Книга: Вокруг Апокалипсиса. Миф и антимиф Средних веков
Назад: * * *
Дальше: Глава II. Еда средневековья: sine qua non

Часть I. Выжить в Средневековье

Глава I. Невероятные приключения климата

Между Римом и Средневековьем

В нынешние времена климатическим изменениям не зря придается серьезное значение, и шутки про «Киотский протокол» или выброс парниковых газов на фоне предыдущей истории человечества начинают выглядеть весьма двусмысленно. Хотя бы потому, что наши предки неоднократно становились жертвами серьезнейших климатических катастроф, пускай и растянувшихся на долгие столетия.
Много лет назад, в ранней юности, на автора произвел немалое впечатление фильм Г. Козинцева «Король Лир» по одноименной пьесе Шекспира — и дело даже не в сюжете, а в декорациях, откровенно вызывавших содрогание. Непрестанная морось, низкое пасмурное небо, размятая копытами лошадей липкая глина, ощущение полной безнадежности — режиссер передавал общее настроение шекспировской трагедии доступными художественными методами, отчего создалось уверенное мнение, что действие «Лира» целиком происходит в одной огромной грязной луже под ледяным дождем.
Выглядит крайне неуютно.
Примерно такое же впечатление производит жанрово-пейзажная живопись XVI-XVII веков, достаточно взглянуть на названия: «Зимний пейзаж с конькобежцами», «Сцена на льду у башни» или «Зимняя сцена на канале» голландца Хендрика Аверкампа, «Охотники на снегу», «Сумрачный день» и «Зимние игры с ловушкой» Питера Брейгеля-старшего, различные «Зимние пейзажи» Яна Авраама Беерстратена — несть им числа! На картинах этой эпохи мы наблюдаем сплошной снег и лед, с редкими вкраплениями осеннелетних сенокосов или уборки урожая.
Питер Брейгель-старший, «Охотники на снегу», 1565 г.

 

Так в чем же дело? Откуда появилось устойчивое представление о Средневековье как царстве кромешной сырости, холода, снега и мороза? Разумеется, бесконечная зима на фламандских и голландских пейзажах относится уже к Новому времени, но корни у влечения живописцев бесконечными сценками на снегу растут из XIV века. Как, кстати, и архетип «Ледяной девы» из скандинавского фольклора, позднее воплотившийся в Снежной королеве Ганса Христиана Андерсена...
Начать следует издалека, а именно со времен Древнего Рима, когда начались систематические наблюдения за погодой и, конечно же, появились записи о ее изменениях: если в общественной или политической жизни республики или империи не происходило ничего интересного, любимым развлечением хронистов были записи именно о погодных явлениях. Одни из наиболее древних сведений климате в Италии относятся к II—I векам до н. э., когда этрусский агроном Сазерн и затем его сын вели записки о сельским хозяйстве в долине реки По — они сообщают нам о крайне холодных зимах на Апеннинском полуострове, что вызывало немалые трудности при производстве вина и выращивании оливок. Другие античные авторы докладывают о замерзаниях реки Тибр, отмеченных в 398, 396, 271 и 177 годах до н. э., увеличении размеров ледников в Альпах и серьезном понижении снежной линии в горах.
Резюмируем: в конце I тысячелетия до н. э. в Европе было холодно — этот климатический период называется Похолоданием Железного века, которое закончилось примерно во времена римской аграрной революции. При жизни Юлия Цезаря и Гая Октавиана началось существенное потепление, именуемое Римским климатическим оптимумом — от латинского optimum («наилучший»). Среднегодовая температура повышается примерно на 1,5-2 градуса Цельсия, климат был не засушливым, а влажным, что сделало Северную Африку крупнейшей житницей Римской империи — там, где сейчас в Тунисе и Алжире простираются пески Сахары, колосились бесконечные хлебные поля, с которых снимался урожай объемом около миллиона тонн зерна в год, выращивался виноград, были обширны фруктовые сады.
Римский климатический оптимум вызывает отступление Альпийских ледников, что делает перевалы в Альпах проходимыми, а значит, Рим может вести военную и торговую экспансию на север по кратчайшему пути. В Германии, Британии и на севере Галлии начинают выращивать виноград, появляется винодельческая отрасль, урожаи резко повышаются.
Потепление приводит к небывалому расцвету величайшей империи Древнего мира, но все хорошее рано или поздно заканчивается: в III—IV веках по Рождеству погода снова портится, из года в год становится все прохладнее, варвары из северных регионов Европейского материка начинают смещаться к югу, к границам Рима. Дальнейшее общеизвестно — в V веке Рим заканчивает свое существование, на его обломках появляются новые варварские государства, включая Королевство салических франков, основанное Хлодвигом I в 480-х годах н. э. Это государственное ядро однажды станет Францией.
Тем временем климат становится все более скверным. Наступил т. н. Климатический пессимум раннего Средневековья, пик которого приходится на 535-536 годы по Рождеству. Это было самое резкое понижение среднегодовой температуры в Северном полушарии за последние 2000 лет, приведшее к катастрофическим неурожаям и повсеместному голоду. Слово византийскому писателю Прокопию Кесарийскому («Война», IV, 14. 5-6):
«...И в этом году произошло величайшее чудо: весь год солнце испускало свет как луна, без лучей, как будто оно теряло свою силу, перестав, как прежде, чисто и ярко сиять. С того времени, как это началось, не прекращались среди людей ни война, ни моровая язва, ни какое-либо иное бедствие, несущее смерть. Тогда шел десятый год правления Юстиниана».
Причины климатической аномалии 536 года неизвестны, снижение прозрачности атмосферы могло быть вызвано мощными извержениями вулканов (например, в необитаемой тогда Исландии, взрывом вулкана Тавурвур в Новой Гвинее в VI веке) или падением метеорита. Летописцы того времени именуют солнце «голубоватым», а такой эффект возникает лишь в случае появления в атмосфере пылевой взвеси.
В любом случае VI век оказался невероятно холодным. Святой Григорий Турский сообщает, что в 580-е годы в бывшей провинции Галлия частыми были сильные ливни, непогода, наводнения, массовый голод, неурожай, поздние заморозки, жертвами которых становились птицы. Сильно досталось и более северной Скандинавии: немецкий ученый Вольфганг Бехрингер в книге «Kulturgeschichte des Klimas» приводит археологические данные — в Норвегии VI века около сорока процентов ферм оказались заброшены, то есть их владельцы или вымерли, или мигрировали южнее.
В условиях похолодания катастрофически падает качество жизни. Епископ Фабий Фульгенций, живший в плодородном Карфагене в конце V века, жалуется: «В эти злополучные, скудные времена мы не алчем поэтической славы, ибо алчем хлеба насущного». И это Карфаген, ранее один из самых развитых сельскохозяйственных регионов!
Вновь процитируем св. Григория Турского:
-...Великий неурожай случился почти во всей Галлии. Многие выпекали хлеб из виноградных косточек или из цветов орешника; другие собирали папоротник, высушивали его, толкли и к этому подмешивали немного муки. Другие проделывали то же самое с луговой травою. А у кого совсем не было муки, те просто собирали и ели разные травы; но им раздувало животы, и они погибали».
Зимние холода чередовались с засухами, возникали эпидемии и падеж скота. Запись от 591 года:
«Приключилась великая засуха, уничтожившая траву на пастбищах. По сей причине в стадах и гуртах распространился мор, оставивший очень мало голов. Мор затронул не только домашний скот, но и разные виды лесных животных: множество оленей и прочих зверей убегали в страхе и прятались в самой глухой чащобе. Потом полили дожди, реки вышли из берегов, а сено сгнило; урожай зерна тоже оказался скудным, хотя винограда было вдоволь; что же до желудей, то они завязались на дубах, но так и не вызрели».
Зимний Амстердам, Ян Беерстратен, середина 1600-х годов. Едва ли не самый типичный пейзаж эпохи Малого ледникового периода.
Заметим, что желуди упомянуты совсем не зря — они не только использовались для приготовления муки в пищу человеку, но и составляли основной рацион выпасных свиней, кормившихся в широколиственных лесах. Нет желудей — придется забивать скотину, что может означать отсутствие способных к размножению домашних животных к следующему году и новый виток голода.
Представить себе что-то подобное во времена расцвета империи невозможно — массовый голод был практически неизвестен Риму, а особенно благополучной и богатой Галлии. Прокопий Кесарийский рисует и вовсе апокалиптические картины:
«Голод так ослабил [итальянских крестьян], что если они находили клочок травы, то набрасывались на него с яростью, пытаясь вырвать из земли с корнями; но поскольку сил у них совершенно не было, то они падали на эту самую траву, вытянув руки, и там умирали. <...> Другие, принуждаемы голодом, кормились человеческим мясом».
Темные века так именуются не столько потому, что наблюдался повсеместный упадок культуры, мысли и творчества, а летописи велись лишь в немногих монастырях, но и оттого, что после падения империи оказалась разрушена административно-управленческая система Рима, включавшая в себя и государственную заботу сельском хозяйстве. Возможно, случись похолодание раньше, организованные и целеустремленные римляне сумели бы справиться с возникшими проблемами, но сейчас исчезли ученые агрономы, культура ведения хозяйства откатилась чуть не к Железному веку, а новую модель аграрного производства еще предстояло создать.
Из рациона начинает исчезать пшеница, как злак, требующий большой заботы и трудоемкий в выращивании, — пшеницу замещает презираемая римлянами рожь, считавшаяся во времена империи едва ли не сорняком. Однако в условиях климатической аномалии более стойкая и плодовитая рожь становится основным источником муки для выпечки хлеба. Если белый пшеничный хлеб стал редкостью, предназначенной для потребления высшими классами, то простолюдины ограничивались хлебом ржаным, а то и выпеченным с добавлением муки из других злаков, выращивать которые позволял холодный климат: просо, полба, пшено, ячмень, — при Риме считавшихся культурами третьестепенными, идущими на корм домашним животным.
Сейчас крайне трудно подсчитать, какие демографические потери понесла Европа, а точнее, та ее часть, что входила в империю, по совокупности трех важнейших факторов — гибели Западной Римской империи, Великого переселения народов и Климатического пессимума раннего Средневековья, но предположительно они были колоссальны.
Выдающийся советский демограф Борис Цезаревич Урланис (1906-1981) на основании античных данных приводит цифры в 36-37 миллионов человек, населявших европейскую часть Римской империи к началу III века н. э. Дополним, что сведений по европейским землям за Рейном и Дунаем, свободным от власти Рима, нет и никогда не будет, ибо понятия «древний германец» и «статистика» несовместимы так же, как и «древний германец» и «квантовая физика».
Игра в снежки, из монастырской хроники, Милан, 1400 г. В начале Малого ледникового периода снег в Италии был настолько редким явлением, что удостаивался иллюстраций в летописях.
Поскольку в период Темных веков в бывших провинциях империи никто статистический учет населения не вел, да и не мог вести, можно с огромной осторожностью и без единого документального подтверждения говорить о снижении численности населения на ¼ или 1/5 части — ориентировочно до 28-30 миллионов. Французский ученый Кавеньяк в исследовании «Notes de demographie antique» приводит умозрительные выкладки — стабилизация демографического уровня в IV веке, резкое падение в V веке, новая стабилизация с перманентно низкой численностью населения в VI-VIII веках.
Словом, никто толком ничего не знает, остается лишь выстраивать гипотезы. Наложение друг на друга многих неблагоприятных факторов позволяет сделать вывод, что резкое похолодание V-VIII веков не привело ни к чему хорошему — мы уже упоминали о гибели огромного числа крестьянских хозяйств в Норвегии VI века. Надо думать, что в других регионах положение складывалось ничуть не лучше, а то и хуже. Исключением, скорее всего, являются земли по побережью Средиземного моря (Италия, Испания, Греция), но и там жизнь тоже была не сахар, особенно в сравнении с сытым благополучием имперского Рима. Тут мы можем оперировать лишь догадками.
Будущие Франция, Англия, Германия, Польша, Чехия, а также Скандинавский полуостров на несколько веков оказались в тисках холода. Глобальной катастрофой с видами на вымирание человека Климатический пессимум раннего Средневековья, конечно, не являлся, люди со временем приспособились к неблагоприятным погодным условиям, постепенно начали менять тип хозяйствования, но тем не менее эта эпоха являлась далеко не самой комфортной для проживания.
Злое было время. Скверное. Темные века во всех смыслах этого понятия.

Дети ледяных великанов

Старинные летописцы очень любят сетовать на дурную погоду — случись ураган, засуха, наводнение, преждевременный снег или прочие неприятности, любой монастырский хронист непременно об этом упомянет, ничуть не отличаясь от блогера XXI века: эта традиция насчитывает два тысячелетия, и вряд ли что-нибудь изменится еще через десять веков.
Но как только климат улучшается, лето становится теплым, а зима мягкой, когда дожди не являются бедствием, а засуха не выжигает поля, в хрониках начинают исчезать сведения о погоде: есть новости куда более актуальные, наподобие женитьбы сына короля или пойманного на прелюбодеянии епископа! В VIII—IX веках мы начинаем наблюдать, что погодные ужасы сменяются вполне благодушными бытовыми зарисовками тогдашних летописцев — конечно, никуда не исчезли конфликты и войны, а равно и изумительные погодные явления; однако последние становятся скорее редкими аномалиями, чем навевающей неизбывную тоску обыденностью. Можно раз в пять-десять лет пожаловаться на кошмарный град, побивший посевы, но это событие экстраординарное, не являющееся повседневной нормой. Одно исключение — странные погодные аномалии XI века.
Климат снова поменялся, наступает потепление — Средневековый климатический оптимум, продлившийся до первой трети XIV века.
В контексте этого потепления необходимо упомянуть принципиально новый демографический феномен, доселе невиданный: появление викингов. Крутые бородатые парни, несколько столетий державшие в страхе все королевства Европы, стали детьми очередного климатического изменения. Никому доселе не интересная и захолустная Скандинавия с VII—VIII веков становится центром, влияющим на европейские дела едва ли не больше, чем возвышающееся римское папство или окончательно утвердившиеся государства наподобие империи Карла Великого.
Для понимания того, что в будущем происходило во Франции и в Англии, а равно на Руси, на Сицилии и во многих других регионах Европы, следует кратко рассказать о том, кто такие викинги, откуда они взялись и в чем вообще причина их появления.

* * *

В один из летних дней 789 года на побережье англосаксонского королевства Уэссекс произошло событие, на которое обратили внимание исключительно местные летописцы. К берегу острова Портленд, в эпоху Римской империи именуемого по-латыни Винделисом, пристали три длинные ладьи, способные идти как на веслах, так и под парусами. С кораблей высадились бородатые светловолосые незнакомцы, говорившие на языке, отдаленно сходном с древнесаксонским — по крайней мере, корни большинства слов были понятны обитателям Уэссекса.
Один верхом на восьминогом коне Слейпнире. Из исландской рукописи XVIII века.
Навстречу корабельщикам вышел наместник уэссекского короля тан Беохтрик со своими людьми. Подробности беседы нам неизвестны, но закончилась она ссорой: чужеземцы убили Беохтрика, вырезали его малочисленный отряд, забрали трофейное оружие, погрузились на ладьи и исчезли в тумане моря голубом.
Эта история по меркам VIII века не выглядела чем-то шокирующим — дело насквозь житейское. Англосаксонские королевства Британии прилежно враждовали между собой, а когда близкородственные свары надоедали, принимались шпынять кельтов в Уэльсе или Шотландии, получали сдачи и вновь возвращались к внутренним разборкам. Война была делом самым обыденным, а уж если обращать внимание в летописях на каждую мелкую стычку — на одном пергаменте разоришься!
Так почему же столь незначительный инцидент на Винделисе привлек внимание хрониста, а в наши времена считается едва ли не ключевым событием VIII века в Европе, давшим старт новой эпохе?
Тут необходимо отметить, что англосаксы давным-давно были христианами — равно как и все без исключения их соседи: франки и бретонцы за Ла-Маншем, ирландцы, шотландцы и валлийцы. Реликты многобожия если и сохранялись, то на бытовом уровне или в совсем уж отдаленных и труднодоступных горных районах. Высадившиеся же в Уэссексе невоспитанные бородачи оказались самыми настоящими язычниками — что само по себе вызывало изумление и испуг.
История с таном Беохтриком — первое документальное свидетельство появления викингов. Разграбление Линдисфарна и Ярроу, набеги на Ирландию, высадка на Оркнейских и Шетландских островах — все это произойдет потом. В 789 году никто из британцев или франков даже предположить не мог, что христианская Европа столкнулась с силой, которая за три последующих столетия изменит не только границы, но и демографическую ситуацию, культуру и даже станет причиной появления новой молитвы: «А furore Normannorum libera nos, Domine!» – «От ярости норманнов спаси нас, Господи!»
* * *
Люди на Скандинавском полуострове поселились задолго до Рождества Христова. Самые ранние культуры относятся к мезолиту и периоду около шестого тысячелетия до н. э. За две-три тысячи лет до н. э. в южной Скандинавии появляются носители «культуры боевых топоров и шнуровой керамики», которые, предположительно, становятся ядром зарождения германских народов — они мигрируют на север от Ютландского полуострова и начинают заселять территории нынешних Швеции и Норвегии.
Впрочем, это дела совсем давние, а нас интересует период после падения Римской империи, когда группа северогерманских племен начала обособляться от остальной Европы. Великое переселение народов, крушение Рима, принятие христианства готами, франками и прочими германцами — словом, все грандиозные изменения середины первого тысячелетия нашей эры Скандинавию практически не затронули: сущий медвежий угол и дремучее захолустье, даже хуже, чем Британия, которая тоже считалась в постримские зремена скучнейшей дырой.
В период Темных веков особого интереса к Скандинавии никто из ближних и дальних соседей не проявлял: франкам было чем заняться на континенте, обитатели Британии варились в своем котле, славяне еще не подошли к берегам Ладоги и Ильменя, а в Византии о существовании далекого северного полуострова, скорее всего, даже не подозревали. Сами скандинавы оставались в относительной изоляции много веков, практически ничего не зная о бурных событиях в Европе и сосредоточившись на проблеме выживания во время похолодания.
Как мы уже рассказывали, к VIII веку климат начинает стабилизироваться: лед и снег отступают, расширяются посевные площади, урожаи зерновых можно снимать на широтах, прилегающих к Полярному кругу, качество жизни резко повышается. Итог вполне закономерен — взрывообразный рост населения.
Однако тут следует учитывать не только климатические особенности, но и географическую специфику Скандинавского полуострова. Если на территории восточной Швеции имеются обширные равнины, пригодные для сельского хозяйства, то в гористой Норвегии выращивать хлеб и пасти стада можно исключительно на узких полосках земли вдоль побережья и в долинах рек. Бесконечно дробить наделы между сыновьями невозможно — земля все равно их не прокормит. В сухом остатке: избыточное и пассионарное население, резкий недостаток продовольствия.
Скандинавия не резиновая. Что делать?
Ответ был найден довольно быстро: если на родине отсутствует свободная плодородная земля, значит, таковую надо искать за морем. Ввиду того факта, что древние скандинавы давным-давно научились строить отличные корабли, решение вопроса лежало на ладони. Первый «прототип» дракара, «Хьортспрингская ладья», найденная археологами в Дании, на острове Альс, относится к IV веку до н. э. — лодка могла вместить до 20 гребцов. Больше того, скандинавские ладьи, имеющие минимальную осадку, могли ходить по любому мелководью и проникать в узкие реки.
Вот тогда-то и начинаются первые вылазки древних скандинавов в сторону континента и Британских островов — для начала в целях больше разведывательных, чем завоевательных. Необходимо было ознакомиться с обстановкой, а таковая ясно свидетельствовала: земли там много, плотность местного населения крайне невелика, население это к молниеносным налетам со стороны моря непривычно, да и вообще не предполагает, что таковые возможны. Существуют и документальные свидетельства — процитируем ученого, богослова и поэта VIII века Флакка Альбина (Алкуина):
«Триста пятьдесят лет мы и наши отцы жили в этой прекрасной земле, и никогда прежде Британия не ведала такого ужаса, какой познала теперь, после появления язычников. Никто не подозревал, что грабители могут приходить из-за моря».
Ключевые слова здесь — «никто не подозревал». За столь благодушное неведение пришлось очень дорого заплатить.
Теперь надо объяснить, что же мы вообще подразумеваем под термином «викинг».
Само слово образуется из двух частей: vik, то есть «залив, бухта», и окончания -ing, обозначающего общность людей, чаще всего родовую — сравним: Меровинг, Капетинг и т. д. Получаем «человек из залива». Исходно дружины викингов составлялись из тех самых излишков населения — младшие сыновья, не наследующие надел, люди, покинувшие род сами или изгнанные из него, а то и просто искатели приключений, богатства и славы. То есть не оседлые скандинавы-земледельцы.
Впрочем, почему только скандинавы? В составе экипажа корабля мог оказаться кто угодно — норвежец, венед, руянин, приладожский кривич. После того как скандинавы начали осваивать «Путь из варяг в греки» через Неву, Ладогу, Волхов и далее в бассейн Волги, в составе дружин начало появляться немало славян, тем более что политеистические пантеоны Скандинавии и Древней Руси были очень близки, и на этой основе можно было весьма быстро найти общий язык. Не столь давно археологами были найдены, очевидно, новгородские поселения в Исландии — это значит, что славяне вместе со своими приятелями-норманнами отправились на покорение безвестной земли в Северной Атлантике...
Итак, викинг — это не профессия, не национальность и не род занятий. Это социальный статус, маргинальная социальная группа, нечто среднее между солдатом удачи, лицом без определенного места жительства и бандитом в составе организованной группы лиц скандинавской (и не только) национальности. Такие добры молодцы безо всякой сопливой рефлексии могли запросто ограбить соседний фьорд, своих же сородичей-норвежцев или свеев — прецеденты известны.
В большинстве они не были ограничены обязательной для оседлых скандинавов системой моральных табу и постепенно стали полагать, что стоят выше скучных земледельцев хотя бы потому, что в религиозной сфере началась сакрализация войны — достаточно вспомнить о культе богов-воинов, Одина, Тора и других.
Наконец, именно викинги «изобретают» морскую пехоту в том виде, в каком мы ее знаем, — противопоставить их незамысловатой тактике европейцам-христианам было нечего. Выработанная древними скандинавами схема являлась простой, как угол стола. но невероятно эффективной: внезапный налет практически в любой точке морского или речного побережья (снова вспомним о способности дракаров ходить по мелководью), а после успешной атаки столь же молниеносное отступление, пока противник не успел подтянуть сколь-нибудь значительные силы — ищи-свищи потом этих головорезов в океане.
Конечно, потом викинги займутся респектабельной торговлей, ради любопытства откроют Исландию, Гренландию и Америку и пойдут служить в «варяжскую дружину» к византийским императорам, но в конце VIII — начале IX века они занимались исключительно самыми вопиющими грабежами, захватом земель в Англии, Ирландии и на материке, работорговлей и прочими не менее увлекательными, романтическими и прибыльными делами...

* * *

Попавшая под удар викингов Европа в очередной раз стала жертвой климатических изменений — средневековый оптимум согнал скандинавов с насиженных и ранее холодных земель. Они пошли искать лучшей доли к заморским соседям. Что характерно, лучшую долю они нашли довольно быстро. Здесь мы не будем останавливаться на истории колонизации викингами Британии, поскольку нас интересует Франция — а конкретно столь важный регион королевства, как северо-запад бывшей римской провинции Лугдунская Галлия, впоследствии Нижняя Нейстрия, а с 910-х годов — Нормандия, из-за которой на протяжении грядущих столетий будет сломано немало копий в самом прямом смысле этих слов.
Вильгельм I Завоеватель, герцог Нормандский. Фрагмент ковра из Байё, приблизительно 1070-е годы.

 

Вкратце: десанты викингов на побережье Нижней Нейстрии начались в 790-800 годах, при царствовании Карла Великого. О захвате земель речь пока не шла, набеги имели единственную цель — взятие богатой добычи в многочисленных монастырях. Безобразия продолжались целое столетие, до тех пор, пока король Западно-Франкского королевства Карл III Простоватый из династии Каролингов осенью 911 года не заключил с вождем датских викингов Ролло (настоящее имя — Рольф Пешеход) договор, по которому означенный Ролло получает в вечное и наследное владение «земли от реки Эпт до моря», где и может поселиться со всеми своими людьми. Это значило, что датчанам отходили три крупных епископства — Руан, Эвре и Лизье.
В свою очередь, Ролло по договору обязывался принять крещение, принести личный оммаж королю и защищать владения Карла III от вторжения посторонних викингов, которые надоели франкам хуже горькой редьки: скандинавские разбойники уже давно взяли манеру подниматься вверх по Сене и грабить Париж с окрестностями.
Таким образом, датчанин Рольф Пешеход входит в историю как Роберт I, герцог Нормандии, со столицей в городе Руане. В свою очередь, из хроник навсегда исчезает Нижняя Нейстрия, заменяясь всем известной Нормандией — от слова Nortmanni, «северные люди».
Знал бы девятьсот лет назад император Октавиан Август, чем закончится история провинции Лугдунская Галлия, реорганизованной им в 27 году до нашей эры, — никогда бы не поверил. Однако северные варвары из далекого Даннмерка получили свою долю римского наследия, вскоре заговорили на французском языке и стали вершителями судеб северо-западной Франции лишь потому, что скудные земли Скандинавии по окончании раннесредневекового похолодания не смогли прокормить «лишних людей».

Стало тепло. А что дальше?

Точно определить временные границы средневекового климатического оптимума и причины его возникновения весьма затруднительно. Считается, что потепление началось в середине VII века, пика достигло к 1100 году и продолжалось до начала XIV века — а конкретно до 1315-1317 годов, когда в результате внезапного и резкого похолодания начался Великий голод — о нем мы еще подробно расскажем позднее.
Давайте установим пределы теплого периода с 800 по 1300 год, так будет проще. К тому же ориентировочно с IX века мы можем оперировать демографическими данными — появляются дошедшие до наших времен документы, позволяющие (пускай и с немалой погрешностью) судить о численности населения Франции. Самый старинный документ был составлен аббатом монастыря Сен-Жермен де Прэ Ирминоном — бумага, известная как «Полиптих Ирминона», повествует нам об инвентаризации владений аббатства, проведенной в 823 году.
Аббат подошел к делу с серьезностью и ответственностью опытного бюрократа, в список включены имена 10 282 человек, арендаторов и их детей, а также упоминание о сервах-рабах, еще около 2000 душ. На сельскохозяйственных площадях аббатства в 17 тысяч гектаров проживало в общей сложности 12 тысяч человек в двадцати пяти деревнях. Выходит, плотность населения в районе Сен-Жермен составляла 72 человека на квадратный километр, но тут следует сделать оговорку: учитываются только пахотные и выпасные площади, а не лесные угодья, принадлежащие монастырю. В последнем случае количество гектаров увеличивается до 221 тысячи, а число людей — до 22 тысяч с падением плотности до 10 человек на гектар.
Встает вопрос: можно ли перенести данные выкладки на всю территорию Франции начала IX века и тем самым вычислить общее население королевства? Видимо, нет, поскольку область вокруг Сен-Жермен спокон веку была заселена гораздо плотнее, чем соседние территории, да и без малого 90% земель аббатства являлись лесными угодьями.
Французские демографы XX века, используя на основании «Полиптиха Ирминона» разные методы подсчета, получают колоссальный разброс в численности населения Франции — от 5 до 22 миллионов, что совершенно неприемлемо. Б. Ц. Урланис в книге «Рост населения в Европе. Опыт исчисления» попытался сопоставить результаты исследований французов и называет цифру в 6-6,5 миллиона человек по состоянию на 823 год и 9-10 миллионов к 1000 году.
Для чего нам нужны эти цифры? Для понимания демографических процессов во Франции на фоне улучшения климата. Собственно, к XI веку Франция сталкивается с той же проблемой, что и Скандинавия двумя столетиями ранее, — демографическим взрывом и переизбытком населения, при довольно вялом расширении посевных площадей. Людей стало больше, еды меньше. Увеличение пахотных земель за счет вырубки лесов стоит под большим вопросом — лес является собственностью феодалов, как светских, так и церковных (аббатства), но последние вскоре приходят к пониманию необходимости такого шага.
Проще говоря, вызрел очередной кризис, да такой, что лучше бы этого проклятущего климатического оптимума вообще не было. В прежние времена, при весьма низкой, но стабильной численности населения, прокормиться было куда проще даже при вечно плохой погоде!
Тут следует непременно заметить, что абстрактное «потепление» вовсе не означало абсолютной стабильности климата — таковая установится лишь в ХП-ХШ веках, что хорошо заметно по статистике неурожаев в Европе вообще и Франции в частности. Дo нас дошли сведения о двадцати девяти аграрных катастрофах в период с середины VIII века до начала XII века.
Французский медиевист Пьер Бонасси в книге «50 ключевых слов средневековой истории» от 1981 года приводит весьма любопытную статистику массовых неурожаев общеевропейского масштаба — 6 голодных лет за время с 750 по 800 год, 12 неурожаев с 800 по 900 год, всего 3 голода с 900 по 1000 год (причем только в начале века) и, наконец, 8 неурожаев с 1000 по 1100 год.
Это в целом по Европе. Для Франции пейзаж XI века выглядит совсем грустно — 26 неурожайных лет, абсолютный рекорд. Ничего подобного не отмечалось ни до, ни после XI столетия, и объяснений этой природной аномалии доселе не существует.
Дадим слово бенедиктинскому монаху Раулю (Радульфу) Глаберу, оставившему нам интереснейшую хронику «История своего времени в пяти книгах», написанную в период с 1030 по 1040 год. Цитата довольно обширна, но ее следует привести полностью для того, чтобы понимать устрашающий масштаб происходившего в те годы:
«...В 1027 г. землю начал опустошать голод, и род человеческий был угрожаем близким разрушением. Погода сделалась до того худа, что невозможно было найти минуты ни для посева, ни для уборки хлеба, вследствие залития полей водою. Казалось, что все стихии обрушились и вступили в борьбу друг с другом, а между тем собственно они повиновались Божьей каре, наказывавшей людей за их злобу. Вся земля была залита непрерывными дождями до того, что в течение трех лет нельзя было иметь пяди земли, удобной для посева. Зерновая мера на самых плодородных землях не давала более сам-шесть. Этот мстительный бич начался на востоке, опустошил Грецию, потом Италию, распространился по всей Галлии и, наконец, постиг Англию. Его удары обрушились на всех без различия. Сильные земли, люди средние и бедняки равно испытывали голод, и чело у всех покрывалось бледностью; насилия и жестокости баронов смолкли пред всеобщим голодом. Если кто-нибудь хотел продать съестное, то мог спросить самую высокую цену и получил бы все без малейшего затруднения. Почти везде мера зернового хлеба продавалась по 60 золотых солидов; иногда шестую часть меры покупали за 15 солидов. Когда переели весь скот и птиц и когда этот запас истощился, голод сделался чувствительнее, и для укрощения его приходилось пожирать падаль и тому подобную отвратительную пищу; иногда еще, для избавления от смерти, выкапывали из земли древесные коренья, собирали травы по берегам ручьев; но все было тщетно, ибо один Бог может быть убежищем против Божьего гнева.
Но, о ужас, поверят ли тому, свирепство голода породило примеры жестокости, столь редкой в истории, и люди ели мясо людей. Путник, подвергнувшись нападению на дороге, падал под ударами убийц, они разрывали его члены на части, жарили их и пожирали. Другие, убегая из своей страны, чтобы вместе с тем убежать и от голода, были принимаемы в дома, и хозяева душили их ночью, чтобы после съесть. Некоторые показывали детям яйцо или фрукт, заманивали их в сторону и пожирали. Во многих местах отрывались трупы для подобной же ужасной цели. Наконец это безумие, эта ярость дошла до того, что существование животного было безопаснее, нежели человека, потому что, по-видимому, есть мясо людей начало обращаться в обычай. Один злодей в г. Турнюс (на р. Соне, близ Макона) осмелился выставить на рынке для продажи вареное человеческое мясо, как то обыкновенно делалось с мясом животных. Его схватили, и он не запирался; суд приказал связать его и сжечь; но нашелся другой, который в ту же ночь украл это самое мясо, выставленное тем на продажу и зарытое в землю; он пожрал его, но и был точно так же сожжен.
Близ Макона, в лесу Шатене, стоит уединенная церковь, посвященная св. Иоанну. Какой-то негодяй построил близ нее хижину, где он резал всех, которые искали у него убежища на ночь. Случилось однажды, что к нему зашел путник со своею женой; но, заглянув в угол хижины, он заметил там головы мужчин, женщин и детей. Смущенный и побледневший, он хотел уйти, но кровожадный хозяин воспротивился и силою хотел удержать его; страх смерти придал ему силы, и кончилось тем, что путник спасся вместе с женою и поспешно отправился в город. Дано было знать о сем графу Оттону и другим жителям города; в ту же минуту послали большое число людей, чтоб проверить показания путника; они поспешили на место и нашли там того зверя в своем логовище, а в хижине его было 48 голов зарезанных и пожранных им жертв. Злодея привели в город и сожгли; я сам присутствовал при его казни.
В это время придумали в той провинции одно новое средство для питания, о котором, я полагаю, прежде никогда не думали. Многие начали мешать последние остатки муки и отрубей с белой землею, похожею на глину, и делали из такой смеси хлеб для утоления голода. Эта пища служила им последнею надеждою на спасение от смерти, но успех не соответствовал их желаниям. Лица их делались бледными, кожа натягивалась и пухла, голос слабел и напоминал собою жалобный крик издыхающих птиц. Умирающих было так много, что не успевали их погребать, и волки, привлекаемые запахом трупов, начали нападать на людей. Так как нельзя было иметь для каждого покойника отдельной могилы, по их большому числу, то люди богобоязненные открывали свои запасные ямы, в которые складывалась солонина, и клали туда по 500 трупов, а иногда и больше, если яма была значительного размера. Там валялись трупы, перемешанные друг с другом, полунагие, часто без всякого савана. Нередко полевые ямы заменяли кладбища.
Случалось, что несчастные, узнав, что другие провинции в лучшем положении, оставляли свою страну, но они погибали на дороге. Этот ужасный голод свирепствовал в течение 3 лет, в наказание за грехи людей. В пользу бедных жертвовали церковные украшения и богатства, имевшие такое назначение; но мщение небес не удовлетворялось тем, и сокровищницы церквей были недостаточны, чтобы помочь всем бедным. Часто случалось, что те несчастные, истомленные голодом, находили для себя пищу, но они вслед за тем пухли и мгновенно умирали».
Цитируется по изданию: История Средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том II. СПб., 1864. Перевод М. М. Стасюлевича.
Мы никак не можем упрекнуть Рауля Глабера в вымысле или преувеличениях — в те времена хронисты отличались старательностью и прилежанием, тем более что монах описывает события, которые наблюдал лично.
Так в чем же, собственно, причина всех этих неимоверных ужасов? Возросшее демографическое давление и погодные аномалии — это лишь часть проблемы. Выше мы упоминали о разрушении римского типа хозяйствования и необходимости появления новой модели аграрного производства. Это печально, но со времен падения Рима вменяемая модель к XI веку так и не была создана. Имелся более или менее рабочий прототип, если угодно — альфа-версия, которая пусть и со сбоями, но работала в условиях прохладного и малонаселенного раннего Средневековья.
Как только людей стало больше определенного предела, система начала «вылетать» и «виснуть».

* * *

Давайте разберемся.
Хоть ты тресни, но необходимо было создать действенную схему, гарантировавшую продовольственную безопасность — во-первых, голодали не только крестьяне, но и бароны, а во-вторых, последние отлично понимали, что трудовое пейзанство — основной источник дохода и следует заботиться о сравнительном благополучии смердов: иначе самим не выжить. Всерьез задумываться об этом во Франции стали как раз в тот самый голодный XI век.
Римская сельскохозяйственная модель была способна обеспечить растущее население империи большим выбором и разнообразием продуктов: пшеница — это одно дело, но вместе с ней массово разводился виноград, оливковые и фруктовые деревья, а государственные и частные землевладения снабжали города мясом, большим выбором сыров и битой птицей.
Известно, что легионеры Цезаря жаловались, когда из-за прекращения подвоза зерна им пришлось питаться мясом: сильнейшая армия мира одерживала свои победы, находясь на вегетарианской диете. Однако следует извлечь из архивов рекомендации Катона Старшего, который в своем фундаментальном труде «О сельском хозяйстве» («De agri culture») не без доли черного юмора сообщает:
«Как разумнее всего использовать сельские земли?
Прибыльным разведением скота.
А что лишь немного уступает скотоводству?
Разведение скота, приносящее умеренную прибыль.
А вслед за этим?
Крайне малоприбыльное разведение скота.
Ну, а затем?!
Землепашество».
Надо помнить о тесной кооперации между городом и деревней в Древнем Риме: весьма развитое промышленное и ремесленное производство снабжало село всем необходимым, от высококачественных орудий труда до предметов домашнего обихода. С падением Рима начинается отток городского населения в более сытую сельскую местность, так же поступает и военно-аристократическая элита варваров (Меровинги), предпочитавшая жить не в приходящих в упадок римских городах, а в своих земельных владениях — они-то постепенно и становятся региональными центрами административно-хозяйственной активности, разумеется, совершенно ничтожной по сравнению с временами империи.
Всеобщая варваризация сказывается и на ремесле, прежде всего на обработке металла для хозяйственных нужд — доходит до того, что одним серпом могли пользоваться на протяжении нескольких поколений, ибо купить новый было практически невозможно или стоил он очень дорого. После крушения Римской империи исчезло и массовое товарное производство, поставленное римлянами на широкую ногу. В имперские времена работали крупные фабрики с многочисленным персоналом как из рабов, так и свободных людей, в свободной продаже находились любые вещи, необходимые человеку: от посуды и тканей до оружия и сельскохозяйственных инструментов.
Рим сгинул, его промышленность исчезла вместе с государством, и практически сразу в Европе образовался острейший дефицит товаров, а главное — профессиональных ремесленных кадров, эти товары производящих. Вещи (особенно металлические!) становятся огромной ценностью, и такое положение дел продолжается вплоть до финала Средневековья и наступления Нового времени с появлением первых мануфактур.
Ситуацию с хроническим дефицитом всего и вся лучше всего отражают многочисленные средневековые завещания (достаточно почитать хоть последнюю волю Уильяма Шекспира), сохранившиеся до наших дней. В этих документах старательно перечисляются все предметы, находящиеся в доме, — швейные иголки, кухонная утварь, прикроватные принадлежности, носовые платки, одежда и так далее. Сейчас никому и в голову не придет завещать банку из-под соленых огурцов, а тогда этот стеклянный сосуд представлял бы немалую ценность!
Соответственно, раннесредневековое законодательство («варварские правды») обращало особое внимание на охрану движимого имущества — покушение на собственность иногда приравнивалось к убийству свободного человека, а это о многом говорит: необходимых для существования человека предметов настолько мало и они настолько редки, что компенсация за кражу влекла за собой неподъемный штраф.
На таком вот безрадостном фоне хиреет и сельское хозяйство — а тут еще похолодание, исчезновение образованных агрономов, беспрестанные войны с нашествиями и прочие фатальные неудобства. Единственным и крайне сомнительным плюсом Темных веков приходится считать резкий демографический провал: можно было эмпирическим путем на протяжении нескольких столетий отыскать какую-никакую схему, при которой население зачастую недоедало, но массово от голода не вымирало.
В действительности аграрная культура (если последнее слово вообще применимо к данной эпохе) Темных веков находилась на расплывчатой грани между собирательством и обработкой земли. Пример тому — каштан, получивший большое распространение в Европе: плоды каштана могут использоваться для производства муки, по своему качеству не уступающей ржаной. В эту же категорию мы отнесем дикую грушу и дикое яблоко — вполне возможно, одичавшие и выродившиеся со времен богатых садов времен Рима. Да и рубеж между хозяйством лесным и хозяйством культурным, возделываемым, был сильно размыт — леса, покрывавшие колоссальные площади, являлись исправным поставщиком продовольствия.
Сейчас это прозвучит странно, но прежде всего лес был пастбищем (помните упоминание желудей св. Григорием Турским?), и лишь во вторую очередь — источником древесины: если аристократы имели право охотиться в своих лесных угодьях, получая на стол мясо дичи, то простецы выпасали в богатых дубом широколиственных лесах свиней, питавшихся желудями. Основой животноводства Темных веков было разведение поросят и овец при сравнительно малом числе крупного стойлового скота — уход за коровой и ее содержание на порядок сложнее, чем присмотр за овцами или практически всеядными свиньями.
Итальянский медиевист и культуролог Массимо Монтанари в книге «Голод и изобилие. История питания в Европе» утверждает:
«...один гектар леса может прокормить одну или двух свиней, один гектар луга — нескольких овец, один гектар пашни, даже учитывая смехотворные урожаи тех времен (вплоть до XIV в. они редко превышали сам-три), дает определенно больше. Уже не говоря о том, что зерно хранится легче и дольше, чем мясо (при оптимальных температуре и влажности просо можно хранить 20 лет), из него можно приготовить более разнообразную пищу».
В условиях улучшения климата и роста населения выбор был однозначен — производство зерна. А следовательно, вырубка лесов под новые посевные площади.
Решение принято, пора браться за дело — нужно много хлеба любой ценой! Цена, как обычно, оказалась очень высокой.
Торгующие крестьяне, Альбрехт Дюрер, 1512 г. Характерный типаж виллана оставался неизменным вплоть до XIX века.

* * *

Массимо Монтанари, Фернан Бродель и Жан Фавье, историки, к чьим работам мы еще неоднократно будем обращаться в будущем, в один голос утверждают: начиная ориентировочно с VIII века во Франции начинается грандиозный по своим масштабам процесс «внутренней аграрной колонизации» за счет отвоевания у дикой природы площадей под распашку и скотоводство.
Следует напомнить, что Великий Европейский лес в эпоху Рима занимал фантастические, запредельные площади на пространстве от Урала до Испании. Миллионы квадратных километров леса с редкими вырубками или участками лесостепей. Пожелай вы добраться от района нынешней Москвы до римской Лютеции-Парижа во времена Августа или Траяна, вам пришлось бы преодолеть две с половиной тысячи километров по сказочным чащобам с единичными поселениями варваров и уймой дикого зверья.
Пожалуй, это была самая выдающаяся атака человека на лес за всю историю Европы — исследователь Луи Бадре в «Истории французских лесов», опубликованной в 1983 году, приводит расчеты, что к 1000 году лесные угодья королевства занимали 26 миллионов гектаров, после внутренней колонизации осталось всего 13 миллионов. Аббатства, владеющие обширными землями, привлекают новые рабочие руки щедрыми посулами, растет число деревень, в провинции Дофинэ крестьяне, обработав долины, начинают осваивать в Альпах горно-лесной пояс — а это еще одно свидетельство наступления климатического оптимума: снег отступает выше, после вырубок и раскорчевки можно обрабатывать землю на высоте около километра и снимать стабильные урожаи.
Неблагоприятные последствия столь бурного развития хлебного производства очевидны. Эрозия почв или полная вырубка леса — это, в сущности, мелочи. Гораздо хуже другое: возросшее население становится накрепко зависимым от природных аномалий и неурожаев — что мы и видели на примере ужасного рассказа монаха Рауля Глабера, процитированного выше.
Ранние заморозки, обильные дожди, засуха — все они ставят под угрозу благополучие и жизнь огромного числа людей, а особенно поденных наемных работников сельского хозяйства, ставших наиболее уязвимой социальной группой, поскольку хлебные запасы, на которых можно протянуть до следующего урожая, остаются в руках владельцев земли, Церкви, феодалов и свободных зажиточных крестьян...
Прежняя система лесного собирательства и выпаса в лесах животных, совмещенная с ограниченными посевными площадями, в новых условиях работать не могла — повышение рождаемости сразу выявило продовольственные проблемы и разрушило баланс; в свою очередь, «аграрная колонизация» вызвала новый, ранее неизвестный кризис: выбор в пользу массового производства хлеба (весьма слабо компенсировавшегося овощами и зеленью) многократно усилил риски голода. Причем эти риски оправдывались с удручающей регулярностью.
Возник порочный замкнутый круг.

* * *

Несколько слов о лесном хозяйстве. Легенды о Робин Гуде возникли не на пустом месте, и популярность этого персонажа в простонародье более чем объяснима. Как мы выяснили выше, процесс исчезновения лесов принял широкий размах.
С развитием «аграрной колонизации» центральной тенденцией становится повсеместное отторжение прав крестьянских общин на пользование лесами в пользу Церкви и аристократии. Лес становится «дефицитом», а использование его ресурсов (охота) — привилегией. Появляется регламентация в совершенно немыслимых прежде областях — к примеру, «право на желуди»: хочешь выпасать своих поросят в лесу господина барона, изволь выкупить у него лицензию. Ну, а охота в господских угодьях становится преступлением, приравненным к человекоубийству: за браконьерство следовали самые изощренные наказания.
Собственно, непримиримый конфликт Робин Гуда, Малютки Джона, отца Тука и их развеселой братии с шерифом Ноттингемским и Гаем Гисборном имеет самую что ни на есть социальную и классовую подоплеку, а вовсе не является романтической историей про благородных разбойников — окрестное крестьянство лишено традиционного доступа к лесным ресурсам, охотиться имеют право только «люди короля», сложившийся веками продовольственный баланс рушится, деревенские проявляют вполне обоснованное возмущение.
За Ла-Маншем обстановка складывалась ничуть не лучше — достаточно вспомнить о восстании крестьян в Нормандии (где, заметим, не было крепостной зависимости!) в конце X века. О мятеже есть упоминание в «Histoire des dues de Normandie» авторства монаха и летописца Гийома де Жюмьежа, написана хроника около 1070 года. Бунт был поднят нормандскими крестьянами из-за важнейшей причины — они требовали «пользоваться по своему усмотрению лесами и водами». Восстание было подавлено с запредельной жестокостью Раулем д’Иври, впоследствии графом и дядюшкой тогдашнего герцога Нормандского, — бунтовщикам рубили руки и ноги, что лишь доказывает: борьба за пользование ресурсами велась с колоссальным ожесточением.
Отдельно отметим, что Рауль д’Иври происхождение имел самое сиволапое — отцом его был богатый мельник и землевладелец по имени Эсперленг, а матерью — бывшая наложница герцога Вильгельма I Длинный Меч, родившая последнему вне брака наследника Ричарда Бесстрашного. Что совершенно не помешало потомку мельника и конкубины Раулю резать своих соплеменников ради нарождавшихся сословных привилегий!
Есть обоснованное подозрение, что нормандский бунт 996 года — явление не исключительное и не единичное, и уж тем более удивительны настолько лютые репрессии — мы помним, что с разрешения датчанам Ролло Пешехода поселиться на этих землях прошло всего-то 85 лет, и все нормандцы разных сословий, в сущности, были «своими», потомками свободных скандинавов, а не какими-то чужаками-французами!
Выходит, что на фоне демографического роста, «аграрной колонизации» и изменения типа хозяйствования всего за какое-то столетие социальное и классовое расслоение настолько возросло, что в борьбе за сокращающиеся лесные угодья можно было без зазрения совести рубить руки-ноги даже «своим». Точнее, уже чужакам, так как религиозно-родоплеменная идентичность нормандских викингов столетней давности (датчанин/швед, поклоняюсь Одину, военный вождь лишь первый среди равных) стремительно сменилась идентичностью сословной: господа со всеми преференциями и бесправное быдло, осмелившееся покуситься на статусную привилегию — охотиться и, как следствие, кушать мясо дичи.
Ключевое слово здесь — мясо. Продукт, в течение «хлебной революции» ставший роскошью для низов и знаком общественного положения для аристократии.

* * *

Давайте подведем некоторые итоги.
Выработанная к XII-XIII векам новая аграрная схема, — постримская и постварварская, — пусть и обладала самыми грубыми недостатками, но наконец-то заработала. Прежде всего себя смогли обеспечить питанием социальные низы, и, хотя основу рациона составлял хлеб со второстепенными злачными культурами, в пищу использовалось великое множество овощей и зелени — капуста, репа, чеснок, лук-порей, репчатый лук, огурцы (засаливание огурцов имеет древнейшую традицию). А равно плодовитые и живучие бобовые, только не знакомая нам фасоль, завезенная позже из Америки, а обычный горох и чечевица.
Огородничество и раньше было развито, но теперь овощи становятся существенным дополнением к столу — особенно в случае дефицита хлеба. Кстати, не сохранилось никаких регламентов, касающихся крестьянского огорода; судя по всему, пейзане могли выращивать у себя на участке все что душе угодно.
С «аграрной колонизацией» приходит осмысление вроде бы ранее очевидного факта — надо создавать крупные запасы зерна, которые позволят пережить вполне возможный недород.
«Продовольственными хабами» становятся многочисленные аббатства, владеющие обширными пахотными землями, и, в меньшей степени, замки сеньоров. Поскольку число деревень после расчистки «диких площадей» за VIII—XII века увеличилось на порядки, центром притяжения стали города — тут мы видим ситуацию, обратную древнеримской: не город способствует развитию села, а деревня становится причиной роста городов как обменно-торговых центров. В свою очередь, исправно снабжающийся продовольствием из окрестностей город, повторяя античную историю, начинает постепенно превращаться в средоточие примитивной промышленности, а не только выполнять функции религиозного центра, как это было в конце Темных веков.
Климат стабилизируется настолько, что XII-XIII столетия становятся если не «золотым веком» аграрной экономики Средневековья, то, по меньшей мере, не испытывают жутких потрясений прошлых веков — бесспорно, неурожаи и призрак голода никуда не исчезли, но таковые становились явлениями локальными, иногда поражавшими отдельные регионы и не принимавшими сокрушительного общеевропейского масштаба.
Тут можно снова упомянуть о природных рисках, оказывавших влияние на «хлебную концепцию» массового питания: сезонная засуха вела к резкому сокращению производства, но это компенсировалось созданными в предыдущие годы запасами как посевного зерна, так и зерна, идущего в пищу. Неудивительно, что к XII веку в моду снова входит пшеница: это означает, что аграрная культура резко возросла, а погодные условия позволяли выращивать этот достаточно чувствительный к теплу злак даже в Англии и Скандинавии.
Где достаток — там и излишки. А там, где излишки, человеку становится необязательно ежедневно думать о хлебе насущном, в результате чего мы наблюдаем в Европе следующий после Каролингского ренессанс, так называемое «Возрождение XII века», Renaissance du XIIе siecle, сопровождавшееся бурным ростом интеллектуальной и культурной активности, удивительным после недавнего варварства подъемом литературы, скульптуры, поэзии и архитектуры.
Согласимся, что писать стихи или строить базилику Сен-Дени на голодный желудок не станешь, а для возведения грандиозных соборов нужны рабочие руки, напрочь отсутствовавшие еще триста-четыреста лет назад. И этих рабочих надо хорошо кормить, чтобы не валились с ног без сил.
Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что обязаны появлением изумительного по своей красоте и изяществу дуомо в Сиене, рыцарским романам Кретьена де Труа, стихам и трактатам Хильдегард фон Бинген или становлению Парижа как ведущего культурного центра повышению среднегодовой температуры всего-то на 2 градуса Цельсия начиная с VIII века. Что и вызвало аграрную революцию Средневековья, демографический всплеск и, как следствие, расцвет эпохи, продолжавшийся до 1315-1317 годов, когда прозвенели первые звоночки, извещающие о наступлении Малого ледникового периода.
Но об этом мы поговорим в разделе, посвященном неимоверным по своим масштабам кризисам XIV века.
Назад: * * *
Дальше: Глава II. Еда средневековья: sine qua non