Когда я впервые попытался выяснить у Эли, как и когда его отец узнал о судьбе своих родителей и других близких, живших в Лемберге и Жолкве, он довольно резко ответил, что ему это неизвестно. В семье эта тема никогда не затрагивалась.

– Думаю, он оберегал меня, вот я ничего и не спрашивал.

Такое молчание было мне знакомо, его избрал и Леон, и многие другие, и окружающие его уважали. Невероятное стечение обстоятельств, в результате которого нашлась племянница Лаутерпахта Инка, всплыло только в разговоре с Кларой Крамер, которая в Жолкве жила рядом с Лаутерпахтами. В группе, прятавшейся вместе с ней, был некий Мельман, который после освобождения города отправился в Лемберг узнать, кто остался там в живых. Он наведался в еврейский благотворительный комитет и там оставил список немногих евреев, сумевших уцелеть в Жолкве; среди них было и несколько Лаутерпахтов. Этот список повесили на стене в благотворительном комитете, а Инка зашла туда, покинув монастырь, который предоставил ей убежище в пору немецкой оккупации. Девочка нашла в списке Лаутерпахтов, связалась с Мельманом и приехала в Жолкву. Там она познакомилась с Кларой Крамер.

– Мельман вернулся и привез эту раскрасавицу, – взволнованно рассказывала мне Клара. – Она была прекрасна, словно мадонна, стала моей первой подругой, когда я вышла из укрытия.

Инка была на три года моложе Клары, но это не помешало им подружиться, и много лет они оставались близки, «будто сестры». Инка рассказала Кларе о своем дяде, знаменитом кембриджском профессоре Герше Лаутерпахте. Вместе они решили разыскать его и обратились за помощью к Мельманам и некоему Патронташу, еще одному уцелевшему в Жолкве еврею, который в 1913 году учился с Лаутерпахтом в одном классе. Мельманы и Инка выехали из оккупированной Советским Союзом части Польши в Австрию и оказались в лагере беженцев под Веной. В какой-то момент – подробности Клара забыла – Патронташ узнал, что Лаутерпахт принимает участие в Нюрнбергском трибунале. Возможно, в газете прочел, предположила Клара. «Дядя Инки сейчас в Нюрнберге, и я постараюсь увидеться с ним», – сказал Патронташ Мельману.

Поскольку Патронташ жил за пределами лагеря беженцев, он мог путешествовать свободно и взялся «найти знаменитого профессора Лаутерпахта». Он поехал в Нюрнберг и встал перед входом во Дворец правосудия. Здание охраняли военные, танки. Патронташ ждал – он не имел возможности войти и не хотел привлекать к себе лишнее внимание.

– Его не впускали, – пояснила Клара, – и он просто там стоял, три недели, день за днем. Каждый раз, когда выходил человек в гражданском костюме, Патронташ тихо его спрашивал: «Герш Лаутерпахт? Герш Лаутерпахт?»

Сложив ладони, Клара жестами изобразила, как Артур Патронташ шептал это имя на ухо выходящим. Так тихо, что я едва сумел разобрать: «Герш Лаутерпахт, Герш Лаутерпахт, Герш Лаутерпахт».

Наконец кто-то расслышал его шепот, узнал имя, остановился и сказал Патронташу, что знаком с Лаутерпахтом.

– Так Инка нашла дядю.

В какой именно момент, Клара не могла точно припомнить, но это было в тот же первый месяц суда. В декабре 1945 года, в самом его конце, Лаутерпахт получил телеграмму с первыми сведениями о родных. «Подробности отсутствуют, но некоторая надежда есть. По крайней мере, насколько я понял, девочка жива», – писал он накануне Нового года Рахили в Палестину. В начале 1946 года он убедился, что девочка – единственная из его родных, кому удалось уцелеть. Весной 1946 года наладилась прямая переписка между Лаутерпахтом и Инкой.

Клара, почти извиняясь, поделилась со мной еще одним своим чувством. Ей не очень хотелось это делать, поскольку я англичанин. И все же:

– По правде говоря, в тот момент я ненавидела британцев пуще немцев, – призналась она.

– За что? – спросил я.

– Немцы хотели нас убить и хорошенько постарались это сделать. А потом я сидела в этом лагере для перемещенных лиц и мечтала уехать в Палестину, куда англичане меня не пускали. В ту пору я ненавидела их так же, как немцев.

Она улыбнулась и добавила, что с тех пор ее взгляды успели перемениться.

– В семнадцать лет такое простительно.