По оценке ведущих европейских астрономов, Коперник быстро занял подобающее ему место в одном зале славы с Птолемеем, однако обычные астрономы-практики продолжали работать в той системе и с теми таблицами, которые были им хорошо знакомы. Эразм Рейнгольд, как и Ретик, преподавал математику в Виттенберге. В 1551 г. он опубликовал новые «коперниканские» таблицы вместо привычных Альфонсовых. В честь герцога Альбрехта они получили название Прусских таблиц. В них использовались обновленные значения некоторых параметров, а также параметры, полученные Коперником. Рейнгольд всячески восхвалял его, не упоминая о гелиоцентрическом характере гипотезы, лежавшей в основе расчетов. Это косвенно свидетельствует о том, что он хотел заменить ее на альтернативную геоцентрическую систему наподобие принятой впоследствии Тихо Браге.

Таблицы Рейнгольда получили широкое распространение. В Англии Джон Филд использовал их для составления эфемерид на 1557 г., в предисловии к которым ученый и маг Джон Ди выразил свое профессиональное восхищение в отношении системы Коперника. Фейлд, похоже, не испытывал особых трудностей с принятием новой системы, когда рассчитывал свои эфемериды. До этого автор математических текстов, выпускник Оксфорда и Кембриджа Роберт Рекорд кратко изложил идеи Коперника в учебном пособии для начинающих под названием «Крепость знания» (1556), а еще ранее ученик Ди Томас Диггес составил элементарное, пусть не совсем точное, но первое во всей Англии разъяснение этой системы. В 1576 г., отвечая на критику Тихо Браге, он опубликовал книгу, которую не стал публиковать его отец Леонард Диггес, и приложил к ней английский перевод отдельных фрагментов первой книги «De revolutionibus». Книга содержала диаграмму, где проводилась мысль о бесконечности мира звезд; эта идея была не нова, но получила свежее развитие в контексте новой астрономии.

Такие мелкие процессы, указывавшие на рост интереса к коперниканству, протекали примерно по одному и тому же сценарию в большинстве европейских государств и, вполне вероятно, прошли бы незамеченными, если бы само это явление не обладало столь высокой исторической ценностью. Одним из английских авторов, оказавших наиболее весомое влияние на последующую астрономию во всей Европе, был Уильям Гильберт. Его главная работа «О магните» (1600) посвящена в первую очередь физике магнетизма. Он намеревался доказать, что Земля тоже является сферическим магнитом (сферой естественного магнетизма), но кроме того книга включала многие космологические размышления – в ней проводилась, например, идея о бесконечности Вселенной. Гильберт сравнивает общий вид систем Птолемея и Коперника и недвусмысленно склоняется к принятию взглядов последнего, но наибольшее влияние Гильберт оказал на Галилея, который подробно обсуждает книгу «О магните» в своем сочинении «О двух системах мира». Кеплер, в свою очередь, способствовал публикации книги Гильберта и использовал ее в качестве основы для некоторых собственных космологических идей. Вскоре мы убедимся в этом, разбирая его труд «Новая астрономия».

Учителем Кеплера в Тюбингене был Михаэль Местлин. По свидетельству самого Кеплера он указал ему на то, что комета 1577 г. неизменно двигалась со скоростью, равной скорости Венеры, как это установил Тихо Браге. Поскольку попытка измерить расстояние до кометы окончилась неудачей, Местлин пришел к выводу, что она должна находиться гораздо дальше Луны; она движется, решил он, в той же сфере, что и Венера. (Примерно к такому же заключению пришел в IX в. Абу Машар.) Тогда, или даже чуть ранее, когда у Местлина возникло аналогичное мнение относительно положения новой звезды 1572 г., он поспособствовал созданию настроений, приведших в конечном счете к крушению физики Аристотеля, хотя сам он, по всей видимости, не был таким уж преданным сторонником коперниканства. Как потом выяснилось, его рассуждения об указанной комете быстро отодвинула на задний план гораздо более тщательная работа Тихо Браге, но именно Местлин был тем человеком, кто впервые посоветовал Кеплеру пойти по стопам Коперника.

Как мы увидим в следующей главе, Тихо разместил комету 1577 г. за пределами сферы Венеры «как будто бы она оказалась неожиданно возникшей дополнительной планетой». Он с похвалой отзывался о Местлине, но при этом подчеркивал, что на самом деле на небе нет никаких сфер, с чем, по его мнению, Местлин не согласился бы, обосновывая это тем, что, по убеждениям последнего, и комета, и Венера находятся в пределах одной и той же сферы, несмотря на тот очевидный факт, что кометы появляются и исчезают. Хотя астрономия Тихо отличалась от коперниканской, нет никаких сомнений в том, что она развивалась под ее влиянием. Во всех своих опубликованных сочинениях, письмах и записях о произведенных наблюдениях он, как легко заметить, проводит сравнение между полученными им данными и коперниканскими (или Прусскими) прогнозами. Еще будучи студентом Лейпцигского университета, он убедился в том, что соединение Сатурна и Юпитера в августе 1563 г. было более точно рассчитано в Прусских, а не в Альфонсовых таблицах. Дата события, приводимая в Альфонсовых таблицах, как он обнаружил, дает ошибку порядка одного месяца, однако вскоре он разочаровался и в тех и в других. Позже, как он говорил, это стало поворотной точкой в его карьере, моментом, когда он отказался от изучения права и стал заниматься астрономией.

Главная характеристика астрономической карьеры Тихо – экстраординарная педантичность. Она со всей очевидностью проявила себя уже в его студенческие годы, когда он произвел наблюдение соединения Сатурна и Юпитера с помощью обычного поперечного жезла. У нас будет возможность убедиться в этом, когда, например, спустя многие годы он будет настаивать на пересмотре широты Фромборка, полученной Коперником. В 1584 г. он послал своего ассистента Элиаса Олсена Морсинга в Фромборк и Кенигсберг, снабдив его прекрасным секстантом, точность которого, как полагают, достигала четверти минуты дуги. Сам же Тихо определил широту Нюрнберга, использовав для этого наблюдения солнечных высот Вальтера и наблюдения ландграфа, произведенные в Касселе, расположенном, как он думал, на 2° севернее Нюрнберга. Из Фромборка Морсинг привез с собой один из инструментов Коперника – параллактический инструмент, или трикветрум, подаренный ему деканом Фромборка. Он был изготовлен из сосновых планок длиной примерно в два с половиной метра; этому весьма неточному, по оценке Тихо, инструменту все же было отведено почетное место в его замке – там, где висел портрет Коперника. Получив этот инструмент, Тихо пришел в такое возбуждение, что сразу же написал героическую поэму на латинском языке, посвященную польскому астроному. Астрономия находилась на пороге кардинальных изменений техник наблюдения, и поэма Тихо может быть расценена в том числе как эпитафия уходящей астрономической эпохе. Используя весьма сложную, но вполне допустимую метафору, он писал о человеке, сумевшем «с помощью этих хилых дощечек покорить величественный Олимп». Однако, вдохновенно восхваляя Коперника, Тихо использовал в качестве примера самого себя, поскольку именно он позаимствовал геометрический аппарат планетной астрономии Коперника, впоследствии преобразованный в геоцентрическую систему.