Вся любовь

Да, мы сдали ее в психбольницу, несмотря на суровые попытки сопротивления работников дурдома и полиции. А мужа ее определили «на сутки». Ну не могли просто больше. Попробуй не возмутись, если ночами в твоем доме, в квартире алкоголиков, то истошно орет музыка, то воет несчастная собака, то плачет ребенок. Их ребенок. Дочка. Лет двенадцати. Какое-то время терпели, ограничивались презрительным молчанием при встрече.

Не осуждайте: после ночи, когда не только была выполнена вся предыдущая программа, но в довесок ко всему у мамаши начались самые настоящие галлюцинации и она ходила по коридору в ожидании прилета инопланетян, а папочка поджог свой диван и пришлось вызывать пожарных, не выдержали наиболее снисходительные и сердобольные из соседей. «Всё. Так больше нельзя. У нас тоже есть дети. Вон из дома. И вся любовь», – сказал как отрезал Василич, самый старший и уважаемый из мужиков.

Горе-родителей развезли на служебном транспорте по разные стороны, их дочку приютила бабушка, спасшая ее от интерната, оформив опекунство. Стыдливо и немного даже заискивающе с нами здоровалась, просила прощения за поведение сына. Плакала. Девчушка просто молчала, когда бабушка уводила ее к себе домой. Тихо шла рядом, крепко держа бабушкину руку.

Нравоучения длятся меньше, чем лечение: первым в квартиру вернулся бесправный отец. Мужики сразу дали понять, что в случае рецидива на вызов приедет только патологоанатом. Решительно и неподкупно дали понять. Хоть и поздно, но в доме наступила тишина, потребовавшая таких жертв, духовных и материальных. Слышно стало даже, как дождь колотит по асфальту.

Не нарушилась тишина и после возвращения мамаши из психушки – мужики не стали церемониться и с ней: «Если только дверь хлопнет – пеняйте на себя».

Худо-бедно, но со временем начали здороваться потихоньку. Презрение ушло, уступив место быстрой, но необходимой между соседями вежливости при встречах, а также грустному немому вопросу о дочке во взгляде. Дверь не хлопала.

До тех пор, пока мрачным осенним вечером курившие у окна мужики не увидели, как из квартиры родителей-лишенцев решительным и быстрым шагом выходит красавица. Глаза протерли, присмотрелись: да, таких поискать. И подойти боязно, в беседу вступить постесняешься – вмиг отошьет. Приуныли даже. Только – что же ей делать в той квартире?!

Но красавица, заметив потускневших мужиков, подошла сама, не поморщившись даже от дыма:

– Здравствуйте. Как они себя ведут?

– А, так вы из «социалки», – вздохнули дядьки и потушили сигареты. – Вроде сейчас тихо, врать и наговаривать не будем. Пока не жалуемся.

Красавица выпрямилась:

– Я не из социальной службы никакой! Я их дочь. Помните меня?

Конечно, сразу вспомнили. Такое не забывается. Узнали только с трудом.

– Ты? Как живешь-то? Всё у бабушки? Как ты здесь-то вообще оказалась?

Распахнула глазища – синие-пресиние:

– Неплохо живем с бабушкой. Даже хорошо. Только за них вот душа болит: они-то как? Вот и хожу к ним в гости. Раз в неделю.

Кто-то брякнул:

– А надо ли к ним в гости ходить? Что они для тебя сделали?

Взгляд стал пронзительно-синим:

– Что они для меня сделали, вас не касается. Они мои мама и папа. И я их люблю. И любить буду.

Благородная осанка, решительная походка, упрямый подбородок, глазища еще эти пронзительные – мужики расступились перед ней, как перед королевой какой. Василич смотрел ей вслед. Повернулся к нам, развел руками:

– И вся любовь. Учитесь.

Мы молчали.

Домой

– Так, девки, хохотать, смеяться, ржать можете сколько хотите, я вам даже конфет по этому случаю принесла. Но чтоб имя вернули. Нормальное русское имя. Моё. Ольга.

Сотрудницы ЗАГСа, хоть и привычные ко всему, ползали по полу. Свалились, несмотря на все усилия и попытки сохранить строгое и серьезное выражение лица. Вытирали слезы. Булькали от хохота. Давились конфетами.

Ольга, впрочем, была готова к такому развитию безрадостных событий и, хоть поначалу и смущенно улыбаясь, расхохоталась под конец откровенно и легко, нарушив сосредоточенный порядок, царивший в этом очень серьезном заведении. Восстановить строгость не помогло и появление начальника отдела, который, взглянув мельком на лежавший на столе паспорт, схватил конфету и скрылся из кабинета. Но его задорное хрипение слышалось и из-за двери.

«Ананда Рупа». «Обитель Вечного Блаженства». Это сейчас легко и смешно, а тогда новое имя воспринималось всерьез. «Блаженство», тоже мне. Нет, тогда было совсем не до смеха.

Не пустота – бездна. Не-бытие. Не-жизнь. Затягивающий в свой зев кромешный ад – унылый, но жестокий, гордый и безжалостный. Вот те и блаженство, куда заманивали «учителя». Так себе блаженство, если честно. Но начался ад от отказа от настоящего блаженства – на него просто не хватило времени.

Когда Ольге был год, родители захотели ее крестить. По словам мамы, тот день выдался очень солнечным, дождя не было и в церковь решили не ехать. Зачем пропадать такой прекрасной погоде? Поехали собирать ягоды. А в церковь мы всегда успеем. В том самом походе за ягодами девочка сильно заболела. И болела, как говорит давно седая мама, три года. Дочке эту историю она рассказала, когда той было чуть ли не 16 лет, – вопрос о Крещении в семье не поднимался с момента болезни. Ну да, дел было много. Талоны, «перестройка» и всё такое.

Подросток, понятно, возмутился и отправился в церковь. С Ольгой, к ее удивлению, пошли чуть не все родственники. То, что называется «без царя в голове»: вроде бы надо, а зачем, непонятно. Ну надо, так надо. Хоть пахнет вкусно и про мышление не твердят, хоть и новое. Что было в храме, не помнит. Разве только чувство какой-то светлой свободы, мимолетное и плохо рассмотренное. Крестились, и что дальше? А ничего – на этом всё христианство закончилось. Нет, потом были недоумения, связанные со школьными знаниями о попах: вроде нормальные были священники в церкви, никого не дурили, – чего врут советские завучи? Потом бегали на Пасху в храм, скрывались от ментов и всяких там товарищей с повязками и без. Настучали. Народ у нас бдительный, добросердечный. Завуч вызвал и отчитывал, ругал и говорил, что вообще всех выгонит. Но никто никого никуда не выгнал – рушилась идеология, погребая под собой казавшуюся незыблемой страну.

Схлынула идеология, исчезла и страна. Вдруг стало можно ходить в храм без ментов и товарищей. Не просто можно – модно. А тут любовь случилась. Несмотря на «перестройки», как показывает практика, она случается. Повенчались. Детей покрестили. Всё.

Дальше – быт, бизнес, банки. Какая там еще духовность, если с ней вроде как и так всё улажено. Даже бумажка есть, что православная. Но успокоения бумажка не давала. Иногда душа вырывалась из кутерьмы супермаркетов, выросших на месте обкомов, из тупого отдыха на турецких и каких там еще курортах, где выпаривали жир бывшие секретари этих самых обкомов со своими секретаршами, и требовала четкого ответа: «Ты что, вот для этого всего и живешь, да? Ради этих бананьев с вискариком и караоке? Туповато, мать, проживаешь». Ольга ценила такие вопросы. И даже честно на них отвечала: «Не-а. Мне настоящего чего-то надо, а не вот этого всего».

К священникам обращаться все-таки стеснялась: занятые они, да и чужие какие-то. То ли дело подружка! Поет себе в церковном хоре – значит, знает много, совет дать точно сможет. Устроила девичник дома, призвала подругу к ответу: «Так и так, а делать-то что?» Та и выдала: «Слушай, если у нас, то там всё скучно: попы, их жены, епископы, скандалы. Не, там духовности нету. Ты лучше астрологию изучи. Заодно мне расскажешь». Катехизнула, в общем, изо всех православных сил.

Ладно. Если уж самые настоящие православные зовут в астрологию, чего бы и не попробовать. Интересно и, похоже, безвредно. Занялась всерьез. Гороскопы, предсказания, гадания, неведомые «силы кундалини» и прочее – это все затянуло. К тому же оказалось, что предсказания-то сбываются, – ого, работает! Блаватская, Рерихи… Пара лет такого неподдельного интереса к «настоящей духовности» привели к знакомству с очень духовными людьми-кришнаитами, которые, в отличие от вечно занятых попов, их жен и их епископов, улыбались и, похоже, любили тебя искренне. Кроме того, и к Христу они относились вроде как неплохо. «Великий был учитель, – говорили. – Почти как наш. И в Индии был. Там и похоронен. А вступай в нашу общину – больше узнаешь».

Как не вступить, когда все тебя любят и улыбаются и мяса не едят, а тебе худеть не помешает, – ясное дело, вступила. Имя предложили таинственное, индийское: Ананда Рупа. Не то что это русское Ольга, честное слово. Загадочно, главное. Ананда Рупа читает мантры, ведет (успешно) дела, что радует братьев-кришнаитов, занимается йогой и открывает астрологический кабинет почти в центре города. Отбою от посетителей нет. Успех, причем успех серьезный. Деньги есть, положа руку на сердце.

Однажды положила. На сердце умершей свекрови. Муж, конечно, горевал, и на семейном совете было решено сделать всё как надо, то есть отпеть бабушку в храме. В настоящем, православном. Старенькая сельская церковь, где когда-то, тысячу лет назад, Ананда Рупа, тогда еще Ольга, крестилась.

Вроде бы и служба грустная – отпевание, но вдруг, сквозь все забитые в голову и душу мантры и прочие заклинания, в сердце ударил ясный и чистый луч света. Очень мощный и добрый. Остолбенела. В душе немой вопрос: «Неужели ты променяла Меня на ту грязь, в которой сейчас живешь, Ольга?» И имя звучит ее, настоящее. Ходит по церкви, гладит иконы, стены, отвечает: «Господи, да ведь я Тебя совсем и не знаю. Ты Кто? И почему я чувствую себя здесь дома?»

Служба закончилась, все стали оборачиваться на нее, говорят: «Пошли уже, ехать надо». А слёзы текут, всё внутри дрожит и четко, ясно, по-доброму призывает вернуться ко Христу, Которого она предала, получается.

Выходит, несмотря на всю забывчивость и суету, Крещение даром не прошло.

Съездили на кладбище, похоронили свекровь, потом приехали домой. Зима, каникулы, затяжные выходные. В сердце неотступно стучит тот самый вопрос, заданный в церкви. Не выдержала, плюнула на предрассудки и занятость священников, пришла на исповедь. С утра поела, попила, прочитала мантры… Священник ничего и не спросил – сказал что-то и отправил на Причастие.

Но как бы там ни было, а после этого похода стало происходить и вовсе что-то непонятное. Казалось, привычные уже мантры, затверженные намертво, перестали читаться. Кришнаитские четки стали жечь руки. Жжение – в теле и душе. Вопрос сменился требованием, и тон был очень строгим: «Или – или. Выбирай». Все долгие январские выходные просто проревела, вдруг начав вспоминать грехи, сделанные еще с самого детства.

Рабочие будни стали мучить. Работа подразумевала ведение приемов в своем кабинете астролога и воспринималась уже как рабство. Рабство – кому? Тоже призадумалась, и от выводов, которые подсказывало сердце, лучше не стало. Рядом был Никольский храм, туда и стала сбегать.

Поговорить-то хочется – а не с кем. Не знаешь, как здесь к людям подойти. Обратила внимание, что говорить с ними на родном языке уже не может: собственный лексикон состоял из полурусского-полусанскрита. Как начать разговор, если на место родных уютных слов назойливо выскакивают, гримасничая, фонемы, усвоенные из «Книги судьбы» и у кришнаитов. Боялась произнести даже простое «здравствуйте». Спасла свечница: подошла сама и участливо расспросила о жизни. Рассказала, что, оказывается, перед Причастием принято поститься, а молитвы Христу уж никак не подразумевают мантры. Вообще-то это мог сказать еще священник при первой встрече, но, видимо, был очень занят. Тут же купила свой первый молитвослов.

И снова столкнулась с мантрами: им, оказывается, очень мешали чистые звуки речи, на которой уже тысячу лет соотечественники обращаются к Богу. Да. Прав Он: «Или – или». Вспомнила: «Я ж после кришнаитской инициации имя поменяла. Не пора ли вернуться ко Христу со своим?» К тому же, как ее заверяли сами друзья, почитающие Индию, против Христа они ничего не имеют. Вот и пошла в паспортный стол за новым, чистым во всех отношениях, паспортом. С помощью булькающего от хохота начальника, всего отдела и конфет паспорт получила: «Вот, Господи, я снова Ольга!»

Но Бог не обещал, что будет легко. Скорее, наоборот: «Помнится, жизнь Я закончил на кресте. Да и сама жизнь, знаешь, была без курортов и инноваций. Зато хорошая. Хочешь – присоединяйся». – «А не поздно?» – «Ну как сказать. Там рядом со Мной еще двое висели. Один точно не опоздал. Но повисеть надо, пойми».

Поняла. Особенно после того, как о возвращении к Нему узнали кришнаиты. «Ты предала гуру. Вернись немедленно!» – «Да неужели? А что ж вы мне не сказали, что я предаю Христа, если приду к вам? Нет, товарищи. Всего хорошего». – «Вернись, Ананда». Это «Ананда» стало похожим на анаконду, готовую задушить в своих холодных стальных объятиях. «Я – Ольга. А вы ошиблись номером». – «Ну-ну. Еще встретимся». – «Да не дай Бог».

На прием в астрологический кабинет пришла регент церковного хора – узнать свое предназначение. Та самая. Подружка. Улыбается: «Ну, это же всё понарошку». Ольга в ответ не улыбнулась. Схватила какой-то гороскоп со стола, разорвала, бросила клочья на пол: «Мать, беги отсюда. Без Бога жизни нет». – «А мое предназначение?» – «Вали, сказала, обратно. И больше в эту дрянь не суйся». – «Ты серьезно?» – «А ты? Жить хочешь? Чтобы с Богом?» Потом часто ее видела в церкви в очереди на исповедь. Взгляд вроде не отводила.

Нищета. Не бедность – нищета. А как ей, спрашивается, не наступить, если на дверях кабинета появилась такая записка: «Кабинет закрыт в связи с моим возвращением в Православие. Чего и вам искренне желаю. Спаси вас Христос. Ольга». Такое не прощается. Не было даже несчастных двадцати рублей на билет до монастыря, куда стала ходить на службы и беседы с незанятым священником. Ничего, добиралась пешком. В нищете, но не в обиде. Было с чем сравнить просто: знакомая, читавшая мантры, в течение года получила столько денег, что смогла купить себе недвижимость на далеком теплом море. Очень богатой стала. Но она сделала аборт на восьмом месяце: не хотела плодить нищету. Кстати пришлись слова святителя Николая Сербского, приведенные священником из монастыря: «Не бойся: немногие сошли с ума от бедности – больше обезумевших от богатства».

Но бедность не означает, что надо сидеть сложа руки и выть на луну. Сейчас занимаются производством натуральной косметики. Не нефть с алмазами, конечно, но, слава Богу, нищету преодолели. Так что горевать особо не приходится: «молитва и труд нищету перетрут», как оказалось. Да и не только нищету.

В семье постепенно поняли, что возвращение к Христу – не очередная блажь, а вымученное решение, выстраданная честность. Но потерпеть пришлось здорово: продирались сквозь ухмылки, смешки и байки – лживые и правдивые – об образе жизни некоторых православных, примером служить не могущие. Ничего, продрались. Пришли как- то к выводу: имеем такое богатство у себя под носом, а вместо этого часто гоняемся за ломаным грошом в навозе. И плевать нам на байки, лживые и правдивые. Висеть на кресте так и так приходится. Это уж потом по воде погуляем. Дай Бог.