаментальных астрономических наблюдений с помощью астролябии для уточнения солнечных и лунных параметров.

Но такие вещи случались редко. Индийская религиозная традиция являлась мощной управляющей силой не только по содержанию, но и по форме, а также по способу обучения посредством механического запоминания. В результате в типичной астрономической работе XVIII в. можно легко обнаружить ошибку, допущенную в одно из предыдущих тысячелетий. Здесь уместно вспомнить о ситуации, сложившейся в Китае, отличавшейся разительным образом от той, что была на Западе. Когда в Индию попадали новые данные из арабских и персидских источников (особенно после X в.), они часто приходили с примесью более древнего материала, просроченный характер которого, по-видимому, не являлся предметом повышенной обеспокоенности. Когда в 1732 г. «Альмагест» Птолемея перевели на санскрит, это было не просто историческим упражнением. В это время в Джайпуре (раньше он назывался Амбер), на востоке Раджастана, случилось что-то вроде астрономического возрождения. Махараджа Джай Сингх II установил в этом городе несколько крупных монументальных инструментов, однако они были исполнены в стиле, оставленном Европой далеко позади (ил. 82). Такая странная смесь разнородных элементов, появившаяся в течение пары десятилетий, – монументальные солнечные часы, перевод сочинения Птолемея и начало изучения гораздо более развитой европейской астрономии – может показаться удивительной только тому, кто упускает из виду размеры протяженной индийской территории и непомерную сложность ее социальной организации.

Индийский консерватизм отчасти объясняется следующим: мотивы индийских астрономов были, по преимуществу, религиозными и астрологическими, особенно в ранние века. Их усилия направлялись, например, на составление календарей, устанавливающих моменты проведения религиозных ритуалов. Работы, приходившие из арабского и персидского миров, давали понять, что жизнеспособность теории должна обеспечиваться ее проверкой с помощью наблюдений, но в Индии так и не возникло устойчивой тенденции, которая позволила бы связать астрономию с другими системами знания. Попытки увязать ее с физикой были довольно редки, даже спустя долгое время после начала взаимодействия индийцев с европейцами. Безусловно, у европейцев не существовало намерения сразу же привезти с собой научное знание и научные книги для обращения индийцев в западную науку, но это постепенно происходило. Показательным в данном случае является пример Рубена Барроу – британского учителя математики и геодезиста, прибывшего в Индию в конце XVIII в. Он способствовал организации двухстороннего обмена астрономическими идеями. Кроме того, он составил описание истории индийской астрономии, хотя больше прославился своей любовью к бутылке, чем к науке. (На титульном листе своего экземпляра ньютоновских «Principia» Барроу написал весьма непристойные слова в адрес королевы Анны.) Еще более ценным послом западной науки стал Ланселот Уилкинсон, принявший все меры к переводу на санскрит наиболее современных европейских работ. Имелись и многие другие посредники, в частности из Франции, о которых мы поговорим чуть позже. Эта деятельность, наконец, принесла свои плоды, и была проведена большая работа по приданию особого статуса новому оригинальному знанию, что проявило себя, например, в астрофизике – в обсерваториях, построенных в Кодайканале и Мадрасе. Именно там Джон Эвершед обнаружил в 1909 г. радиальные потоки вещества в солнечных пятнах, параллельные поверхности Солнца. В XX в. Индия подарила миру в лице Субраманьяна Чандрасекара одного из ведущих специалистов в области физики звезд. Можно назвать и многих других специалистов, но попытка составить «список индийских астрономов» докажет всего лишь одно: слово «астрономия» применялось и продолжает применяться у них для обозначения широкого круга предметов, различных по содержанию и фундаментально не совпадающих по целевым установкам.