В древней японской мифологии главную роль играет богиня Солнца Аматэрасу. Ее брат, бог Луны Цукиеми, не столь значителен по положению, если не принимать во внимание нескольких историй о появлении японского архипелага, который обязан своим рождением союзу Солнца и Луны. Звезды, по всей видимости, занимают еще менее влиятельное положение. Сохранились ранние свидетельства о празднествах, посвященных отдельным звездам, но эта идея, скорее всего, пришла из Китая: письменные упоминания об этом начинают увеличиваться в числе со времени укоренения буддизма, пришедшего из Китая в VI в. н. э. Это культурное вторжение немедленно вызывает в Японии споры об отношениях между старыми японскими богами и богами буддийского пантеона. Наиболее разительные параллели наблюдались между японской богиней Солнца и солнечным мифом, связанным непосредственно с Буддой. В результате появилось представление о Будде Вайрочане (Лучезарном), которое продолжало использоваться в японских богослужениях вплоть до XIX в., когда его запретили.

Корея была, во многих отношениях, перевалочным пунктом китайской астрономии на ее пути в Японию. Случай, хорошо иллюстрирующий характер стихийного дрейфа идей через Азию, завершившийся морским путешествием в Японию, берет начало в VIII в., когда на службу в национальную обсерваторию Тан поступили специалисты, представлявшие как минимум три индийские школы. В VII и VIII вв. два индийских астронома – Цюйтань Ло и Гаутама Сиддхартха – сумели дослужиться до поста директора Управления астрономии Китая. В 729 г. ввели в употребление новый календарь – «Даянь ли», разработанный И Синем. Спустя три года индийский астроном Цюйтань Чжуань, полагавший, что его ученое мнение также должно приниматься в расчет, организовал при дворе диспут по поводу точности календаря. Он обвинил автора календаря в незаконных и к тому же ошибочных заимствованиях из индийских источников. Таким образом, устроили конкурс между тремя календарями – индийским (Наваграха, известным в Китае как «Цзючжи ли»), а также старой и новой версиями китайского календаря. В ходе конкурса было доказано, что лучшим является «Даянь ли». Поэтому индийский «Цзючжи ли» не оказал почти никакого влияния на официальную китайскую практику, однако, несмотря на это, он был принят в Корее и утвердился там на довольно долгое время. Он также, до известной степени, повлиял на корейскую математику, поскольку включал в себя тригонометрические таблицы и руководства по их использованию – предмет, в котором индийские астрономы были хорошо подкованы.

После заметной эмиграции из Кореи и Китая в VI, VII и VIII вв. в Японию, там, вслед за астрономией, учредили многие другие технические и научные профессии. До первого знакомства с европейской наукой (1543) японская наука о небе основывалась почти целиком на китайской и корейской традиции. В 607 г., во время правления в Китае династии Суй (581–618), японский император отправил в Китай послов; вернувшись, они рассказали о роли, которую играла астрономия в дворцовой жизни. В течение всего следующего столетия корейские специалисты часто приглашались для обучения своему мастерству в Японию, и по мере того как укоренялись китайские представления о мире, в китайскую модель стали внедряться новые институциональные стандарты. Подобно китайскому Управлению астрономии, японскому «Совету Инь-Ян» вменялось в обязанности заниматься астрологией, осуществлять инь-ян-прогнозирование и изготавливать календари, важные с точки зрения упорядочивания дворцовых церемоний. Нужно признать, что по степени привлечения аналитических навыков последний комплекс задач требовал наибольшей затраты сил и что на шкале человеческой мудрости, принятой в Китае, астрология и алхимия всегда ценились выше всего остального. Даже в период правления клана Токугавы (1600–1867), когда система конфуцианских ценностей сделала японский сёгунат (военное правительство) более восприимчивым к тому, чтобы начать придавать высокое значение математическим аспектам астрономии, наследственные семейства инь-ян-предсказателей продолжали занимать более высокие ступени в социальной иерархии. Это не предвещало ничего хорошего для развития астрономической теории.

До того как военный класс захватил власть, японское правительство было монополизировано наследственной придворной аристократией, которая в конечном счете полностью разрушила бюрократические структуры, заимствованные у Китая, и, таким образом, утвердила свои претензии на абсолютную власть. Наследственная система мало способствовала интеллектуальному прогрессу, и ответственность за астрологию и составление календарей находилась в ведении главным образом двух семейств – рода Абе и рода Камо. Это никак не поощряло развитие научных стандартов, и даже рутинная математическая техника, лежащая в основе составления календаря – довольно простая для любого подготовленного астронома, – стала трактоваться как в высшей степени заумная и сакральная. Однако это компенсировалось одним преимуществом: уберегло календарь от постоянных пересмотров, осуществляемых в Китае веками. В Японии гораздо больший интерес проявляли в отношении благоприятных или неблагоприятных дней, чем в отношении астрономических достоинств календаря. Японцы не изготавливали и не использовали инструменты, сравнимые по качеству с теми, что применялись китайскими астрономами, а в некоторые периоды за частное использование инструментов для измерения времени налагались даже тяжелые правовые взыскания. И все же, по мере того как снижались государственные стандарты, в процедуру составления календаря стали прокрадываться слабые элементы состязательности. Появилось большое количество неавторизованных сельскохозяйственных календарей, а буддийская школа Сукуё до бросила вызов и стала соперничать с дворцовыми вычислителями в вопросах предсказания затмений. В этом можно было увидеть проблеск надежды на будущее дисциплины, но конкуренция не дала почти никаких результатов. Астрономическое знание, будучи почти полностью зависимым от устаревших китайских источников, продолжало постепенно угасать, пока обе культуры не вошли в соприкосновение с новыми видами деятельности, благодаря мощнейшему влиянию, оказанному на них европейской традицией в XVI в.