Глава 13

Имени Джолин Девитт не оказалось в телефонном справочнике города Лексингтона. Бет навела справки в Луисвилле и во Франкфорте штата Кентукки. Не было там никакой Джолин Девитт. Она могла выйти замуж и сменить фамилию, могла уехать в Чикаго или в Клондайк. Бет ничего не слышала о ней с тех пор, как покинула приют «Метуэн-Хоум». Оставался один-единственный способ отыскать Джолин. Документы на удочерение лежали в ящике письменного стола миссис Уитли. Бет достала всю папку и нашла письмо на бланке с отпечатанными красным шрифтом названием и адресом приюта; там же был и номер телефона. Она нервно повертела в руках это послание. В самом низу ровным мелким почерком было написано: «Хелен Дирдорфф, директор».

Был почти полдень, а Бет с утра не выпила ни капли. У нее мелькнула мысль смешать себе «Гибсон» для храбрости, но ничего глупее нельзя было придумать – «Гибсон» не только не поможет, но и положит конец ее решимости завязать. Может, она алкоголичка, но ведь не полная идиотка же. Поднявшись в спальню, Бет достала из тумбочки пузырек с мексиканским Либриумом и проглотила две таблетки, а в ожидании, когда спадет нервозность, спустилась в сад, на лужайку, недавно подстриженную местным парнем. Чайные розы наконец-то расцвели, и почти со всех лепестки уже осыпались – на конце стеблей покачивались пузатые, беременные семенами плоды, которых Бет не замечала, когда розы цвели в июне и в июле.

Возвращаясь на кухню, она чувствовала, как мало-помалу утихает волнение – транквилизаторы сработали. Только вот сколько клеток мозга убивает каждый их миллиграмм? Уж наверное, не больше, чем алкоголь. Бет вошла в гостиную и набрала номер приюта.

Секретарша в «Метуэне» попросила подождать. Бет вытряхнула из пузырька еще одну зеленую таблетку и закинула ее в рот. Наконец из трубки раздался голос, удивительно громкий и отчетливый:

– Хелен Дирдорфф слушает.

У Бет на мгновение пропал дар речи, ей захотелось повесить трубку, но она сделала вдох и сказала:

– Миссис Дирдорфф, это Бет Хармон.

– Неужели? – В голосе прозвучало удивление.

– Да.

– Что ж…

Последовала пауза, и Бет неожиданно подумала – может, миссис Дирдорфф просто нечего сказать? Ведь наверняка директрисе не менее трудно говорить с бывшей воспитанницей, чем ей самой – с директрисой.

– Что ж, – повторила миссис Дирдорфф. – Мы о тебе читали.

– Как поживает мистер Шейбел? – спросила Бет.

– По-прежнему с нами. Ты звонишь, чтобы разузнать о нем?

– Нет, о Джолин Девитт. Мне нужно с ней связаться.

– Прошу прощения, «Метуэн» не имеет права разглашать номера телефонов и адреса своих подопечных.

– Миссис Дирдорфф… – сказала Бет, и ее голос внезапно дрогнул от эмоций. – Миссис Дирдорфф, сделайте исключение. Мне очень нужно поговорить с Джолин.

– Есть закон…

– Миссис Дирдорфф, – перебила Бет. – Пожалуйста.

Директриса вдруг сменила казенный тон:

– Хорошо, Элизабет. Джолин Девитт живет в Лексингтоне. Вот ее номер…

– Мать твою за ногу! – выпалила Джолин в трубку. – За ногу, блин, твою мать!

– Как дела, Джолин? – Бет готова была разреветься, но заставила голос звучать ровно.

– Боже, детка, как же я рада тебя слышать! – засмеялась Джолин. – Ты все такая же уродина?

– А ты все такая же черная?

– Я-то да, черная леди. А вот ты уже не уродина. Я тебя вижу в журналах чаще, чем Барбару Стрейзанд. Моя подруга детства – знаменитость!

– Почему ты не звонила?

– От зависти.

– Джолин… тебя удочерили?

– Нет, бляха-муха. Выперли из приюта с дипломом об окончании. И ведь, блин, не дождалась от тебя ни открыточки, ни коробки с печеньками!

– Зато я приглашаю тебя сегодня вечером на ужин. Сможешь подъехать в семь к ресторану «У Тоби» на Мейн-стрит?

– Прогуляю лекцию ради тебя. Ну мать же твою так и разэтак! Чемпионка США по шахматам! Гениальная победительница в эпохальной игре!

– Об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказала Бет.

Когда они встретились в ресторане «У Тоби», спонтанная легкость и непосредственность в общении куда-то исчезли. Бет за день не выпила ни капли спиртного, сходила к Роберте подстричься и вычистила кухню. Все это время она ощущала радостную дрожь от того, что увидит Джолин, и умирала от нетерпения, поэтому в ресторан приехала за четверть часа до условленного срока и нервно отклонила предложение официанта принести аперитив. Заказала колу, и большой бокал пузырился перед ней, когда пришла Джолин.

Сначала Бет ее не узнала: к столику направлялась женщина в костюме, как из коллекции Коко Шанель, с буйной шевелюрой в стиле «афро», и такая высокая, что невозможно было поверить, что это Джолин. Она выглядела, как кинозвезда или королева рок-н-ролла – с фигурой роскошнее, чем у Дайаны Росс, прекраснее Лины Хорн. Но улыбка и глаза принадлежали Джолин – Бет их помнила, и когда до нее дошло наконец, кто перед ней, она неуклюже встала из-за столика и обняла подругу. От Джолин головокружительно пахло духами, и Бет совсем оробела. Джолин похлопала ее по спине, сжимая в объятиях:

– Бет Хармон! Старушка Бет!

Потом они сели, посмотрели друг на друга, и обе почувствовали неловкость. Бет решила, что все-таки придется взять выпивку, иначе она не справится, но когда подошел официант, очень вовремя нарушив их затянувшееся молчание, Джолин заказала газировку, так что Бет попросила еще одну колу.

Джолин принесла с собой что-то в большом конверте из плотной бумаги. Конверт она выложила на стол перед Бет, и та заглянула внутрь. Там оказалась книга, которую она мгновенно узнала: «Современные шахматные дебюты». Тот самый экземпляр, старый и потрепанный.

– Она все это время была у меня, – сказала Джолин. – Я злилась из-за того, что тебя удочерили.

Бет, нахмурившись, открыла титульный лист. Детским почерком в углу было написано: «Элизабет Хармон, «Метуэн-Хоум».

– Надо было родиться белой, – буркнула Бет.

– Ну, это само собой, – покивала Джолин.

Бет посмотрела еще раз на ее прекрасное и доброе лицо, на замечательные волосы, длинные черные ресницы, полные губы – и чувство неловкости улетучилось, сменившись облегчением. Бет широко улыбнулась:

– Как же я рада тебя видеть!

Вместо этого ей ужасно хотелось сказать: «Я тебя люблю».

Первые полчаса за ужином Джолин говорила только о «Метуэне» – вспоминала, как засыпала на духовных беседах в часовне и ненавидела приютскую стряпню, рассказывала о мистере Шелле, мисс Грэм и субботних киносеансах душеспасительной направленности, потешалась над миссис Дирдорфф, передразнивала ее суровую манеру говорить и качать головой. Она ела неторопливо, много смеялась, и Бет поймала себя на том, что от души хохочет вместе с ней. Она уже не помнила, когда смеялась в последний раз, и уж точно ни с кем в жизни ей не было так легко, даже с миссис Уитли. К телятине Джолин заказала бокал белого вина. Бет поколебалась немного и попросила у официанта воду со льдом.

– Что, нос не дорос? – хмыкнула Джолин.

– Мне восемнадцать. Дело не в этом.

Джолин с удивлением вскинула бровь и принялась за жаркое. Через пару минут она снова заговорила:

– Знаешь, после того, как ты упорхнула в счастливое семейное гнездышко, я всерьез занялась волейболом. В восемнадцать получила диплом об окончании старшей школы в приюте, и университет дал мне стипендию на факультете физкультуры.

– И как тебе там?

– Нормально, – сказала Джолин, но как-то слишком поспешно. А потом качнула головой: – Нет, вру. Там полная ерунда. Я не собираюсь быть училкой физры.

– Можешь заняться чем-нибудь другим.

– До меня только в прошлом году, когда я сдала бакалавреат, дошло, куда нужно двигаться. – Джолин говорила с набитым ртом. Теперь она прожевала и подалась вперед, поставив локти на стол. – Хочу работать в судебной системе или в правительстве. Для таких, как я, сейчас самое время, а я трачу его впустую на теорию бега на месте и прокачку пресса. Руки вместе, ноги врозь, прыг-скок. – Ее голос сделался низким и серьезным: – Я черная женщина. И я сирота. Мое место в Гарварде. Я хочу, чтобы мои фото печатали во «Времени», как твои.

– Ты отлично смотрелась бы рядом с Барбарой Уолтерс, – улыбнулась Бет. – Могла бы рассказать ей об эмоциональной депривации детей-сирот.

– Еще чего, – поморщилась Джолин. – Я бы рассказала о Хелен Дирдорфф и ее гребаных транквилизаторах.

Бет помедлила, но все же спросила:

– Ты их все еще пьешь?

– Нет, чтоб я сдохла. – Джолин вдруг рассмеялась. – Никогда не забуду, как ты хотела стырить целую банку этих таблеток! Стояла на табуретке в комнате отдыха, а перед тобой – весь приют. Старуха Дирдорфф застыла соляным столпом, у нас у всех челюсти отвисли, а ты – как героиня на пьедестале почета… – Она опять расхохоталась. – Правда героиня. Я потом о тебе всем новичкам байки травила, после того как ты уехала. – Джолин разделалась наконец с телятиной, отодвинула пустую тарелку к центру стола, откинулась на спинку стула и, достав из кармана пиджака пачку «Кента», задумчиво повертела ее в руках. – Когда твою фотографию напечатали в журнале «Жизнь», я вырезала ее и повесила на доску объявлений в библиотеке. Насколько мне известно, она все еще там висит. – Она прикурила сигарету от маленькой черной зажигалки и глубоко затянулась дымом. – «Моцарт в юбке производит фурор в мире шахмат». Это здо́рово.

– Я все еще пью транквилизаторы, – сказала Бет. – Много и часто.

– Бедолага, – качнула головой Джолин, глядя на сигарету.

Молчание сделалось почти физически ощутимым, и Бет первой его нарушила:

– Давай закажем десерт.

– Мне шоколадный мусс, – согласилась Джолин.

Когда принесли сладкое, они по-прежнему молчали. Потом Джолин вдруг перестала есть, огляделась украдкой и тихо сказала:

– Ты скверно выглядишь, Бет. Бледная и отекшая.

Бет кивнула и доела свою порцию мусса.

Джолин предложила подбросить ее до дома на своем серебристом «Фольксвагене». Когда они уже подъезжали, Бет сказала:

– Может, зайдешь ненадолго, Джолин? Хочу, чтобы ты посмотрела, как я живу.

– Конечно, – кивнула та.

Бет показала, где съехать с дороги и припарковаться. Они вышли из машины.

– И что, весь этот дом – твой? – спросила Джолин.

– Да, – ответила Бет.

Джолин рассмеялась:

– Ты уже не бедная сиротка.

Едва они вошли в тесную прихожую, в нос ударил тяжелый и кислый застоявшийся запах, которого Бет не замечала раньше. В неловком молчании она включила свет в гостиной и огляделась. Толстый слой пыли на экране телевизора, пятна на журнальном столике, густая паутина в углу под потолком у лестницы – на это она тоже до сих пор не обращала внимания. Все здесь как будто протухло и заплесневело.

Джолин прошлась по комнате, осматриваясь.

– Ты, похоже, не только колесами закидываешься, детка, – прокомментировала она.

– Я пила вино.

– Это заметно.

Бет сварила кофе на кухне – по крайней мере, тут пол был чистый – и открыла окно в сад, чтобы проветрить.

На кухонном столе была разложена шахматная доска – Джолин взяла белого ферзя, подержала в руке, разглядывая его.

– Для меня настольные игры – жуткая скукотища, – призналась она. – Шахматы я так и не освоила.

– Хочешь, научу?

Джолин засмеялась:

– Этого еще не хватало! – Она поставила ферзя обратно на доску. – Меня научили играть в гандбол, ракетбол и пэдлбол. Я играю в теннис, гольф, доджбол и знаю основы спортивной борьбы. Шахматы тут будут лишними. Лучше расскажи-ка подробнее о своей дружбе с вином.

Бет протянула ей большую чашку с кофе.

Джолин села за стол, достав сигарету. Высокая, красивая, с прической «афро» и в костюме цвета морской волны, она словно вдохнула жизнь в блеклую, тусклую, серо-коричневую кухню.

– Все началось с таблеток? – спросила Джолин.

– Я к ним привыкла. Мне понравилось. По-настоящему.

Джолин дважды качнула головой из стороны в сторону.

– Сегодня я не пила, – отрывисто сказала Бет. – В следующем году я должна играть в СССР.

– С Лученко и Борговым, – кивнула Джолин.

Бет удивилась, что ей известны эти фамилии.

– Я боюсь.

– Тогда не надо туда ехать.

– Если откажусь, у меня больше ничего не останется. Кроме вина. Буду пить, и все.

– Ты, судя по твоему виду, именно это и делаешь.

– Я хочу завязать. С алкоголем и с таблетками. Хочу привести в порядок этот дом. Видишь, какая грязная плита? – Бет ткнула пальцем в сторону засаленных конфорок. – Мне нужно заниматься шахматами по восемь часов в день и участвовать в соревнованиях. Меня пригласили на турнир в Сан-Франциско и в «Вечернее шоу». Я должна быть там.

Джолин внимательно слушала.

– Но мне отчаянно хочется выпить, – продолжала Бет. – Если бы тебя здесь не было, я бы уже прикончила бутылку вина.

Джолин нахмурилась:

– Ты говоришь, как Сьюзен Хэйворд в кино.

– Это не кино.

– Тогда хватит разыгрывать драму. Я скажу тебе, что нужно делать. Завтра утром, к десяти, приходи в спортзал на авеню Эвклида. Возьми с собой кеды и спортивные шорты. Перед тем как строить планы на будущее, тебе надо согнать эту алкогольную отечность, – сказала Джолин.

Бет с ужасом уставилась на нее:

– Я всегда ненавидела физру…

– Я помню, – кивнула Джолин.

Бет задумалась. В шкафчике у нее за спиной стояло несколько бутылок белого и красного – на мгновение захотелось, чтобы Джолин поскорее ушла и можно было достать бутылку, выдернуть пробку и налить себе полный бокал. Она даже почувствовала вкус вина на языке.

– Все будет не так уж плохо, – заверила Джолин. – Я одолжу тебе пару чистых полотенец, а после душа можешь взять мой фен.

– Как же я туда доберусь?

– Возьми такси. Пешком пройдись, блин!

Бет растерянно смотрела на подругу.

– Тебе нужно двигаться, детка, – заявила та. – Хватит сидеть на заднице и жевать сопли.

– Ладно, – вздохнула Бет. – Завтра приду.

Когда Джолин ушла, она все-таки налила себе бокал белого, но только один. Открыла все окна и выпила вино во дворе, под полной луной, зависшей прямо над маленькой беседкой за домом. Поднялся легкий прохладный ветерок. Бет долго сидела на скамейке, потягивая вино и предоставив ветру играть занавесками, носиться из кухни в гостиную и обратно, разгоняя прогорклый воздух.

Спортзал оказался просторным, с высоким потолком и белыми стенами. Солнечный свет падал из огромных окон с той стороны, где стояли какие-то затейливые приспособления. Джолин была в желтом трико и кедах. Утро выдалось теплое, так что Бет приехала в белых спортивных шортах. В дальнем конце парень в серых трениках с печальным видом толкал штангу из упора лежа и покряхтывал. Больше в зале никого не было.

Начали с велотренажеров. Джолин выставила для Бет нагрузку на 10, для себя – на 60. Через десять минут оседлавшая тренажер Бет вся взмокла, и у нее заныли икры.

– Дальше будет хуже, – предупредила Джолин.

Бет, стиснув зубы, продолжила вертеть педали.

Потом она никак не могла взять правильный ритм на тренажере для бедер и спины, скользя задницей по скамейке, обтянутой искусственной кожей, – на скамейку пришлось лечь и поднимать ногами вес. Джолин нагрузила тренажер гирями всего на сорок фунтов, но даже они казались Бет слишком тяжелыми. На следующем тренажере вес надо было поднимать лодыжками, и от этого болезненно растягивались и болели сухожилия в верхней части ног. Дальше Джолин усадила ее на какую-то штуку, похожую на электрический стул, и заставила толкать вес локтями, посоветовав:

– Напряги грудные мышцы.

– Я думала, там вообще нет мышц, – прокряхтела Бет.

Джолин засмеялась:

– Поверь мне детка, если хорошо поищешь, они и у тебя найдутся.

В итоге Бет обошла все тренажеры, под конец была злая как черт и едва дышала. Больше всего ее бесило то, что для себя Джолин везде ставила куда бо́льшую нагрузку и даже не запыхалась. Впрочем, Джолин была в идеальной форме.

Душ после тренировки принес огромное удовольствие. Напор был сильный, и Бет включила воду на всю катушку, смывая пот. Она основательно намылилась и смотрела, как пена, сворачиваясь в белые хлопья, падает к ее ногам, а обжигающе горячие струи уносят эти хлопья в водосток.

В кафетерии женщина за прилавком протянула Бет тарелку с ее заказом – «солсберийским стейком», – но тут свой поднос рядом поставила Джолин и немедленно возмутилась:

– Ни в коем случае! – Она отобрала у Бет тарелку и вернула ее обратно. – Ничего тяжелого. И никакой картошки!

– У меня же нет лишнего веса, – сказала Бет, – картошка мне не повредит.

Джолин молча подтолкнула ее дальше вдоль прилавка с блюдами. Когда они проходили мимо желе и торта с баварским кремом, Джолин покачала головой.

– Ты вчера за ужином ела шоколадный мусс, – напомнила Бет.

– Вчера был особенный вечер. Сегодня другое дело.

Обедать они сели в одиннадцать тридцать, потому что в двенадцать у Джолин начиналась лекция. Бет спросила, на какую тему.

– «Восточная Европа в двадцатом веке», – ответила Джолин.

– Это проходят на факультете физкультуры? – удивилась Бет.

– Я тебе вчера не всё успела рассказать. После бакалавриата я пошла в магистратуру на факультет политологии.

Бет округлила глаза.

– Honi soit qui mal y pense, – сказала Джолин.

Когда Бет проснулась на следующее утро, у нее так болели икры и мышцы спины, что она решила не ходить в спортзал. Но открыв холодильник в поисках каких-нибудь завалявшихся продуктов на завтрак, она увидела упаковки с обедами быстрого приготовления, вспомнила вдруг бледные ноги миссис Уитли в скатанных до лодыжек чулках и, поежившись от отвращения, изменила свое решение. Затем принялась отдирать от полки примерзшие коробки. При мысли о том, чтобы разогреть и съесть сейчас заледеневшую курицу, индюшку или ростбиф, ее затошнило, так что все упаковки она запихнула в пластиковый пакет из магазина и заглянула в шкафчик над тостером, где еще должны были остаться консервы. Перед банками стояли три бутылка вина «Альмаден Маунтин Райн». Бет поколебалась немного и захлопнула дверцу. Это она обдумает позже, а за завтраком обойдется тостом с черным кофе.

По дороге в спортзал она выбросила пакет с замороженными обедами в мусорный контейнер.

За ланчем Джолин рассказала, что в зале собраний у них вывешивают список студентов, которые выполняют разную неквалифицированную работу на территории университета за два доллара в час. Потом Джолин пошла на лекцию, а Бет отметила для себя в этом списке два пункта: в три часа студент магистратуры бизнес-администрирования должен был выбивать ковры на заднем дворе, а чуть позже будущему искусствоведу предстояло драить холодильники и кухонные шкафы. Бет, разумеется, и не думала за ними надзирать, когда подошло время, – просто сидела неподалеку, зная, что так ее никто не потревожит, и отрабатывала на воображаемой доске варианты защиты Нимцовича.

К следующему понедельнику она уже легко проделывала упражнения на всех семи тренажерах за утро, а потом еще оставались силы на приседания. В среду Джолин добавила для нее на каждый тренажер по десятифунтовой гире, а приседать заставила с пятифунтовой гантелей. Еще через неделю они начали играть в гандбол. Бет двигалась неуклюже и быстро запыхалась. Джолин гоняла ее в хвост и в гриву, но Бет держалась упрямо, потея, задыхаясь и пару раз больно отбив себе ладонь о маленький черный мяч. Ей понадобились десять дней тренировок и пара удачных прыжков, чтобы одержать свою первую победу в тайме.

– Я знала, что ты очень скоро начнешь побеждать, – сказала Джолин, когда они обе, мокрые от пота, остановились отдышаться посреди площадки.

– Ненавижу проигрывать, – пропыхтела Бет.

В тот день дома ее ждало письмо от некой организации под названием «Всехристианский крестовый поход». На почтовой бумаге был вытеснен крест, сбоку в столбик отпечатаны два десятка фамилий с названиями должностей. Послание гласило:

Бет уже собиралась выбросить письмо в мусор, но вдруг вспомнила слова Бенни – он говорил, что часть расходов на его поездку в СССР оплатила религиозная организация. Номер телефона Бенни у нее был записан на клочке бумаге, который она положила в коробку с шахматными часами. Бет нашла его и набрала на аппарате.

Бенни снял трубку после третьего гудка.

– Привет. Это Бет.

Он ответил довольно холодно, но когда услышал о письме, пылко воскликнул:

– Соглашайся! У них куча денег!

– И они купят мне билеты в СССР?

– Не только это. Если ты попросишь, они и для меня оплатят всю поездку вместе с проживанием. В отдельных номерах, конечно, согласно их принципам.

– С какой стати им разбрасываться такими крупными суммами?

– Они хотят, чтобы мы уделали коммунистов во имя Иисуса. Этот «Всехристианский крестовый поход» оплатил часть моих расходов в СССР два года назад. – Бенни помолчал. – Не собираешься вернуться в Нью-Йорк? – Тон вопроса был подчеркнуто нейтральный.

– Мне нужно еще побыть в Кентукки, – сказала Бет. – Я хожу в спортзал. И записалась на турнир в Калифорнии.

– Ясно, – отозвался Бенни. – Звучит обнадеживающе.

Тем же вечером она сочинила ответ «Всехристианскому крестовому походу», сообщив, что очень заинтересована в их поддержке и хотела бы взять с собой Бенджамина Уоттса в качестве ассистента. Нашла в гостиной бледно-голубую почтовую бумагу со штампом «Миссис Олстон Уитли» вверху. Фамилию приемной матери Бет зачеркнула и написала под ней «Элизабет Хармон». Шагая к почтовому ящику на углу улицы, чтобы бросить конверт, она решила прогуляться в центр города – купить новое постельное белье и новую кухонную скатерть.

Зимний воздух в Сан-Франциско был удивительно прозрачным – Бет нигде еще не видела такого освещения. Силуэты зданий приобретали в нем невероятную четкость линий, а когда она взобралась на Телеграфный холм и посмотрела вниз, у нее перехватило дыхание от открывшегося вида на круто уходившие к подножию в резком фокусе прямые улицы с домами и отелями и незамутненную синеву залива. На углу стояла цветочница, и Бет купила букетик ноготков. Оглянувшись на залив, она заметила молодую пару, тоже поднимавшуюся к вершине и отставшую на квартал. Парень и девушка оба запыхались и остановились передохнуть. Бет обнаружила, что ей самой подъем дался безо всяких усилий, и решила, что надо будет подольше гулять в течение недели, которую она здесь проведет. И хорошо бы подыскать спортзал поблизости.

Когда следующим утром она отправилась вверх по склону холма на турнир, воздух был такой же волшебный, а краски столь же яркие, как накануне, но Бет нервничала. Лифт в большом отеле оказался набит битком; несколько человек принялись с любопытством ее разглядывать, и пришлось с досадой отвернуться в угол. Когда она подошла к залу, у входа в который стоял стол администраторов турнира, сидевший там мужчина мгновенно оторвался от своих бумажек.

– Можно у вас зарегистрироваться? – спросила Бет.

– В этом нет необходимости, мисс Хармон. Проходите.

– За какой доской я играю?

Администратор, удивившись вопросу, поднял бровь:

– За доской номер один.

Доску номер один организаторы установили в отдельном помещении. Стол находился на подиуме высотой три фута, а панель, на которой воспроизводились ходы шахматистов для зрителей, была огромная, как экран для домашнего кинопроектора. С двух сторон стола стояли вращающиеся кресла с коричневой кожаной обивкой и хромированными деталями. До начала тура оставалось пять минут, и в комнате уже было тесно от зрителей – Бет пришлось пробираться к своему месту сквозь толпу. Когда ее заметили, разговоры начали стихать, и теперь уже все смотрели только на нее. Едва Бет ступила на лестницу, чтобы подняться на подиум, раздались аплодисменты. Она старалась сохранять невозмутимость, но внутри холодела от страха. В последний раз она играла в шахматы с соперником пять месяцев назад и потерпела поражение.

Сейчас она даже не знала, кто будет ее оппонентом – забыла спросить. Пару минут Бет сидела за столом одна, выбросив из головы все мысли, а потом к подиуму энергично проложил себе путь надменного вида молодой человек и поднялся по ступенькам. У него были длинные черные волосы и широкие обвислые усы. Бет его лицо сразу показалось знакомым, и когда он представился, назвавшись Энди Левиттом, она сразу вспомнила, что читала о нем статью в «Шахматном обозрении». Левитт неуклюже уселся за стол, чопорно выпрямив спину; к нему тотчас подошел арбитр, наклонился и тихо сказал: «Можете запустить ее часы». Левитт с безразличным выражением лица хлопнул по кнопке над своим циферблатом – часы Бет затикали. Она, совладав с волнением, сделала ход ферзевой пешкой и постаралась больше ни на что не смотреть, кроме доски.

К миттельшпилю зрителей набралось еще больше; кого-то зажали в дверях, и арбитры зашикали на толпу, призывая всех к порядку. Бет еще ни разу не видела такой огромной аудитории на шахматных матчах. Она снова сосредоточилась на доске и осторожно поставила ладью на вскрытую вертикаль. Через три хода у нее появится возможность перейти в нападение, если Левитт не придумает способ перекрыть ей путь. И если она ничего не упустила. Бет начала продвигаться вперед медленно и осторожно, оттесняя пешек от его рокированного короля. Потом перевела дыхание и выдвинула ладью на седьмую горизонталь. Где-то на обочине сознания звучал хриплый пиратский голос человека в черном, шахматного бездельника, услышанный в Цинциннати много лет назал: «Эта ладья встала у него, как кость в горле, на седьмой горизонтали». Бет подняла голову и посмотрела поверх доски на Левитта. Он и правда выглядел так, будто у него в горле застряла кость, и довольно основательно. Бет охватило ликование при виде того, как соперник пытался взять себя в руки и сохранять невозмутимость. А когда за ладьей последовал ее ферзь и тоже грозно застыл на седьмой горизонтали, Левитт сдался без промедлений. Аплодисменты в зале были громкими и восторженными. Бет с улыбкой спустилась по ступенькам с подиума, и ее сразу окружили люди со старыми экземплярами «Шахматного обозрения» – хотели получить автограф на ее фотографии, украшавшей обложку; остальные просили расписаться на входном билете или просто на листе бумаги.

Подписывая очередной экземпляр журнала, Бет задержала взгляд на черно-белом снимке – она с большой призовой статуэткой турнира в Огайо стоит рядом с Бенни и Барнсом; на заднем плане, не в фокусе, видны другие участники. Ее лицо на снимке казалось усталым и безразличным, и Бет с внезапным стыдом вспомнила, что такой же выпуск «Шахматного обозрения» провалялся в кипе жирналов на столике в гостиной нераспакованный целый месяц, прежде чем она вскрыла желто-коричневый конверт и увидела свою фотографию. Кто-то протянул ей еще один экземпляр журнала, и она отогнала воспоминания. Автографы Бет раздавала на ходу, пробираясь к выходу в заполненном людьми помещении и потом через такую же толпу в коридоре между комнатой с доской номер один и бальным залом отеля, где еще не закончили свои партии остальные участники турнира. Двое арбитров пытались утихомирить зрителей, чтобы не мешали другим шахматистам, когда она шла по залу; некоторые игроки поднимали головы от досок и сердито провожали ее взглядами. Все это воодушевляло и одновременно пугало Бет – она впервые оказалась в плотном кольце поклонников, смотревших на нее с восхищением и стремившихся пробиться поближе. Какая-то женщина, получив ее автограф, воскликнула:

– Я ничего не смыслю в шахматах, дорогая, но вы просто потрясающая!

А мужчина средних лет долго тряс ее руку со словами:

– Вы лучшая после Капабланки!

– Спасибо, – поблагодарила Бет. – Если бы мне это давалось так же легко, как ему…

«Но вроде бы это было не так уж и трудно», – подумала она вдруг. Ее мозг, похоже, был в полном порядке – все-таки не удалось загубить его алкоголем.

Она уверенной походкой направилась по улице к своему отелю под ярким солнцем. Через полгода ее ждет путешествие в СССР. «Всехристианский крестовый поход» согласился купить билеты «Аэрофлота» для нее, для Бенни и для женщины из Шахматной федерации Соединенных Штатов, которая будет их сопровождать, а также оплатить номера в советской гостинице. Питание им обеспечат организаторы московского турнира. Она совершенствуется в шахматах по шесть часов в день и будет придерживаться этого режима.

Бет остановилась купить цветы – на этот раз гвоздики. Женщина за прилавком попросила автограф вчера вечером, когда Бет возвращалась в отель, поужинав в городе, так что она будет рада продать чемпионке США еще один букетик. Перед отъездом в Калифорнию Бет разослала чеки с оплатой за подписку в редакции всех журналов, которые видела в библиотеке Бенни. Теперь она будет получать Deutsche Schachzeitung – старейшее периодическое издание, посвященное шахматам, – а также «Британский шахматный журнал», «Шахматы в СССР» из Москвы, Échecs Europe и «Американский шахматный бюллетень». Бет планировала прочитать все гроссмейстерские партии, которые будут там напечатаны, а те, что покажутся ей особенно важными, выучить наизусть и тщательно проанализировать в них ходы, приводящие к неожиданным результатам или развивающие идеи, еще не приходившие ей в голову и не попадавшиеся в других матчах. Ранней весной можно съездить в Нью-Йорк – поучаствовать в Открытом турнире Соединенных Штатов по шахматам и провести пару недель с Бенни. Цветы у нее в руке пылали рубиновым светом, в новеньких джинсах и хлопчатобумажном свитере было комфортно и свежо на прохладном ветру Сан-Франциско, а в конце улицы открывалась синева залива, плескавшегося обещанием тысячи возможностей. Душа Бет безмолвно пела в ритме прибоя и рвалась вдаль, за Тихий океан.

Когда она вернулась домой с турнирным трофеем и призовым чеком за первое место, в стопке корреспонденции лежали два деловых конверта – один от Шахматной федерации Соединенных Штатов с чеком на четыреста долларов и лаконичным извинением за то, что они не могут прислать больше. Второй был от «Всехристианского крестового похода». Внутри находилось послание на трех страницах, в котором говорилось о необходимости способствовать всемирному распространению христианских идеалов и победе над коммунизмом ради пущего укоренения этих самых идеалов. Слова «Бог», «Его», «Ему» и так далее были выведены такими огромными печатными буквами, что Бет сделалось как-то не по себе. Подписано послание было четырьмя персонами, и все назвались ее «братьями во Христе». А между сложенными пополам листами оказался чек на четыре тысячи долларов. Бет долго держала его в руках. Денежный приз за первое место в только что выигранном турнире составлял две тысячи, и часть этой суммы покрывала ее расходы на путешествие в Сан-Франциско и обратно, а банковский счет за последние полгода заметно оскудел. Она не рассчитывала получить от техасских «крестоносцев» больше двух тысяч долларов, и пусть у этих людей головы забиты безумными идеями, зато их деньги для нее сейчас – воистину манна небесная.

Она бросилась звонить Бенни, чтобы поделиться хорошей новостью.

В среду утром, войдя в прихожую после игры в сквош с Джолин, Бет услышала телефонный звонок, поспешно содрала с себя дождевой плащ, бросила его на диван в гостиной и схватила трубку.

– Это Элизабет Хармон? – прозвучал женский голос.

– Да.

– Хелен Дирдорфф из «Метуэна».

Бет застыла в изумлении.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, Элизабет. Мистер Шейбел умер сегодня ночью. Я подумала, тебе важно об этом узнать.

У Бет перед глазами сразу возникла картина: толстый старый уборщик склонился над шахматной доской в подвале приюта, у него над головой болтается голая лампочка, а она, восьмилетняя, стоят рядом и наблюдает за этим сосредоточенным, поглощенным таинственным действом, странным человеком, сидящим в одиночестве возле угольной печи.

– Сегодня ночью? – переспросила Бет.

– Инфаркт. Ему было за шестьдесят.

Следующие слова вырвались у нее будто сами собой, неосознанно, и Бет сама этому удивилась.

– Я хочу прийти на похороны, – сказала она.

– На похороны? – озадаченно повторила миссис Дирдорфф. – Я не знаю, когда они назначены. У него осталась незамужняя сестра, Хильда Шейбел. Можешь ей позвонить.

Шесть лет назад, когда супруги Уитли везли Бет в Лексингтон, они ехали узкими асфальтированными дорогами, проходившими через многочисленные городки, и когда машина останавливалась на светофорах, Бет видела из окна пестро одетых людей, переходивших улицы и спешивших по переполненным тротуарам, где у дверей магазинов образовывались столпотворения. Сейчас они вдвоем с Джолин мчались на «Фольксвагене» в обратном направлении по бетонной четырехполоске бо́льшую часть пути, а городки попадались им на глаза только в виде названий на зеленых дорожных указателях.

– Он выглядел как полный придурок, – сказала Джолин.

– С ним нелегко было играть в шахматы. Наверное, я его боялась, – призналась Бет.

– Я их всех боялась, – пожала плечами Джолин. – Гребаные мазафакеры.

Бет посмотрела на подругу с удивлением – она всегда считала Джолин бесстрашной – и спросила:

– А Фергюссен?

– Фергюссен был ложкой меда в бочке дегтя. Но его я тоже боялась, когда он только появился. Потом, конечно, оказалось, что это нормальный чувак. – Джолин улыбнулась. – Старина Фергюссен…

Бет вспомнила, как подруга раздобыла для нее зеленые таблетки, когда их перестали выдавать в приюте, поколебалась немного, но все же задала вопрос:

– Между вами что-нибудь было?

Джолин рассмеялась:

– Хотелось бы, но нет.

– Сколько тебе было лет, когда ты попала в приют?

– Шесть.

– А ты что-нибудь знаешь о своих родственниках?

– Только о бабушке, но она умерла. Где-то под Луисвиллом. Да я и не хочу ничего о них знать. Мне плевать, внебрачная я дочь или законная. Плевать, почему меня отправили к бабке и почему та сплавила меня в «Метуэн». Я рада, что уже взрослая и свободна от всего этого дерьма. В августе у меня выпускные экзамены в магистратуре – сдам их и свалю из этого штата навсегда.

– А я помню свою мать, – сказала Бет. – Отца тоже, но не так отчетливо.

– Лучше забудь их. Если сможешь. – Джолин свернула на левую полосу, обгоняя грузовик с углем и два кемпера. Впереди на зеленом указателе белело количество оставшихся километров до Маунт-Стерлинга. Была весна, прошел ровно год с последнего долгого путешествия Бет на машине – тогда она с Бенни ехала в Нью-Йорк, и теперь вспомнила грязную Пенсильванскую магистраль. А это бетонное шоссе было новеньким и аккуратным, по обеим сторонам тянулись белые бордюры, а дальше раскинулись поля Кентукки с фермерскими домиками.

Спустя некоторое время Джолин закурила сигарету.

– Куда ты поедешь, когда получишь диплом? – спросила Бет.

Она уже думала, что Джолин не расслышала, но та все-таки заговорила после долгого молчания:

– Мне предложили работу в адвокатской конторе в Атланте. Там одни белые, но перспектива выглядит многообещающе. – Она еще немного помолчала. – Им нужен образцово-показательный ниггер, чтобы идти в ногу со временем.

Бет с сомнением посмотрела на подругу:

– Будь я черной, не поехала бы так далеко на юг.

– Ты, может, и нет. Но в Атланте мне будут платить в два раза больше, чем я смогу получать в Нью-Йорке. Заниматься предлагают связями с общественностью, а это, насколько я понимаю, работа не пыльная. К тому же мне дадут отдельный кабинет с двумя окнами и белую девицу, чтобы печатала мои письма на машинке.

– Но ты же не юрист…

Джолин рассмеялась:

– Думаю, их это вполне устраивает. Файну, Слокаму и Ливингстону не нужна квалифицированная черная баба, которая будет что-то понимать в их махинациях, а нужна им презентабельная черная красотка с клевой задницей и хорошим словарным запасом. На собеседовании я так и сыпала словечками вроде «пенитенциарный» и «дихотомия». Они оценили.

– Джолин, – сказала Бет, – ты слишком умная для такой ерунды. Ты можешь преподавать в университете. И ты отличная спортсменка…

– Я знаю, что делаю, – отрезала Джолин. – Я виртуозно играю в теннис и в гольф, и у меня есть амбиции. – Она глубоко затянулась сигаретным дымом. – Ты даже не представляешь, насколько я амбициозна. Спортом занимаюсь без дураков, и тренеры говорят, что я смогу стать профессиональной теннисисткой, если продолжу в том же духе.

– Так ведь это же хорошо.

Джолин медленно выдохнула дым.

– Бет, – сказала она, – я хочу всего того, что есть у тебя. Я не собираюсь два года отрабатывать удар слева, чтобы считаться профи по теннису в низшей лиге. Ты делаешь свое дело на высочайшем уровне так давно, что никому из нас, из всех остальных приютских, этого и не снилось.

– Я бы хотела быть такой же красивой, как ты. Хоть чуть-чуть походить на тебя.

– Хватит уже трындеть о моей внешности, – буркнула Джолин. – Нельзя же провести всю жизнь, любуясь своим отражением в зеркале. К тому же повторяю: ты давно не уродина. Но самое важное – это твой талант. Я бы все отдала, чтобы играть в теннис так же, как ты играешь в шахматы.

В ее голосе звучала поразительная, безграничная уверенность. Бет посмотрела на ее профиль, на буйную шевелюру, достававшую до крыши машины, на крепкие гладкие коричневые руки, сжимающие рулевое колесо, на омраченное гневом лицо – и промолчала.

Через минуту Джолин сообщила:

– Ну вот и приехали.

В миле впереди по правой стороне улицы стояли три темных кирпичных здания с черными крышами и черными ставнями. «Метуэн-Хоум», приют для детей-сирот.

Выкрашенная желтой краской лестница в конце забетонированной дорожки вела к дверям. Когда-то ступеньки казались Бет высокими и величественными, а потускневшая медная вывеска поблескивала строгим предупреждением на будущее. Теперь это был просто вход в обветшалое провинциальное учреждение. Краска на ступеньках набухла пузырями и потрескалась. Кусты по сторонам торчали неопрятными пучками веток, листья покрывал слой дорожной грязи. Джолин сразу пошла на спортплощадку и теперь задумчиво смотрела на ржавые качели и старую горку, куда детей пускали редко и только под присмотром Фергюссена. А Бет стояла на дорожке под ярким солнцем, разглядывая деревянные двери приюта. За ними был холл с большим кабинетом миссис Дирдорфф и прочими кабинетами; целое крыло занимали библиотека и часовня. В другом крыле находились две классные комнаты, а дальше, в самом конце коридора – дверь на лестницу, ведущую в подвал.

Она привыкла считать игру в шахматы по воскресеньям своей привилегией. Так и было до того самого дня. У нее до сих пор перехватывало горло при воспоминании о немой сцене, последовавшей за громким окриком миссис Дирдорфф: «Элизабет!» – и лавиной таблеток, обрушившейся на пол, и звоном осколков стекла. После этого не было никаких шахмат. Вместо этого по утрам в воскресенье Бет стала проводить по полтора часа в часовне, а перед началом духовных бесед помогала миссис Лонсдейл расставлять стулья. После бесед она сдвигала стулья обратно и еще час тратила на изложение. Целый год Бет писала эти изложения для миссис Дирдорфф по воскресеньям, а та возвращала их каждый понедельник с красными почеркушками и суровыми пометками вроде «Переписать. Неряшливая композиция». Для первого изложения Бет пришлось взять в библиотеке словарь и прочитать статью о коммунизме. В глубине души она чувствовала, что отношения христианства с коммунизмом гораздо сложнее, чем ей рассказывали.

Подошла Джолин и встала рядом, жмурясь на солнце.

– Ты ведь научилась играть в шахматы здесь, в приюте?

– В подвале.

– Блин, – сказала Джолин. – Им надо было создать для тебя все условия. Отправлять почаще на турниры. Они же, как и все, сами обрадовались бы рекламе.

– Рекламе? – рассеянно повторила Бет, выходя из оцепенения.

– Ну да. Реклама приносит деньги.

Бет никогда не задумывалась о том, что руководство приюта действительно могло помочь ей с шахматами – это стало до нее доходить только сейчас, на залитой солнцем дорожке у входа в здание. Она могла бы участвовать в турнирах уже в свои девять-десять лет, как Бенни. Могла бы играть с гроссмейстерами и научиться у них тому, чего мистер Шейбел и мистер Ганц никогда не сумели бы ей дать. Она была сообразительной, способной, жадной до знаний и влюбленной в шахматы. Тот мальчик, Георгий Гирев, планировал стать чемпионом мира в шестнадцать лет; будь у нее хоть половина его возможностей, она играла бы на том же уровне в десять. На секунду весь бюрократический уклад советских шахмат наложился в ее сознании на бюрократический уклад приюта, и стало ясно: в шахматах нет ничего антихристианского и ничего антимарксистского. Шахматы вне любых идеологий. Дирдорфф ничего не стоило позволить ей играть – создать условия для изучения шахмат. «Метуэн» мог бы ею гордиться. Бет мысленно представила себе лицо Дирдорфф – узкое, с лихорадочным румянцем на щеках, с неодобрительной улыбочкой, с садистским блеском в глазах. Дирдорфф наслаждалась, лишая ее, Бет, любимой игры. Она получала от этого удовольствие.

– Хочешь, зайдем? – спросила Джолин.

– Нет. Давай искать мотель.

На территории мотеля оказался бассейн, расположенный всего в нескольких ярдах от дороги и окруженный старыми усталыми кленами. Вечер выдался достаточно теплым для краткого заплыва после ужина. Выяснилось, что Джолин еще и прекрасная пловчиха – пока Бет бултыхалась у бортика, она одолела расстояние туда и обратно, едва подняв легкую зыбь.

– Все-таки мы с тобой трусихи. Надо было сходить в кабинет директрисы. Выложить ей все, что мы о ней думаем, – сказала Джолин.

Похороны состоялись утром на Лютеранском кладбище. Вокруг закрытого гроба собрались десяток человек. Гроб был стандартного размера, и Бет мимолетно удивилась, как в нем мог уместиться мистер Шейбел с его габаритами. Церковь здесь была меньше, чем в Лексингтоне, но в целом все мало отличалось от похорон миссис Уитли. Через пять минут Бет охватили скука и тревожность, а Джолин начала зевать. После церемонии прощания скромная процессия двинулась за гробом к могиле.

– Помню, он однажды напугал меня до усрачки, – сказала Джолин. – Мистер Шелл послал меня за какой-то книжкой в библиотеку, я вошла, а Шейбел как заорет: «Вон отсюда!» Оказалось, он только что вымыл там пол. Сукин сын ненавидел детей.

– Миссис Дирдорфф не было в церкви.

– Никого из них не было.

Дальше все пошло еще унылее. Гроб опустили в могилу, священник прочитал молитву. Никто не плакал. Все выглядели, как люди, скучающие в очереди к банковской кассе. Молодыми здесь были только Бет и Джолин, остальные с ними не заговаривали, и как только гроб засыпали землей, девушки зашагали прочь по узкой тропинке старого кладбища, мимо обшарпанных могильных камней и пучков одуванчиков. Бет не скорбела о покойнике, не печалилась оттого, что мистера Шейбела больше нет. Она не испытывала ничего, кроме чувства вины, потому что так и не отдала ему десять долларов, обещанные за те пять, что он прислал когда-то по ее просьбе. Нужно было отправить ему по почте чек много лет назад.

На обратном пути в Лексингтон они должны были проехать мимо «Метуэна». Перед самым поворотом Бет сказала: «Давай все же зайдем. Мне нужно кое на что взглянуть», – и Джолин вырулила на подъездную дорогу к приюту. Она осталась сидеть в машине, а Бет направилась одна к боковому входу в административное здание. Внутри было темно и прохладно. Миновав закрытую дверь с табличкой «ХЕЛЕН ДИРДОРФФ – ДИРЕКТОР», Бет свернула в учебное крыло, прошла по пустому коридору к двери в самом конце и толкнула ее. Внизу горел свет. Она медленно спустилась по ступенькам.

Шахматной доски там не было, зато столик, за которым раньше играл уборщик, по-прежнему стоял возле угольной печи, и железная табуретка находилась на своем месте. Над столиком горела голая лампочка. Бет постояла, глядя на столик, потом задумчиво села на табуретку мистера Шейбела, обвела взглядом помещение и увидела то, чего раньше там не было.

Позади того места, где в детстве сидела она сама, высилась перегородка из необструганных досок, прибитых гвоздями к деревянной раме. Раньше там висел старый календарь с видами Баварии. Теперь его сняли, и вся перегородка была покрыта фотографиями, вырезками из газет и журналов, обложками выпусков «Шахматного обозрения». Каждая бумажка была аккуратно завернута в прозрачную пленку, чтобы не пылилась и не пачкалась, и приклеена клейкой лентой по уголкам. На фотографиях была Бет. А на других вырезках – ее партии, опубликованные в «Шахматном обозрении», заметки из лексингтонской газеты «Геральд-лидер», из «Нью-йоркского времени» и нескольких немецких журналов. Старая статья из «Жизни» тоже была там, и рядом – обложка «Шахматного обозрения», на которой Бет держала в руках награду с чемпионата США по шахматам. Остальные фотографии, поменьше, теснились на небольшом пространстве, некоторые в двух экземплярах. Всего снимков было штук двадцать.

– Ты нашла, что искала? – спросила Джолин, когда Бет вернулась в машину.

– Я нашла нечто большее, – ответила Бет. Она хотела сказать что-то еще, но промолчала.

Джолин развернула машину и вырулила с парковочного участка на дорогу, ведущую к высокоскоростному шоссе. Преодолев холм и очутившись на федеральной автостраде, «Фольксваген» резко прибавил скорость и пулей помчался вперед. Никто из девушек не оглянулся на Маунт-Стерлинг. Бет к тому времени перестала плакать и теперь вытирала лицо платком.

– Что, «нечто большее» оказалось слишком большим? – покосилась на нее Джолин.

– Нет. – Бет высморкалась. – Я в порядке.

Одна из двух женщин, та, что повыше, была похожа на Хелен Дирдорфф. Не внешне похожа – скорее, в ней чувствовалось духовное родство с директрисой. Она была в бежевом костюме, туфлях-лодочках и постоянно улыбалась деревянной улыбкой, лишенной эмоций. Звали ее миссис Блокер. Вторая была пухленькая и слегка застенчивая, в чем-то цветастом темных тонов и в строгой деловой обуви. Эта представилась как мисс Додж. Они ехали из техасского Хьюстона в Цинциннати и по пути заглянули побеседовать. Сейчас женщины сидели рядышком на диване в гостиной Бет и говорили о хьюстонском балете и о том, как повысился в городе культурный уровень, – видимо, хотели показать, что «Всехристианский крестовый поход» вовсе не является оголтелой фундаменталистской организацией. И разумеется, они явились для того, чтобы на нее посмотреть, предупредив о своем визите заранее, письмом.

Бет вежливо слушала, пока они рассказывали о Хьюстоне и агентстве, которое «Всехристианский крестовый поход» помог основать в Цинциннати, – это агентство будет заниматься охраной, как они выразились, «христианской окружающей среды». Мало-помалу разговор начал сходить на нет, и тогда мисс Додж сказала:

– На самом деле мы бы хотели, чтобы вы сделали заявление, Элизабет.

– Заявление? – переспросила Бет, сидевшая в кресле миссис Уитли напротив дивана.

– «Всехристианский крестовый поход» желает, чтобы вы огласили свою позицию публично, – перехватила у коллеги инициативу миссис Блокер. – В нашем мире, где столько людей предпочитают держать рот на замке…

– Какую позицию? – спросила Бет.

– Насколько нам известно, – сказала мисс Додж, – распространение коммунизма означает распространение атеизма.

– Вероятно, да, – пожала плечами Бет.

– Не вероятно, а доподлинно, – быстро вмешалась миссис Блокер. – Безусловный факт. Марксизм-ленинизм четко дает это понять. Священное Писание для Кремля – как красная тряпка для быка, и одна из первейших целей «Всехристианского крестового похода» – победа над Кремлем и засевшими там атеистами.

– У меня нет желания лезть в драку, – сказала Бет.

– Хорошо. Все, что нам нужно от вас, – это публичное заявление. – В голосе миссис Блокер Бет узнала нотки, которые уже слышала много лет назад от миссис Дирдорфф. Это был тон профессионального диктатора. И что-то подобное она чувствовала, когда соперник слишком рано выводил против нее ферзя.

– То есть вы хотите, чтобы я выступила перед журналистами?

– Вот именно! – обрадовалась миссис Блокер. – Если «Всехристианский крестовый поход» обязуется помочь вам… – Она замолчала и взяла в руки лежавший у нее на коленях большой конверт из плотной желто-коричневой бумаги, словно взвешивала его. – Мы тут кое-что подготовили.

Бет смотрела на нее с ненавистью и молчала.

Миссис Блокер, открыв конверт, достала оттуда лист бумаги с текстом и протянула его Бет.

Почтовая бумага оказалась та же, на какой было напечатано первое письмо от «Всехристианского крестового похода», и с тем же списком фамилий сбоку. Бет скользнула по списку взглядом, прочитала «Телса Р. Блокер, исполнительный секретарь» над полудюжиной мужских имен, которым предшествовало сокращение «преп.», потом бегло прочитала заявление для прессы. Некоторые словосочетания в нем были подчеркнуты, например «тесная связь коммунизма с атеизмом» и «воинственность Общества Христианских Устремлений». Она посмотрела поверх листа на миссис Блокер – та сидела, плотно сжав колени, и разглядывала гостиную с явным неодобрением.

– Я шахматистка, – тихо сказала Бет.

– Ну разумеется, дорогая, – кивнула миссис Блокер. – И христианка.

– Вот в этом я не уверена.

Миссис Блокер в изумлении уставилась на нее.

– В общем, я не буду это зачитывать публично, – добавила Бет.

Миссис Блокер подалась вперед и отобрала у нее заявление.

– «Всехристианский крестовый поход» уже вложил немалую сумму…

Этот блеск в глазах Бет тоже уже видела много лет назад.

– Я верну вам все деньги. – Она встала с кресла, подошла к письменному столу и достала чековую книжку, на мгновение почувствовав себя принципиальной дурой. Это были деньги на авиабилеты для нее, для Бенни и для женщины из Шахматной федерации США, которая должна была их сопровождать. А также деньги на проживание в московской гостинице и на непредвиденные расходы во время путешествия. Но в низу чека, присланного ей по почте месяц назад, в графе «Цель расхода», где обычно пишут «оплата за свет» или «за аренду», кто-то – возможно, сама миссис Блокер, – написал: «На христианское служение». Так что Бет вырвала чистый бланк из чековой книжки, указала сумму 4000 долларов для «Всехристианского крестового похода», а внизу написала: «Полное возмещение убытков».

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, дорогая, – сказала молчаливая мисс Додж с неожиданным сочувствием и даже участием.

– Я тоже на это надеюсь, – отозвалась Бет.

До отлета в Москву оставалось пять недель.

Бенни она дозвонилась с первой попытки.

– Ты спятила, – сказал он, выслушав ее.

– Так или иначе, я отказалась, и поздно идти на попятную.

– Билеты уже оплачены?

– Нет. Ничего не оплачено.

– «Интурист» бронирует номера в гостиницах по предоплате.

– Я знаю. – Бет не нравился тон Бенни. – У меня на счете две тысячи долларов. Было больше, но я много потратила на дом в Лексингтоне. Для поездки нужно еще три тысячи. Как минимум.

– У меня нет таких денег.

– Как это нет? Ты же умеешь зарабатывать.

– У меня их нет.

Последовало долгое молчание.

– Позвони в Шахматную федерацию, – продолжил Бенни, – или в Госдепартамент.

– В Федерации меня не любят, – сказала Бет. – Они считают, я мало делаю для популяризации шахмат.

– Ну так сходи на «Вечернее шоу» и к Филу Донахью.

– Черт возьми, Бенни, не говори ерунду.

– Ты чокнутая. Какая тебе разница, во что верят эти кретины? Кому и что ты собираешься доказать?

– Бенни, я не хочу ехать в СССР одна.

– Идиотка! – заорал он вдруг в трубку. – Долбаная идиотка, мать твою!

– Бенни…

– Сначала отказалась возвращаться в Нью-Йорк, теперь запорола все дело! Вали в свой СССР без меня, твою мать!

– Ладно, наверно, я зря отказалась от этих денег. – Бет внезапно охватил озноб. – Наверно, не следовало возвращать им чек.

– «Наверно» – любимое слово неудачников, – ледяным тоном процедил он.

– Бенни, мне очень жаль.

– Хватит. Ты с самого начала была занозой в заднице, такой и осталась. Не хочу больше с тобой говорить.

В трубке щелкнуло, и зазвучали гудки. Бет положила ее на рычажки телефона. Она все испортила. Потеряла Бенни.

Через некоторое время она позвонила в Шахматную федерацию и прождала на линии минут десять, прежде чем директор соизволил ответить. Он был любезен, полон сочувствия к ее проблемам, пожелал успехов в Москве, но сказал, что у Федерации нет лишних денег.

– Большую часть дохода мы получаем от продажи периодических изданий. Четыреста долларов, которые вы от нас уже получили, – это все, что мы можем для вас выделить.

Из Вашингтона с ней связались по запросу только на следующее утро. Некий О’Мэлли из Бюро по делам культуры, выслушав Бет, разразился речью о том, как счастливы все были в Госдепартаменте узнать, что она едет на московский турнир, чтобы «уделать русских в их коронной игре», и спросил, чем он может помочь.

– Мне нужны три тысячи долларов на эту поездку. В ближайшие дни.

– Посмотрим, что тут можно сделать, – сказал О’Мэлли. – Я перезвоню вам через час.

Он перезвонил через четыре часа. Бет все это время бродила то по кухне, то по саду и даже решилась позвонить Анне Реардон, которую «Всехристианский крестовый поход» должен был приставить к ней в качестве сопровождающей. Анна Реардон имела рейтинг 1900 или около того в Женской шахматной лиге, а значит, более или менее разбиралась в шахматах. Бет однажды разгромила ее на турнире где-то в западных штатах – практически смела весь ее лагерь с доски. Но на другом конце линии никто не ответил. Тогда она приготовила себе кофе и принялась листать выпуски Deutsche Schachzeitung в ожидании звонка от О’Мэлли. Теперь ее почти физически тошнило от собственной глупости. Вот так просто взять и выкинуть деньги от «Всехристианского крестового похода»! Четыре тысячи долларов – ради красивого жеста.

Наконец зазвонил телефон.

С ней опять связался О’Мэлли. Не вышло. Он страшно извиняется, но государственные фонды не могут выделить ей финансирование так быстро – нужно время на рассмотрение заявки и утверждение в разных инстанциях.

– Однако мы обязательно пошлем с вами нашего представителя, – пообещал он.

– А нельзя получить три тысячи долларов наличными или чеком? Без дополнительных бумажек? Это не такая уж большая сумма. Мне не нужно государственное финансирование на подкуп советского правительства, я всего лишь хочу взять с собой в Москву двух помощников.

– Извините, – сказал О’Мэлли. – Мне правда очень жаль.

Повесив трубку, Бет вышла в сад. Завтра утром она отправит чек в вашингтонский офис «Интуриста» и поедет в СССР одна или с сопровождающим, которого найдет для нее Госдеп. Она все-таки учила русский и не будет чувствовать себя совсем беспомощной. В любом случае, все советские шахматисты знают английский. А к турниру она станет готовиться самостоятельно, без Бенни. Она уже много месяцев тренируется сама. Бет допила кофе. Она тренируется сама почти всю жизнь.