В следующем году ход войны изменился. Рахиль вернулась в Кембридж летом 1943 года, оставив Эли в Америке. Лаутерпахт по многу часов сидел, запершись в своем кабинете, слушал Баха, писал, смотрел в сад, следил за тем, как меняют цвет листья, и молча переживал тревогу за родных, так и не выбравшихся из Львова.

С ренклода собрали сливы, косить лужайку приходилось реже, но, когда наступили темные осенние дни, Лаутерпахт цеплялся за сулившие надежду события. В сентябре капитулировала Италия. «День торжества!» – восклицал Лаутерпахт. «Хорошо быть живым», – писал он впервые за долгий срок, убедившись, что становится «свидетелем гибели зла». Победа представлялась ему явным знаком «торжества сил прогресса».

Он прочел ряд лекций, проверяя на слушателях складывающиеся концепции прав человека. Эта работа заняла больше времени, чем планировалось: основной проблемой стал поиск практических способов поместить в средоточие новой юриспруденции личные права. Лекция в Лондоне, затем в Кембридже – Лаутерпахт «церемониально» зачитывал черновой вариант своей Международной декларации прав человека, «историческое событие», как отозвался об этой лекции один из присутствовавших. Мысль вызревала: теперь Лаутерпахт пришел к выводу, что «эффективность Декларации о правах должна обеспечиваться не только государственными властями, но и международными органами». Отсюда уже проистекала возможность международного суда. Эли отец рассказывал об условиях своей работы: «Представь себе кабинет, окна открыты, волнующие душу аккорды “Страстей по Матфею” Баха наполняют комнату, и ты почувствуешь атмосферу».

Немцы отступали по всей Европе. У Комиссии по военным преступлениям накапливалось все больше работы, идеи Лаутерпахта начали влиять на действия Комиссии объединенных наций по военным преступлениям, которую годом ранее сформировали союзники. Международный характер этой работы побудил восстановить контакты с американскими членами комиссии и Филипом Ноэль-Бейкером, прежде коллегой по Лондонской школе экономики, а теперь членом британского правительства, – он поддержал Лаутерпахта своей властью и влиянием.

В марте 1944 года Лаутерпахт закончил «довольно большую статью» о военных преступлениях, надеясь с ее помощью подтолкнуть тех, от кого это зависело, к назначению суда. Он также предлагал Всемирному еврейскому конгрессу свою помощь в расследованиях злодеяний и сообщал вернувшейся в Нью-Йорк Рахили, что Конгресс настаивает на формировании особого комитета, который занялся бы расследованием «чудовищных военных преступлений Германии против евреев». Но главным образом Лаутерпахт был сосредоточен на защите отдельного человека, а не групп или меньшинств, и признавал, что польский договор о меньшинствах не принес желанных плодов. Тем не менее он не считал возможным сбрасывать со счетов судьбу определенных групп, и, поскольку евреи стали «главной жертвой немецких преступлений», казалось «уместным», чтобы «антиеврейские злодеяния стали предметом особого расследования и отчета».

Лаутерпахт был не одинок в своих поисках. В ноябре в Америке вышла книга, написанная бывшим польским прокурором, ныне эмигрантом Рафаэлем Лемкиным. Эта книга, «Правление стран “оси” в оккупированной Европе» (Axis Rule in Occupied Europe), предлагала иной подход, направленный на защиту групп, и с этой целью автор изобрел новый термин для нового преступления – «геноцид», уничтожение определенной группы людей. Лаутерпахт написал рецензию на книгу Лемкина для The Cambridge Law Journal, в которой признавался, что не разделяет его идей.

Эта книга показалась ему «существенной» и содержащей обширное исследование немецких законов и указов, снабженное «здравыми и любопытными наблюдениями». То был, по его словам, ценный результат «удивительной работоспособности и гибкого ума». И все же отзыв Лаутерпахта был сдержанным и прохладным; особенно его насторожил новый термин: «То, что автор называет геноцидом, – новое обозначение для физического истребления народов и этнических групп». И хотя эта работа представляет собой «ученый исторический труд», делает вывод Лаутерпахт, ее «нельзя без оговорок назвать вкладом в юриспруденцию». Он похвалил фонд Карнеги (Carnegie Endowment for International Peace) за публикацию этой книги, но имени автора не упомянул ни разу. Рецензия проникнута скептицизмом по поводу нового термина и его практического применения. Проблема, на взгляд Лаутерпахта, была очевидна: он опасался, что защита групп пойдет в ущерб защите личных прав, а потому она не должна оказаться первичной целью закона.

Я высказал это предположение Эли. Тот ответил, что отец не называет Лемкина по имени едва ли из каких-то потаенных чувств – такова его «сдержанная академическая манера».

– Отец не был знаком с Лемкиным, тот никогда не бывал у нас дома, насколько я помню, – добавил он.

Я почувствовал, что Эли недоговаривает, и немножко на него надавил.

– У меня осталось очень смутное впечатление: кажется, отец не слишком высоко ставил Лемкина, – признал Эли. – Считал его скорее компилятором, чем мыслителем.

К тому же Лаутерпахт не одобрил концепцию геноцида.

– Возможно, он был недоволен тем, что в сферу международного права вводится такое субъективное понятие, как «геноцид», не опирающееся на практику. По-видимому, он считал такой подход нереалистичным, неосуществимым. Отец ведь был прагматиком и всегда следил за тем, чтобы вовремя остановиться, не переступить черту.

– «Субъективное понятие» – поскольку эти преступления затронули и его собственную семью? – уточнил я.

– Он, вероятно, считал, что с концепцией геноцида Лемкин зашел слишком далеко.

– Слишком далеко – потому что эту концепцию трудно применить на практике?

– Да, именно. Мой отец был очень прагматичным человеком и беспокоился, захотят ли судьи иметь дело с такими вопросами, ведь суд не может решить все мыслимые проблемы.

Опасался ли его отец, что акцент на права групп отвлекает внимание от прав личности?

– Да, этот фактор тоже следует учитывать, – согласился Эли. Он сослался на седьмое издание «Международного права» Оппенгейма, вышедшее после войны: концепция геноцида в нем оценивается весьма невысоко. Эта концепция содержит множество «прорех, натяжек и вероятных рисков»: по мнению Лаутерпахта, она означала «отход» от защиты прав индивидуума.

В конце 1944 года Лаутерпахт сдал вычитанную корректуру своей книги о правах личности. К тому времени Леон поселился с женой и дочерью в освобожденном Париже, а Эли вернулся в Кембридж. Каждая из этих семей – точнее, то, что от них осталось, – воссоединилась.