У Франка статья в «Нью-Йорк таймс», называвшая его военным преступником, вызвала гордость. В начале 1943 года он заявил на официальной встрече: «Имею честь быть преступником номер 1». Эти слова он без смущения занес в дневник. Даже когда ход войны обернулся не в пользу немцев, Франк продолжал верить, что Третий рейх простоит тысячу лет и нет необходимости хоть как-то сдерживаться в своем поведении по отношению к полякам и евреям или следить за своими высказываниями. «От них следует избавиться, – сказал он своему кабинету. – Я буду принципиально вести все касающиеся евреев дела с расчетом на то, что евреи вскоре исчезнут».

«Исчезнут». Это слово собравшиеся приветствовали аплодисментами, поощряя Франка зайти еще дальше – он ведь никогда не умел вовремя остановиться. Евреев следует устранять всюду, где они обнаружатся, продолжал он, всюду, где предоставляется такая возможность. Только так можно сохранить единство и цельность Рейха. Как именно собирается действовать его правительство? «Мы не можем расстрелять три с половиной миллиона евреев; мы не можем извести их ядом, – пояснил генерал-губернатор, – но мы можем принять необходимые меры, которые так или иначе приведут к их успешному истреблению». Эти фразы тоже записаны в его дневнике.

2 августа Франк устроил прием в Вавельском замке. Для членов партии это была возможность «сверить часы». На Восточном фронте особых успехов не было, но во всем остальном наблюдался прогресс. В марте Краковское гетто было очищено за два дня под эффективным руководством унтерштурмфюрера СС Амона Гёта (британский актер Рэйф Файнс сыграет его в «Списке Шиндлера»): Франк заявил, что ему надоело любоваться этими развалинами из окон замка. В мае после восстания было сокрушено Варшавское гетто, заключительным актом стало разрушение Большой синагоги. Это осуществил группенфюрер СС Юрген Штрооп, который с гордостью изложил все детали акции в рапорте Франку. Население Варшавы сократилось на миллион, и Франк выражал надежду, что в этом смысле удастся «продвинуться далее», если «полностью уничтожить» гетто.

Но ход войны переломился. Муссолини был низложен и арестован по приказу итальянского короля, а польские интеллигенты всё громче говорили о злодеяниях в Аушвице и Майданеке. Франк надеялся, что обнаружение трупов тысяч польских офицеров в массовых захоронениях Катыни, а также польских интеллигентов, убитых Советами в 1940 году, поспособствует улучшению отношений между немцами и поляками. Но так не случилось. Поляки сопоставляют Катынь с «повальной смертностью в немецких концлагерях», с неудовольствием записывает Франк, а также с «расстрелами мужчин, женщин и даже детей и стариков в виде коллективного наказания».

Прием в Вавеле стал для Франка отдушиной, и в тот ясный августовский день в дневнике появляется сформулированная ясно и кратко окончательная линия фронта: «По одну сторону свастика, по другую – евреи». Франк отчитывается о достигнутом на его территории прогрессе: «начав с 3 500 000 евреев», он добился того, чтобы осталось лишь «несколько рабочих групп». Что случилось с остальными? «Остальные, скажем так, эмигрировали». Франк сознавал свою роль и ответственность. «Мы все соучастники», – безоглядно пишет он.

У него, видимо, наладились отношения с Гитлером и Гиммлером. Фюрер предложил Франку новое назначение – без капли иронии – президентом международного центра правовых исследований. Генерал-губернаторство он надежно закрепил за собой, у него была работа, были друзья, в браке наступило перемирие, но и Лилли Грау неподалеку, а еще музыка, новое сочинение, посвященное ему Рихардом Штраусом в благодарность за услугу: Франк заступился за личного шофера композитора и не позволил отправить его на Восточный фронт:

Слова песенки я нашел, а вот ноты – нет. «Пропали», – ответили мне. Должно быть, кто-то позаботился о репутации Штрауса.

Франк ценил музыку и окружал себя произведениями искусства. На посту генерал-губернатора он бескорыстно принимал на баланс сокровища польской культуры, издавал декреты о конфискации знаменитых работ «ради их сохранности»: таким образом они становились частью культурного наследия Германии. Все делалось довольно примитивно. Что-то отправлялось в Германию, например, 31 рисунок Дюрера из собрания Любомирского в Лемберге – лично Герингу. Что-то оседало в Вавельском замке и в личных апартаментах Франка. По его поручению был составлен и красиво переплетен каталог, перечисляющий все значительные произведения искусства, отнятые «в профилактических целях» у владельцев в первые шесть месяцев германского правления. Огромный и разнообразный перечень ценных, уникальных вещей: картины немецких, итальянских, голландских, французских и испанских мастеров; богато иллюстрированные книги; индийские и персидские гравюры и миниатюры; знаменитый деревянный алтарь работы Вита Ствоша был по приказу Франка извлечен из Мариацкого собора в Кракове и отправлен в Германию; из музеев Кракова и Варшавы, из соборов, монастырей, университетов, библиотек и частных коллекций изымались золотые и серебряные изделия, старинный хрусталь, фарфор, даже стекло; гобелены и средневековое оружие, редкие монеты и медали.

Кое-какие лучшие образцы попадали в покои генерал-губернатора. Не все разделяли его вкус. Никлас редко входил в кабинет отца и примыкающие помещения, но запомнил особенно «уродскую картину», женщину «с повязкой на голове», волосы у нее были гладко расчесаны на прямой пробор. Франк имел обыкновение указывать сыну на этот портрет и советовал брать его за образец. «Вот так тебе следует причесываться». На руках у женщины сидел маленький белый зверек, похожий на крысу. Она рассеянно ласкала его, глядя не на зверька, а куда-то в пустоту. «Сделай такой же пробор», – слышал Никлас от отца. Это была картина Леонардо да Винчи, портрет Чечилии Галлерани – «Дама с горностаем». В последний раз Никлас видел ее летом 1944 года.

Леонардо да Винчи. «Дама с горностаем»