Лемкин вернулся в Нюрнберг как раз вовремя, чтобы выслушать краткое последнее слово подсудимых. Доктор Гилберт наблюдал за своим двадцать одним подопечным – все они выглядели напряженными и несколько угнетенными после того, как на протяжении месяца выслушивали ужасную повесть об СС и родственных ей организациях, и тем не менее выражали «оскорбленное недоумение по поводу того, что прокуроры по-прежнему относят и их к преступникам». Заключительная речь Максвелла Файфа представляла собой решительное осуждение «демонических планов» нацистов. Отбросив рекомендованную Шоукроссом сдержанность, он резко и саркастично разоблачал «чудовищное преступление геноцида», проистекающее из идеологии Гитлера и прозвучавших в «Mein Kampf» призывов к беспощадной борьбе между группами.

Лемкин готов был поверить, что сумел привлечь на свою сторону англичан, оставив американцев в одиночестве. Несмотря на формулировки пресс-релиза, выпущенного Джексоном в июле, его коллега, американский прокурор Телфорд Тэйлор ни разу не упомянул о геноциде (он выступал после Максвелла Файфа). Французы, напротив, стали использовать геноцид как всеохватывающий термин, применяя его ко всем преступлениям, в том числе к рабскому труду и концлагерям. Советский прокурор Руденко назвал СС геноцидной организацией, то есть каждый член этой организации считался соучастником геноцида. Это заявление могло потенциально иметь далеко идущие последствия.

Наконец в последний день августа обвиняемым была предоставлена возможность обратиться к суду. Первым выступал Геринг, он заступался за немецкий народ, говорил, что народ свободен от вины, и при этом утверждал, что и ему самому не были известны ужасные факты. Гесс, как всегда, бормотал что-то непоследовательное, но все же сумел достаточно оправиться, чтобы заверить судей: доведись ему начать все сначала, он бы «действовал в точности так, как действовал». Далее произнесли последнее слово Риббентроп, Кейтель и Кальтенбруннер, за ними Розенберг, который, к удивлению Лемкина и многих других, признал геноцид преступлением, однако преступлением, которое защищало немецкий народ как группу. Одновременно он отрицал собственную причастность к геноциду или каким-либо другим преступлениям.

Седьмым по счету выступал Франк. Многие в зале № 600 гадали, как он выскажется, вернется ли к первоначальному признанию частичной ответственности. На этот раз Франк заявил, что все подсудимые отвернулись от Бога, не представляя себе последствий этого. В результате он сам «все более и более погружался в вину» и даже порой чувствовал, будто духи умерших проносятся по залу суда, миллионы, погибшие «без суда и следствия». Франк надеялся, что ему на руку сыграет решение не уничтожать дневники и добровольная «выдача» их в последний момент, когда он утратил свободу.

Вернувшись к теме коллективной ответственности, которую он затрагивал несколькими месяцами ранее, Франк сказал, что не желает «оставлять после себя в этом мире какую-либо скрытую вину, за которую не ответил». Да, он несет ответственность за определенные дела. Да, он признает «определенную степень вины». Да, он был «поборником Адольфа Гитлера, его движения и его Рейха».

А дальше последовало «но», чрезвычайно широкое, всеохватывающее. Франк чувствовал потребность вернуться к тому, что было сказано в апреле, к словам, которые тревожили его и нуждались в исправлении. Речь шла о «тысячелетии» – о слове, за которое уцепились и Джексон, и Шоукросс, и прочие обвинители, но Франк осознал, что его неправильно поняли. Он подумал и понял, что поступил неосторожно и впал в заблуждение, произнеся эти слова. Прошло некоторое время, и он увидел иную реальность, ту, в которой Германия уже расплатилась дорогой ценой. Так что теперь он заявил:

– Любая вина, какую мог навлечь на себя наш народ, уже полностью изглажена.

Весь судебный зал внимательно слушал продолжение этой речи. Вина Германии уничтожена «поведением противника по отношению к нашему народу и его солдатам». Такое поведение было полностью исключено из рассмотрения суда, напомнил Франк, и правосудие вышло одностороннее. «Страшнейшие массовые преступления» совершались в отношении немцев русскими, поляками и чехами. Вновь – быть может, безотчетно – Франк выстраивал мировоззрение, в котором одна группа бьется против другой. Обернувшись в сторону своих товарищей, Франк завершил речь вопросом:

– Кто взыщет за эти преступления против немецкого народа?

Вопрос повис в воздухе. Так одним махом было устранено прежнее признание хотя бы частичной вины.

После Франка выступало еще четырнадцать подсудимых. Ни один не пожелал признать вину.

Когда закончилась последняя речь, судья Лоуренс объявил, что следующее заседание пройдет 23 сентября. В этот день будет оглашен приговор.