В третий день суда Лаутерпахт покинул Нюрнберг: он возвращался в Кембридж читать лекции. С ним вместе уехал Шоукросс, который был вызван в Лондон по государственному делу, и потому вступительная речь британской команды обвинителей была перенесена на 4 декабря: Шоукросс не пожелал уступить эту честь своему заместителю Максвеллу Файфу.

Домой Лаутерпахт добрался нескоро – помешала плохая погода. Когда маленький самолет приземлился наконец в аэропорту Кройдон, Лаутерпахт уже чувствовал себя больным. Со сном у него всегда были проблемы, но теперь его ночи превратились в кошмар, наполненный подробностями, которые он услышал в зале суда. Записи из дневников Франка, страх за оставшихся во Львове и полная неизвестность, чувство ответственности, вины за то, что он не смог их уберечь, вовремя забрать в Англию. Эти личные переживания усугублялись профессиональными: Лаутерпахт был недоволен вступительной речью Шоукросса, считал, что она недостаточно структурирована и с юридической точки зрения слабовата.

После великолепного выступления Джексона англичанам следовало сыграть не хуже, говорил Лаутерпахт и жене, и самому Шоукроссу, а сделать это было непросто, поскольку генеральный прокурор уже написал основную часть своей речи. Теперь Шоукросс попросил Лаутерпахта дополнить текст, и отказаться от этого поручения юрист не мог. Вопреки совету врача соблюдать постельный режим, Лаутерпахт посвятил работе целую неделю, использовав эту возможность для того, чтобы развить собственные идеи о преступлениях против человечества и о защите отдельного человека. Он собственноручно написал черновик, затем передал его своей верной секретарше миссис Лайонс, а после того как она все перепечатала, снова отредактировал текст. Окончательная версия – тридцать печатных страниц – была отправлена из Кембриджа в Лондон, а там с вокзала Ливерпуль-стрит ее забрал гонец из офиса Шоукросса.

У Эли сохранился черновик, написанный отцовской рукой. Я получил возможность прочесть рассуждение Лаутерпахта на главную тему, порученную ему Шоукроссом: о развязанной Германией войне. Он привел в порядок наброски Шоукросса, а затем перешел к той теме, которая больше волновала его самого: к правам человека. Написанный Лаутерпахтом текст совершенно явно вытекает из идей, которые он излагал в опубликованной несколькими месяцами ранее Международной декларации прав человека. Суть его размышлений сконцентрирована в одной фразе: «Содружество наций и прежде требовало себе и успешно осуществляло право вмешиваться в тех случаях, когда государство попирает права человека вызывающим образом, рассчитанным на то, чтобы потрясти общечеловеческие представления о морали».

Такими словами он призывал трибунал постановить, что союзники были вправе применить военную силу для защиты «прав человека». Но этот аргумент и тогда казался спорным, и сегодня «гуманитарная интервенция» не считается безусловно оправданной. В тот самый день, когда я впервые прочел рукописный черновик Лаутерпахта, президент Обама и премьер-министр Дэвид Кэмерон пытались убедить Конгресс США и британский парламент в том, что военное вмешательство в Сирию законно, поскольку осуществляется ради защиты прав сотен тысяч жителей. Приводимые ими (безуспешно) аргументы опирались на идеи, выраженные Лаутерпахтом: концепция «преступлений против человечества» определяет злодейства такого масштаба, что другие государства вправе вмешаться для защиты. Лаутерпахт в свое время утверждал, что всего лишь развивает уже существующие, давно установленные правила. Его дерзкая по меркам 1945 года концепция теперь стала достоянием не ученых, а практикующих адвокатов.

В написанном Лаутерпахтом варианте обвинительной речи не упоминается геноцид, не говорится о «немцах» или «нацистах», о преступлениях против евреев, поляков или иных групп. Лаутерпахт не желает использовать юридически понятие групповой идентичности – ни для жертвы, ни для преступника. Почему он выбрал такой подход? Он никогда не объяснял этого подробно, хотя мне кажется, это как-то связано с пережитым в Лемберге, на баррикадах, когда он видел, как одну группу натравливают на другую. Позднее он воочию мог убедиться, как попытка с помощью закона защитить отдельные группы – например, польский договор о меньшинствах – вызывает обратную реакцию. Неудачно составленные законы могут иметь незапланированные последствия, спровоцировать те самые беды, которые стремились предотвратить. Инстинктивно я разделял позицию Лаутерпахта, проистекавшую из желания усилить защиту отдельного человека независимо от принадлежности к той или иной группе, ограничить, а не распространить потенциал трайбализма. Сосредоточившись на индивидууме, а не группе, Лаутерпахт стремился ослабить межгрупповые конфликты. Это рациональный, просвещенный подход, но также – идеалистический.

Иную точку зрения наиболее убедительно отстаивал Лемкин. Он не возражал против защиты личных прав, но тем не менее считал, что такая сосредоточенность на индивидууме наивна, упускает из виду реальность конфликта и насилия: отдельные люди становятся жертвами насилия именно потому, что являются членами определенных групп, а не из-за индивидуальных своих качеств. Лемкин считал, что закон должен соответствовать подлинным мотивам и целям, выявлять те силы, которые приводят к убийству конкретных людей из конкретных уязвимых групп. Он как раз полагал практичным подходом сосредоточенность на группах.

Несмотря на общие корни и единое желание найти эффективный подход к этой проблеме, принципиально различными оказались предлагаемые Лаутерпахтом и Лемкиным решения великой проблемы: как с помощью закона воспрепятствовать массовым расправам? Защищайте отдельного человека, призывает Лаутерпахт. Защищайте группы людей, возражает Лемкин.