Глава VII
Частные школы: основы социальной инженерии

Пример 6

Гомосексуализм как технология власти

Неустанная и венчающаяся все новыми победами борьба за права гомосексуалистов (давно уже ставшая подлинным крестовым походом против каких бы то ни было прав «натуралов») – один из значимых феноменов постсоветского времени. Конец «холодной войны», избавив мир от страха гибели в пламени ядерного апокалипсиса, практически прекратил антивоенное движение, – и общественная активность обрела новые массовые формы.

Наиболее масштабными стали не только экологическое движение и все более агрессивная борьба этнокультурных меньшинств и крайних феминисток за гражданские и религиозные права (переходящая в борьбу за право подавлять большинство), но и столь же агрессивная борьба за права гомосексуалистов и в целом всех лиц нетрадиционных сексуальных ориентаций.

Можно только мечтать о результатах, которые могло бы принести направление этой энергии на защиту например, материнства и детства или на решение реальных (а не выдуманных от начала и до конца или просто служащих инструментом глобальной конкуренции) экологических проблем. Однако факт неоспорим: по влиянию на общественное сознание и, соответственно, политику рядом с гей-активистами в настоящее время можно поставить только превративших свою национальность или религию в профессию еврейских и иудейских активистов, а также исламистов и, с некоторыми оговорками, «зеленых».

С каждым годом крепнет ощущение, что гомосексуализм стал на Западе (а значит, и в глобальных масштабах) одним из ключевых инструментов формирования новой глобальной управляющей элиты, идущей на смену традиционным.

Ведь создание элиты – крайне сложная задача, решение которой может быть успешным лишь в том случае, когда оно подчинено четким и вполне объективным закономерностям.

Прежде всего, реальная власть, какой бы демократичной она ни была, жестко отделена от управляемых, – хотя бы уровнем ответственности. Помимо прочего, это обеспечивает чувство общности, солидарность и взаимовыручку в элите. Проявления этих качеств друг к другу (в том числе со стороны непримиримых политических соперников) иногда бывают настолько парадоксальными, что изумляют далеко не только сторонних наблюдателей.

На уровне практической политики обособление элиты достаточно долгое время достигалось и закреплялось поддержанием ее специфического образа жизни. Однако уже массовая пресса и индустрия моды (и только затем радио, а потом еще и телевидение, гламур и массовый туризм) сделали образ жизни управленческой элиты вполне доступным для значительной части даже среднего класса.

С другой стороны, власть часто отделялась от управляемых языком и национальностью, однако интенсификация международных контактов и превращение английского в lingua franca смело этот барьер, – как минимум, в странах современного развитого мира.

В прошлом элита воспитывала своих детей совершенно особым образом. Апофеозом специфически элитного образования стала описанная выше в этой главе английская система частных школ и университетов, однако она в силу самой своей природы не могла давать содержательных знаний, необходимых в эпоху технологического прогресса, и потому беспощадно трансформируется его бурным потоком.

Решением этой задачи в новых условиях был призван стать, насколько можно судить, Болонский процесс, представляющий собой мощное комплексное продвижение к отказу от равного образования и к обеспечению возможно более раннего, средневекового деления на власть и подчиненных (в том числе подчиненных специалистов).

Однако время драматически ускорилось: воспитывать – ни специалистов, ни элитных управленцев – стало попросту некогда, да и власти в настоящее время нужны таланты в самых различных сферах человеческой деятельности, а отнюдь не наследники. При этом социальная значимость знания как такового (в том числе и тщательно скрываемого от управляемых, еще недавно бывшего сакральным) стремительно размывается информационной революцией, как и другие устои эпох Просвещения и НТР.

Наконец, имущественный ценз, долгое время надежно обеспечивавший обособление реальной власти от общества, перестал быть достаточным: в результате беспрецедентно долгих и успешных спекуляций богатых стало слишком много (хотя глобальная депрессия скоро исправит этот перекос), а реальной власти остается по-прежнему слишком мало.

В этих условиях замена всех описанных и на глазах перестающих работать социальных цензов власти простым и надежным физиологическим барьером, как это ни кощунственно; представляется почти естественным.

Принципиально важно и то, что наиболее мощному и хаотическому информационному воздействию в условиях информационной революции и тотального применения технологий формирования сознания подвергается именно управленческая элита каждого общества. Соответственно; трансформация психики под этим воздействием идет у ее членов значительно быстрее и, насколько можно судить; по-другому чем у основной массы управляемых; – что не может не проявляться и в такой всеобщей сфере, тесно связанной с феноменом власти; как сексуальная.

Наконец; необходимо в полной мере учитывать ТО; что власть; заключающаяся в конечном счете в распоряжении чужой жизнью при заведомо недостаточных для принятия правильного решения данных; объективно требует от ее носителя преодоления морально-этического барьера. Существенно, что высочайшее достижение Макиавелли, за которое его помнят, а в профессиональном сообществе и чтут до сих пор, заключается отнюдь не в каком-то особом цинизме (представителей управляющих структур им попросту невозможно у дивить), а в научно безупречном доказательстве того, что ответственный руководитель в принципе, по совершенно объективным причинам не может не нарушать в своей повседневной деятельности нормы морали, выработанные для абсолютного большинства любого общества – управляемых – и потому считаемые ими универсальными [42].

В традиционном обществе это вынужденное нарушение общих норм морали отчасти компенсировалось воспитанием чувства ответственности, однако на смену этому обществу пришло принципиально безответственное общество постмодерна, основанное на гипертрофированной до абсурда ценности одного лишь собственного «я» (доходящей до субъективного идеализма) и финансовых спекуляциях как непримиримой противоположности производительному труду.

Таким образом, в современном обществе между управляющей элитой и обществом исчез и традиционный барьер, основанный на массовой морали управляемых и индивидуальной ответственности руководителей, – а потребность в нем сохранилась и в силу своей объективности (а значит, и неустранимо-сти при данных обстоятельствах), вероятно, ведет к возникновению «нетрадиционного» барьера.

Представляется весьма существенным и то, что власть также объективно, по самой своей природе должна быть сосредоточена на своей ключевой миссии, – а отсутствие детей у большинства лиц нетрадиционных сексуальных ориентаций позволяет избежать «хозяйственного обрастания» и отвлечения.

Наконец, власти – любой – опять-таки объективно необходима жестокость. Это технологическое требование: каким бы развитым, гуманным и инициативным ни было общество, подчинения попросту не существует без демонстративных кар (а вот степень их тяжести – от легкой печали по поводу нерадивого сотрудника до массового террора – действительно зависит от состояния общества). Сегодняшний (а на самом деле уже вчерашний) европейский гуманизм стал возможен исключительно потому что вырос на самом чудовищном изуверстве – причем не только Средних веков, но и викторианской эпохи, и Великой депрессии, и Второй мировой. Ведь при одной бомбежке американцами и англичанами Дрездена, призванной всего лишь впечатлить советское руководство, а также сократить получаемые им ресурсы, погибло больше людей, чем в Хиросиме и Нагасаки вместе взятых.

А криминалисты хорошо знают, что исключительная жестокость весьма часто связана именно с гомосексуальностью.

Таким образом, представляется весьма вероятным, что агрессивная борьба за ущемление носителей традиционной сексуальной ориентации предоставлением исключительных прав (пресловутой «отрицательной дискриминацией») сексуальных меньшинств является не столько одним из перегибов в обеспечении прав человека и не столько признаком дробления современных обществ, сколько внешним проявлением процесса формирования новой глобальной элиты – и, возможно, не стихийного, а направляемого сознательно.

…А всерьез полагающим, что гомосексуализм бывает только врожденным и не поддается воспитанию и навязыванию, стоит хотя бы попытаться подумать о причинах его непропорционального распространения в ряде специфических социальных групп – от танцоров балета до заключенных.

Если, конечно, они не убеждены в том, что эти группы исходно отбираются по гомосексуальным наклонностям.

Пример 7

Старое общество против новых технологий: очерк одной пирровой победы

О категорической важности комплексного рассмотрения всех составляющих технологической сферы и недопущения отставания системы управления от развития производственных (и в целом производительных) технологий свидетельствует история «застоя» и распада Советского Союза.

Развитие производственных технологий (в первую очередь необходимых для поддержания обороноспособности) уже с конца 50-х годов XX века предъявляло к технологиям управления заведомо неприемлемые для тогдашней политической системы требования – обеспечения гибкости, делегирования полномочий, сокращения числа уровней управления, стимулирования инициативы и самостоятельности. Когда приспособление общественной системы управления к этим объективно обусловленным производственными технологиями требованиям начало угрожать ее принципиальным основам и непосредственным интересам, она закостенела и под действием инстинкта самосохранения начала не приспосабливаться сама к развитию технологий, но, напротив, приспосабливать их развитие к интересам своего сохранения с наименьшими изменениями.

В результате система управления локализовала объективно подрывавшие ее существование передовые технологии в ключевых для ее выживания научной и оборонной сферах, оторванных от общества (в случае «закрытых городов» – даже территориально, но в целом – в разраставшейся по мере роста потребности общества в свободе системе научно-исследовательских институтов) и потому наименее опасных с точки зрения самосохранения этой системы. (Весьма убедительной в своей яркости иллюстрацией этого представляется раскованный стиль поведения физиков 60-х годов и талантливой научной молодежи из разнообразных «наукоградов», шокировавший в то время основную часть советских граждан. Недаром одна из самых знаменитых записей В. Высоцкого называется «Концерт в НИИ»: дело не только в наибольшей восприимчивости и, соответственно>, благодарности относительно свободной аудитории, но и в том, что вне научно-исследовательских институтов исполнение подобных песен было сопряжено с качественно большими политическими и идеологическими трудностями.)

Действуя подобным образом, отсталые технологии управления довольно быстро остановили несовместимый с ними и потому угрожавший им технологический прогресс в остальных сферах жизни общества, в том числе прекратили «внедрение» (термин, уже на лексическом уровне подразумевавший преодоление сопротивления) научных разработок в гражданские отрасли.

Затем произошло постепенное стихийное торможение развития угрожавших отсталым технологиям управления современных производственных технологий и в ключевых для выживания управляющей системы сферах, связанных прежде всего с обороноспособностью. Это окончательно затормозило технологический прогресс в Советском Союзе в целом, привело к отторжению советским обществом носителей этого прогресса, необратимому и нарастающему отставанию СССР в ключевых направлениях мировой конкуренции (в первую очередь в организации финансовой деятельности, конструировании политических структур и в формировании массового сознания), а затем – и к его гибели.

Однако конфликт между относительно передовыми производственными технологиями и отсталыми технологиями управления отнюдь не прекратился с разрушением одной лишь системы государственного управления.

Так как с распадом Советского Союза технологии управления обществом не только не были усовершенствованы, но и весьма существенно деградировали (с созидания они переориентировались на разворовывание ранее созданного потенциала – как материального, так и социального; российское государство и возникло-то как инструмент частного и бесплатного присвоения «советского наследства», сопровождавшегося необратимым разрушением непропорционально большой части общественного богатства), непримиримый конфликт между ними и относительно передовыми производственными технологиями был отнюдь не изжит, а всего лишь перенесен на более низкий уровень.

Уже к 1995 году порожденная чрезмерно жесткой финансовой политикой либеральных реформаторов «экономика неплатежей» в гротескной и варваризированной форме не только возродила, но и драматически усугубила целый ряд ключевых элементов административно-командной системы управления: государственное распределение дефицитных ресурсов (правда, прежде всего финансовых, а не материальных), множественность разнородных и в основном не конвертируемых платежных средств, чрезмерное влияние коррумпированного чиновничества при политическом бесправии и отсутствии социальной перспективы подавляющего большинства населения [12].

Одновременная примитивизация технологий и интеллектуальная деградация общества показывают, что несоответствие между отставшей системой управления и «забежавшими вперед» производственными технологиями было решено не прогрессивным, но регрессивным способом: в интересах не передовой части технологического потенциала, но устаревшей системы управления (собственно, при сохранении принципиальных, ключевых элементов этой системы по-другому не может и быть: ведь политическая власть принадлежит им, и принципиальные решения принимают в конечном счете именно они!) Вместо оздоровления последней и придания ей способности продолжать развитие передовых технологий, с разрушением

Советского Союза произошло уничтожение их основной части ради удобства деградирующих опережающими темпами и не справляющихся со своими функциями институтов управления.

Это было вызвано доминированием не современных технологий, конфликтовавших с устаревшей системой управления, но устаревших воспроизводственных контуров, находящихся с ней в гармонии (еще в начале 80-х годов треть работников реального сектора даже по открытым официальным данным была занята ручным трудом). Устаревшая управленческая система победила элементы высоких технологий из-за незначительности удельного веса и общественного значения последних, связанных в том числе с их территориальной и социальной локализацией.

Последствия этой победы были эффективно и беспощадно усилены внешними конкурентами нашего общества, кровно и объективно заинтересованными в его деградации.

В результате Россия откатилась назад – именно тогда, когда Запад сделал рывок вперед. Строго говоря, он сделал его на наших костях: использовав выкачанные им из Советского Союза, а затем и из его беспомощных обломков колоссальные интеллектуальные и технологические, а также финансовые ресурсы, он в первую очередь именно благодаря им вошел в эпоху информационных технологий.

Таким образом, невнимание к взаимодействию технологий производства и управления породило глубочайший внутренний конфликт, длящийся уже более полувека, приведший к беспрецедентным в новейшей истории разрушению общества и технологической деградации. Этот конфликт еще продолжается; он и сегодня еще далеко не полностью реализовал свой разрушительный потенциал.

Конечно, советское общество и тем более государство (бывшее основой указанных отсталых технологий управления) не могли не то что разрешить этот конфликт, но даже адекватно осознать его.

Это еще раз показывает категорическую необходимость осознанного управления развитием, не говоря уже об их применении, технологий формирования общественного сознания. Ведь Советский Союз стал первой крупной жертвой их широкомасштабного, комплексного и длительного применения. Причины катастрофического характера реформ 1987-98 годов нельзя постичь без осознания того факта, что они планировались и проводились людьми, ставшими (во многом под воздействием этих технологи) сознательными и непримиримыми врагами того самого государства, которым они непосредственно или идеологически управляли.

Отправить