На следующее утро я пару часов игрался с новым шпионским оборудованием, пока наконец не нацепил светлый парик и не оделся по случаю в синий двубортный костюм в тонкую полоску и бордовую шелковую рубашку с темно-зеленым галстуком от «Сулки». При деньгах и успешный, но при этом не канцелярская крыса с дневной работой. У начальника на фотографии в моем паспорте была белая рубашка. Я привесил 38-й под левую подмышку. «Дерринджер» отправился в маленький кармашек в брюках, над правым бедром. Отражение в зеркале в ванной излучало благополучие. Хотелось проверить сообщения в café-tabac, но из-за золотой шевелюры, как у Либераче, пришлось бы отвечать на слишком много вопросов Альфонса.

Далекие колокола пробили час, когда я вошел в «Гран Вефур». Меня громко приветствовал мой личный официант Арман Перрин – «Bonjour, Monsieur Favorite!» – с теплом и фамильярностью, как мы и договаривались по телефону. Я бросил взгляд в зал, сдавая куртку и сумку. В дальнем углу сидел Стерн, чах над пивом. Я знал, что он заявится пораньше. В моем сообщении говорилось «ровно в полдень», и я пришел секунда в секунду. Пусть безмозглый сыскарь думает, что я какой-то воротила, у которого время – деньги. Из тех ребят, что заставляют копов ждать.

Арман провел меня к столу, театрально разыгрывая раболепную услужливость. Стерн поднял взгляд, повел большим носом, но не поднялся навстречу, когда официант выдвинул мне стул. На нем все так же криво сидел все тот же уродливый мохеровый костюм бурого цвета, как в последний раз, когда я его видел. Наверное, других у него и не было. Арман справился по-французски, не желаю ли я «un apéro». Я понял, что он про аперитив. Лягушатники верят, что алкоголь перед едой стимулирует аппетит.

– Que me conseillez-vous? – я спросил, что он порекомендует. Акцент прозвучал как надо.

– Un Lillet blanc, Monsieur Favorite. Il est tres agréable.

– Bien. Un nouveau goût pour moi.

На это Арман ответил, что новый вкус полезен для души, и удалился с резким поклоном. За то, что помог убедить дуболома из уголовки, будто я знаток местного кваканья, Арман только что заработал большие чаевые.

– Лейтенант Стерн, – сказал я, когда мы остались наедине. – Я Джон Фаворит.

Стерн не ответил, пристально уставившись на меня без выражения.

– Как обращаться к вам, офицер?

– Можешь звать меня «сэр», – буркнул он.

– Да пошел ты! – сорвался я, отодвигаясь из-за стола. – Все, поговорили, до свидания.

– Эй. Остынь. Я не хотел обидеть.

– В последний раз я называл другого человека «сэром» на войне. – Я смахнул воображаемую пылинку с дорогого галстука.

– Да. Я своего старшего тоже ненавидел. Меня зовут Дэн. Где служил?

– Северная Африка, – сказал я. – Будь добр, покажи документы, Дэн. Чтобы все было как положено.

Стерн насупился, выудил бумажник из заднего кармана как раз тогда, когда вернулся с моим бокалом Арман. Очередной скорострельный обмен французским запудрил детективу мозги еще больше. Значок Стерна был приколот к клапану из фальшивой кожи аллигатора напротив пергаминового окошка с карточкой полицейского департамента Нью-Йорка. Я деланно прочитал каждое слово в своих аптечных очочках. Не больно-то мне это было надо. Просто лишний раз измывался.

– Твоя очередь, – прошипел Стерн. Когда он говорил, его губы почти не двигались, как у какого-то третьесортного чревовещателя. – Показывай, что там у тебя.

Я передал Стерну паспорт из сумки. Он уставился в него, переворачивая страницы с внешним безразличием. Показуха. Уловка копа, чтобы замаскировать напряженный поиск улик. Я попивал «Лилле». Слабый цитрусовый привкус, испорченный длительным, горьким, каким-то лекарственным послевкусием. Второй раз не закажу.

– Нашел, что искал? – спросил я.

Стерн вернул паспорт.

– Похоже, много путешествуешь, – сказал он.

– Дела.

– И какие это дела?

– Разные. Недвижимость. Денежный рынок. Импорт. Экспорт. Что угодно, где можно честно заработать на жизнь.

– Почему ушел из шоу-бизнеса?

Я допил «Лилле».

– Сказать по правде, меня из него ушли. Ранение в Тунисе. Больше года провел в госпитале. Еще два – психотерапия.

– Что за психотерапия?

– Психоанализ. Остался с небольшой контузией. Мозгоправ был за мой счет. Армия наплевала на меня и забыла. А когда я наконец пришел в себя, дни больших групп уже были почти сочтены. Я нашел другой род занятий.

Стерн буравил меня взглядом так, что я почти слышал, как вращаются все две его ржавых шестеренки. Он сосредоточился на моем носе, пытаясь все сложить в уме.

– Пялишься на нос? – огрызнулся я.

– Да. Можно сказать и так. Видел только один такой рубильник. Что случилось, какая-то военная травма?

– Рак.

Тут он присмирел. Никто не любит болтать об этой хреновине. Боятся заразиться. Я гадал, как Стерн прознал о неудачной пластической операции Гарри Ангела. Здесь ему надо было отдать должное.

Вернулся за нашими заказами Арман. Стерн беспомощно посмотрел на меню.

– Ты знаешь язык, Джон. Выручай. Я здесь и пива с трудом допросился.

– Что хочешь?

– Стейк будет в самый раз.

Я заказал entrecôte à la bordelaise для легавого и noix de ris ris de veau Brillat-Saverin для себя. И бутылку «Сент-Эмильона» вдобавок.

– Итак, что стряслось, лейтенант? – спросил я, когда Арман вышел за пределы слышимости. – Ты же не приехал в самый Париж за автографом какого-то бывшего крунера.

– Твоя правда, Джонни. За твоим гребаным автографом я бы и улицу не перешел. Расскажи, что знаешь об Уоррене Вагнере.

Обожаю копов. Предсказуемые, как щенята. Как только думают, что прижали тебя, сразу становятся грознее некуда. Не на того напал.

– Мало что могу рассказать. Он был моим агентом. Не виделись с тех пор, как меня призвали в 43-м.

Стерн наклонился, взял манильский конверт с красочного ковра. Достал из него фотографию и придвинул мне.

– Он?

Я долго всматривался в рожу Уоррена Вагнера-младшего, напоминавшего Хауди-Дуди.

– Нет. Эту пташку никогда не видел.

– Это Уоррен Вагнер-младший.

– Может быть. Не знаю никакого младшего. Двадцать лет назад, когда Уоррен со мной работал, ему было под полтинник. Все закончилось, когда меня призвали.

– Значит, это его сын. Управлял агентством по поиску талантов в Брилль-билдинг.

– Видимо, унаследовал от старика. Так из-за чего сыр-бор?

– Пару недель назад Вагнера-младшего обнаружили убитым в мужском туалете в Айдлуайлде. В тот же день, когда ты вылетал авиакомпанией TWA в Париж.

– Совпадение – не преступление.

Стерн достал из конверта вторую фотографию и передал мне.

– Расскажи об этом, – сказал он. Это был глянцевый рекламный снимок. Я видел его три недели назад в отделе новостей «Нью-Йорк Таймс».

– Вот это ностальгия. Гарлем. Наверно, около 1940-го. Публиковали в «Лайфе». Негр-пианист – Эдисон Свит. Мы звали его Ножка Свит. Знаменитый левша.

– Больше нет. Ножку Свита убили где-то три недели назад.

– Это даже не совпадение. Я был в Токио.

Стерн достал из конверта очередной снимок А4. Промо-фотография меня родимого в восемнадцать лет, с зализанным черным помпадуром.

– Ты?

– Я в те годы был настоящим красавцем.

– Когда начал красить волосы?

– Наоборот. Паук Симпсон просил меня тогда краситься. Чтобы быть похожим на крунеров-итальяшек. Расс Коломбо. Перри Комо. Луи Прима. Всякие макаронники.

Мне не нравилось, к чему все идет. Пронырливый коп вышел на след. Я снова отступал. Меня спас Арман, когда пришел и открыл бордо. Стерн сказал, что предпочитает еще пиво. Зачем переводить хорошее вино на невежественного ублюдка.

– Похоже, тебя здесь хорошо знают, Фаворит, – ощерился Стерн, пока я смаковал первый глоток. – Часто тут ешь?

– Как можно чаще. Одна из лучших забегаловок в городе. Жарят и парят с восемнадцатого века.

– Давно живешь в Париже?

– Я не живу в Париже. Я здесь проездом.

– А где живешь? – Стерн начинал кипятиться.

– Где голову приложу, там и живу. – Меня забавляло его доставать. Возможно, не самый умный ход.

– И где, блин, конкретно? – процедил он сквозь сжатые зубы. К столику подошел Арман с подносом на плече. Время для еще одной подколки.

– А не твое дело, – сказал я с улыбкой. – Тут тебе не Нью-Йорк.

Стерн обжег меня взглядом. Его осадила формальная церемония сервировки. Первый класс – нехоженая территория для копов. У его локтя появился новый стакан пива. Он ухмыльнулся при виде поставленного перед ним стейка.

– Это что за хрень сверху? – привередничал он, отрезая первый кусок.

– Винный соус.

– Обалдеть! Вкуснота!

Я смотрел, как Стерн вгрызается в мясо, словно голодающий. Допрос третьей степени отложен. Я ел и наблюдал за сыскарем, зная, что он не может выкинуть из головы мой нос. Такой шнобель не забывается. Он его уже видел на физиономии Гарри Ангела.

– Лучший стейк в моей жизни, – сказал Стерн, собирая винный соус хлебным мякишем.

– Рад, что понравилось.

– Еще пара вопросов?

– Ты мой гость. Почему бы и нет?

Стерн отхлебнул пива.

– Слышал когда-нибудь про частного сыщика по имени Гарри Ангел?

– Не-а. А должен?

– Около трех недель назад этот Ангел заглядывал к «Уоррену Вагнеру и партнерам». Угадай, кого он там искал?

– Понятия не имею.

– Тебя.

– Значит, плохой из него детектив.

– Это почему?

– Так и не нашел.

– Секретарша Вагнера сказала, этот сукин сын грубил напропалую. Слышала, как ее шеф сказал Ангелу, будто Фаворит – овощ. Лежит в каком-то частном санатории на севере.

– Его дезинформировали.

– Может, и так. По записям в клинике Прозерпины Харвест, тебя перевели в клинику для ветеранов в Олбани в 1945-м.

– Ошибаются.

– Мы сверялись с Олбани. Ветеранская ассоциация о тебе не в курсе. Что случилось на самом деле?

Я улыбнулся Стерну, чувствуя, как затягивается петля на шее.

– Я же рассказывал про психотерапию. На севере, в Покипси, в той самой больнице Прозерпины Харвест. Записался и выписался. На свои деньги, помнишь? Вышел в 45-м. А фигня про клинику для ветеранов? Может, путаница в архивах.

– Знаешь, почему Ангел тебя выслеживает?

– Не представляю.

Стерн наклонился над столом и прошипел:

– Может, подсказать? Я ведь и сам малость покопался. Похоже, в прошлом ты баловался со всяким там вуду-шмуду и черной магией.

– Ошибки молодости.

– Ты был помолвлен со светской дамочкой, которую в прессе звали Ведьмой из Уэллсли. И в то же время спал с ниггерской сучкой в Гарлеме.

– Ну, что я могу сказать? Извиниться, что ли?

– Вот не надо мне. Так вышло, что Ножка Свит – негрила, которого замочили, – тоже был замешан в гарлемском вуду. И эту ведьму из высшего общества тоже пустили в расход. И всех – на одной неделе. Две недели назад.

– Ничем не могу помочь. Меня там не было.

– Но что-то ты не больно переживаешь.

– Слушай, лейтенант. Это все было давно. Я еще был пацаном. Ничего не понимал в жизни. Пустился во все тяжкие. А ты что, никогда не дурил по молодости? Война вправила мне мозги. В бою я познакомился с дьяволом поближе.

– Очень трогательно. Просто что-то не складывается. Почему Гарри Ангел искал тебя? Почему он разнюхивал про черную магию? Есть ответы?

Стерн знал слишком много. Паршиво, если парни из уголовки связали меня с некой черной мессой, что в прошлом месяце проходила в метро на востоке города. Смерть Итана Крузмарка пришьют мне. Зря я послал прокурору ту пленку. Задним умом крепок. Две недели назад я слыхом не слыхивал о Соборе Тридцати. Теперь же все, что я делал, когда был Гарри Ангелом, значило для меня меньше, чем забытый сон. Но то, что Стерн дышал мне в затылок, открывало и возможности. В допрос могут играть двое.

– Жаль слышать о Мэгги Крузмарк, – сказал я. – Она была милая девчонка. Хоть и плохо предсказывала будущее.

– Почему?

– Она предсказала, что меня ждет прорыв в кино. Что я стану знаменитой звездой.

– Когда видел ее в последний раз?

– Мэгги? Не видел с тех пор, как уплыл воевать в январе 43-го.

– И не пытался с ней связаться?

– А зачем? Прошло уже два года с лишком. Жизнь пошла своим чередом. Я стал другим человеком. – От последней фразы я чуть не рассмеялся. Вряд ли Стерн понял бы шутку. – Отношения были обречены с самого начала. Ее старик меня на дух не переносил. – Я скормил наживку, чтобы выудить, что ему известно о Крузмарке.

– У меня самого три дочки. – Стерн сидел с каменным лицом. – Могу его понять.

– У меня детей нет, – соврал я.

Может, Стерн выжидает? Либо он до сих пор не в курсе о Крузмарке и черной мессе в подземке, либо разыгрывает карты, как коп, придерживая туз до самого конца.

– По крайней мере, я про них не знаю.

– Без детей жизнь – не жизнь. – Вот так девиз по версии Стерна. – Слушай, Фаворит, я приехал, потому что по твоему следу идет Гарри Ангел. Он был в аэропорту в один день с тобой. В один день с тем, как кончили Уоррена Вагнера-младшего. По-моему, Ангел в Париже. По-моему, он захочет выйти с тобой на связь.

По спине пробежал холодок.

– Я что, в опасности?

– Гарри Ангел – очень опасный субъект. Вот как он выглядит.

Стерн достал из конверта еще одну фотографию. Это было зернистый увеличеный снимок из моего заявления о предоставлении лицензии частного следователя – с тех времен, когда я мнил себя Ангелом.

– Усы он наверняка сбрил. Если увидишь или услышишь про него, лучше дай мне знать.

– Можешь на это рассчитывать. – Я вернул ему фотографию и нашел в своем бумажнике карточку доктора Мюсси. – К сожалению, у меня запись к стоматологу, через пятнадцать минут. – Я показал Стерну карточку и убрал назад, пока он не прибрал. – Благодарю за предупреждение об Ангеле.

– Как мне тебя найти, Джонни?

– Есть карандаш?

Стерн выловил из внутреннего кармана блокнот и механический карандаш. Я назвал ему номер Альфонса Рейнара в café-tabac. Он записал.

– Не скажешь, где живешь?

– Не-а. – Я просигналил Арману насчет l’addition. – Выше нос, лейтенант. Ты же в Париже.

После этого – просто болтология. Я отложил маневры. Оказалось, когда Стерн меня не пытал, с ним не о чем было говорить. Его сонные глаза слегка приоткрылись, когда я отсчитал из бумажника десять тысяч франков, чтобы заплатить по счету. Тридцать процентов шли Арману. Ранее я попросил его убрать наш столик, как только я уйду. Стаканы, приборы, салфетка, пепельница – все дела. Всё, с чего можно снять отпечатки. Я не объяснял Арману, зачем. За меня говорили деньги.

Когда я поднялся, Стерн тоже встал.

– Я тебя провожу.

– Не переживай. Я тороплюсь.

Расторопный Арман уже принялся за уборку.

– Не теряйся, Фаворит.

– Уж это я обещаю. Надолго в Париже?

– Пока не добуду результаты.

– Везет тебе, – сказал я, направляясь к двери.

Стерн был как бульдог. Он учуял мой запах и шел по следу. Теперь не отцепится, пока не вгрызется клыками мне в сердце. Пока Стерн не представлял себе общей картины. Мысль о моем носе-картошке донимала его только подсознательно. И будет тревожить полицейский мозг, пока он не смекнет. Теперь я знал, что мне придется его убить.