Глава 19
Едкая вонь убогого безымянного отеля никак не выветривалась из носа, пока я возвращался по Жи-ле-Кёр. Всю жизнь бежал от паршивых притонов вроде этого. Приют, гастрольные автобусы, ночевки в дешевых заштатных отелях по четыре храпящих музыканта на номер, унылые железнодорожные многоквартирники после потных ночей с печальными безликими незнакомцами. Последний мой побег был от самого себя – отказ от личности в тщетной попытке выбраться из неудачной сделки. В отвращении от всей этой мерзости я с трудом подавил порыв выкинуть книжку Сабора в канаву. На краткий миг представил себе альтернативное будущее, где я больше не обречен, где я не убийца в розыске, преследующий призрак дьявола. Безмятежное будущее в покое и уюте. Еще не успел пузырь фантазий лопнуть, а я уже понял, что это все самообман. Злачные улицы – вот тропа, по которой мне уготовано идти. В конце меня ждало только финальное столкновение со злом.
С помощью уличной карты я нашел выход из лабиринта средневековых переулков к брассерии «Липп» на бульваре Сен-Жермен. Мне повезло: я прошел через вращающиеся двери под самый обеденный час пик. Внутри все сияло – ларец с драгоценностями в стиле «белль эпок»: потолочная роспись, замысловатые люстры, высокие зеркала между стенными панелями из глазурованной плитки. Официант в черном пиджаке и белом фартуке подвел меня к ряду столов вдоль почти пустого помещения. Я сел у стены на длинную банкетку из коричневой кожи. Зеркала предоставляли обзор во всех направлениях. Самое оно для человека в бегах.
Путеводитель «Мишлена» говорил, что в брассерии подают эльзасскую кухню. Когда официант принес la carte, я поинтересовался насчет Эльзаса. Он объяснил, что это район Франции к северо-западу, на границе с Германией. Из-за немецкого элемента на вывеске «Липп» снаружи была нарисована пенная кружка пива. Я заказал Filet de Harengs Pommes á l’Huile для начала и Choucroute Lipp, всё – с demi de blonde.
Пока ждал еду, открыл книжицу Яноша Сабора, которая начиналась с авторского предисловия. Гарри Ангел не был любителем почитать – разве что спортивную рубрику и букмекерскую брошюрку на ипподроме. А Джонни Фаворит вроде как был ученым в области неизведанного. Я мало что из этого помнил. На мой взгляд, чтение должно быть двусторонним – диалог с автором. Этот самый Сабор больше казался помпезным профессором на лекции, усыпающим текст такими десятидолларовыми словечками, как «манихейский», «гностицизм», «диалектика Гегеля» и «партеногенез». Когда я уже собирался бросить эту галиматью, официант принес селедку с пивом.
Я устроил просто неприличную обжираловку и заказал еще блонда, когда официант подал choucroute – гору квашеной капусты со свиной корейкой, бархатными дольками ветчины, соленым копченым беконом и сосисками с тмином. Хорошо жить, когда твои дни сочтены, зная, что последняя трапеза пройдет в парижском ресторане.
Я отказался от десерта, несмотря на настояния официанта, что-де «le milles-fuilles magnifique». Попивая кофе, я дал «Легиону» второй шанс. Сабор начинал с цитаты. Кажется, они называются эпиграммы. А может, эпиграфы или эпитафии. «В сущности, был только один христианин, и он умер на кресте». Я оценил. Этот перл был от Фридриха Ницше – того же мужика, который сказал «Бог мертв». Пропустив нечитаемое предисловие, я занырнул прямиком в первую главу. У всех глав были названия – как в заляпанных книжках с детскими приключениями, которые я читал в приюте. Вот это было по мне.
Первая глава называлась «Тайная библиотека». Вступительный абзац Сабора зацепил меня с ходу.
Одним ясным декабрьским днем 1945 года у Джебель-аль-Тарифа – горы близ города Наг-Хаммади в Верхнем Египте – руки убийцы подняли из земли древний кувшин из красной глины. Вскоре Мухаммед Али аль-Самман отомстит за смерть отца в семейной кровной междоусобице, зарубив виновника насмерть и сожрав его сердце, но в тот день он добывал с братьями удобрения в одной из 150 пещер, пронизывающих Джебель. Позже он сообщит, что убийство было «предписано» – точно так же он верил, что необыкновенная находка была уготована ему судьбой. Кувшин был в метр высотой. Мухаммед Али боялся, что внутри обитает демон, и медлил перед тем, как разбить кувшин мотыгой. Подобные подозрения были оправданы. Разум крестьянина живет ближе к миру духов, чем умудренное воображение интеллектуала. Однако жадность возобладала над страхами Мухаммеда Али. Надеясь отыскать золото, он расколол кувшин. Найденное сокровище имело гораздо большую ценность, нежели золото. В этой пещере почти две тысячи лет хранились тринадцать кодексов из папируса в кожаном переплете. Причина их сокрытия и те тайны, что они содержали, раскрывают самое дьявольское преступление в истории человечества.
Сабор взял меня за яйца, будто я начал читать роман Микки Спиллейна. Уж про поедание человеческого сердца я знал не понаслышке. Я проглотил первую главу, пока стыл кофе. Те древние книжки стали известны как библиотека Наг-Хаммади. Они сохранились после нежданной находки по чистейшей случайности – тем папирусом мать Мухаммеда Али топила плиту. Оставшиеся тексты продали на черном рынке в Каире. Одну-единственную книгу вывезли из Египта и выставили на продажу в Америке, после чего она в конце концов оказалась в Цюрихе в составе коллекции фонда Юнга. Египетское правительство купило один из оставшихся кодексов и конфисковало остальные, передав на хранение в Коптский музей в Каире. Публичный доступ к текстам закрыли.
Кодексы – коптские переводы с греческого оригинала, языка Нового Завета – были написаны около 350 года н. э. По оценке Сабора, греческие тексты датировались не позже чем 140 годом н. э. Сабор вообще был специалистом по древним языкам: знал латынь, древнегреческий, коптский, арамейский и иврит. В 1947 году он отправился в Каир с коллегой, французским египтологом Жаном Дорессом. Как эксперту-лингвисту ему позволили лично взглянуть на коллекцию. А еще Сабор был участником венгерского подполья во время войны и анархистом. Обученный искусству шпионажа, он пронес в Коптский музей «Минокс Ригу» и сфотографировал все страницы библиотеки Наг-Хаммади.
А этот суровый дядька оказался близок моему порочному сердцу. Секретный агент Сабор работал как профи. Проявив у себя дома в Праге 9,2-миллиметровую пленку, он совершил важное открытие. В библиотеке Наг-Хаммади сохранились тексты давно утраченных гностических евангелий. Сабор объяснил, что слово «гностик» происходит от греческого слова «гнозис», то есть «знание». Гностики были ранними христианами. В их забытых текстах нашлись части, не вошедшие в библию. «Официальные» Евангелия из Нового Завета – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна – были написаны в то же время. Большая Четверка получила знак качества. А гностические евангелия спрятали в забытой пещере.
Сабор опознал несколько из них. «Евангелие от Фомы» предполагало, что у Иисуса был брат-близнец. «Евангелие от Филипа» намекало, что мессия любил Марию Магдалену больше, чем других апостолов, и даже заявляло, что Он целовал ее в губы. «Евангелие от Марии» высказывало радикальную мысль, что Мария Магдалена первой увидела возрожденного Спасителя. Этот манускрипт уже был известен благодаря древнекоптскому тексту, купленному в Каире в 1896 году.
Первую главу Сабор заканчивал риторическими вопросами. Почему Гностические евангелия запечатали в кувшин и закопали в пустынной пещере две тысячи лет назад? Что заставило древних коптских христиан спрятать свои священные писания? Кто принял решение не включать Гностические евангелия в Библию? Ответы, обещал он читателю, изменили курс западной цивилизации. «Подобно Адаму и Еве, все человечество должно вовеки веков скорбеть по потерянному раю». Я закрыл книгу как в трансе. За столами вокруг гудели разговоры. В «Липп» набились обеденные посетители. Читать стало невозможно. Я попросил l’addition, расплатился и свинтил.
Дома, в своем коттедже с синими изразцами, я разжег огонь, чтобы разогнать холод. Долго и приятно отмачиваться в ванной – самое оно для чтения. После того как разжег конфорку под бойлером и наполнил лохань, я скользнул в дымящуюся воду с холодным бурбоном в одной руке и книгой Сабора – в другой. Вторая глава называлась «Близнецы». Я решил, что тут пойдет мура про астрономию и созвездия, но чертовски ошибался. Читать текст, напичканный философией, было как плыть против течения в реке из грязи. Сабор познакомил меня с неким типчиком по имени Георг Вильгельм Фридрих Гегель, немецким философом XIX века, который ввел диалектику – метод мышления с помощью антитезы и синтеза. Тут началась такая муть, что я чуть не бросил. Но кое-что привлекло внимание: «При изучении мышления Гегеля трубит в чистейший горн Истины одна строка из “Науки логики”: “В абсолютном свете ничего не видно так же, как и в абсолютной тьме”. Любой, постигающий диалектический процесс, немало приобретет, памятуя об этих словах. В них заключена суть Вселенной».
Это мне было близко. Я проникся тем, что Сабор говорил о Гегеле и концепции дуальности. Я так понял, что человеческое сознание может воспринимать мир, только разбивая его на полярные противоположности. Правильно и неправильно, горячо да холодно, свет против тьмы, Инь/Ян, добро против зла, добродетель и порок, грех и святость – всё стороны одной и той же монеты. Подбрось и загадай. Орел или решка.
Сабор не подбрасывал. Вместо этого он начал крутое расследование происхождения дуальности: отследил до древних времен, когда первые предки человечества были еще лесными приматами, обитавшими на деревьях, потому что их врагами были большие ночные хищники. Страх темноты въелся в генетическую подкорку человека. А религия укоренилась в преодолении первобытного страха. Первым богом было Солнце. Проводились ритуалы, чтобы оно восходило каждый день. С другой стороны, дуальность требовала познания тьмы.
Я читал об охотниках из раннего палеолита, которые лазили в неизведанные пещеры и делали наскальные росписи, чтобы утвердить свою веру; о первой божественной сущности у человечества – богине земли, известной древнегреческим крестьянам как Гея; о зарождении касты жрецов; о высшем религиозном жертвоприношении в древнем мире – человеческом. У евреев были Авраам и Исаак. Греческая мифология подарила нам Агамемнона и Ифигению.
Заканчивал главу Сабор введением в происхождение монотеизма, прослеживая веру в единого всемогущего бога до са́мого Ахурамазды – трансцедентальной сущности, которой поклонялись последователи Заратустры в Древней Персии. «Вера в единого истинного Бога, который превыше всех остальных, заложила основу для появления Сатаны – Его духовного противника».
Я перескочил сразу к пятой главе, «Иисус и Сатана». Сабор нашел упоминания Сатаны в книге Левит, книге Иова и первой книге Паралипоменон. «Пускай среди современных библеистов вошло в моду отрицать, что змей из Эдемского сада был Сатаной. Беглый взгляд на тексты четырнадцати книг, составляющих Апокрифы, говорит об обратном». На следующей же странице он выбил страйк. Падение Люцифера. Исайя, 14:12. Дерзкий вызов божественной власти. Мятеж в раю. Павший архангел. Вот это я понимаю – сюжет. Земля стала угодьями Люцифера, его миром. Архангелы остались чистым духом. Гавриил нашептал Марии на ухо, что она понесла сына Божьего. Люцифер тоже правил своим королевством опосредованно. «Любому, кто ищет ад, – писал Сабор, – достаточно просто оглянуться вокруг».
С Новым Заветом Сабор разгулялся вовсю. Книга Откровений называла дьявола «драконом» (12:9) и «древним змием» (20:2). В той же главе и стихах конкретно уточняется, что Сатана был змеем в Эдемском саду. Сабор цитировал Откровения 13:15–18: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». Я вспомнил, как то же самое мне цитировала Епифания в читальном зале Нью-Йоркской библиотеки. Какой она казалась мудрой и прекрасной в очках без оправы.
– Правда? – подразнивал я ее.
– Ты что, совсем темный? – ответила Епифания с насмешкой.
Тут она была права. Я действительно был совсем темным. В последние десять дней я многому научился, но понял, что без книжицы Сабора далеко не уеду. Венгр отследил родословную Христоса как «умирающего и восстающего бога» до самого Короля кукурузы, который гордо позволил друидам железного века принести его в жертву на костре ради обильного урожая. Остальные в семейном древе «смерти-и-воскрешений»: Осирис, Бальдр, Кетцалькоатль, Адонис, Таммуз, Дионис и Мелькарт, украшавший древнюю серебряную монету, которую я прибрал из сейфа Крузмарка. «И вновь современные исследователи топчут друг друга в горячечной гонке за опровержение, что базисом христианства является легенда об умирающем и восстающем боге, – заметил Сабор. – Я выступаю на стороне сэра Джеймса Фрэзера, который обосновал в «Золотой ветви», в чем именно распятие и воскрешение Христа воспроизвели и обобщили ранние языческие верования. Бог плодородия требовал ритуальной смерти жертвенных королей, которые освящали урожай собственной кровью. Последним эту корону надел Иисус из Назарета, «Царь Иудейский».
Остальная глава касалась искушения Христа в Иудейской пустыне. Я бы пропустил, но в глаза бросился такой абзац Сабора:
Хотя многие исследователи считают встречу Иисуса и Сатаны не более чем притчей, Католическая церковь рассматривает ее как буквальное физическое происшествие. Но несмотря на это, поздние религиозные картины на тему искушения всегда изображали Христа обычным человеком, а дьявола – демоническим созданием. Это любопытно, учитывая, что книга Откровений говорит недвусмысленно: 666 – «число человеческое». Если бог Иисус прожил Свою жизнь как человек, почему же так трудно представить, что Сатана на земле принял такую же форму?
Цифер! Сабор попал не в бровь, а в глаз. Дьявол, вечный источник всего зла, жил на земле в виде человека. И я с ним однажды обедал, причем обедал в ресторане в доме № 666 на Пятой авеню.
Берроуз ничего не знал о Цифере. Но одолжил книгу Сабора не только для того, чтобы надуть мне в уши. Джанки действительно пытался помочь. Я пролистал потрепанный томик наобум.
Девятая глава, последняя в книге, называлась «Церковь Господа нашего Сатаны». Венгр без экивоков переходил в профессорский режим и отматывал часики истории обратно до глиняных кувшинов, спрятанных в египетской пустыне. Сабор рассуждал, что гностики заныкали свои священные писания в пещерах вскоре после Первого Никейского собора, созванного царем Константином I в 325 году н. э. Греческие оригиналы считались опасными уже как 200 лет. Ко времени восхождения на римский трон первого христианского императора Гностические евангелия стали без скидок крамольными.
Сабор объяснял, что в начале I века ранних христиан расколола схизма. То, что стало ортодоксальной церковью, следовало учениям Петра и Павла, которые проповедовали, что апостольская власть исходила от тех, кто лицезрел Воскрешение. Только избранные одиннадцать учеников могли назначать преемников и тем самым создали иерархию епископов, священников и дьяконов. Произошло отделение духовенства от мирян.
Гностики смотрели на вещи иначе. Эти раскольники истолковали воскрешение как духовное событие, а не физическое. Их Евангелие учило, что духовное знание приходит из снов, видений и экстатических трансов. Они верили в личное просвещение. За это их объявили еретиками. Гностические писания сжигали. Двести лет спустя, когда христианство стало официальной религией Римской империи, гностики запечатали свои священные писания в глиняные кувшины и закопали в пустыне.
И куда это он клонит, задавался я вопросом. Снова пошло про дуальность. Сабор напоминал читателям, что Христос и Дьявол – олицетворения бесконечной битвы добра и зла. Если истинное послание Иисуса Христа – бескорыстная любовь и поиск спасения в самом себе, то какие шансы на победу у Князя тьмы? В мире интроспекции, самоотверженности и медитаций не остается места искушениям. Где нет правил, там их нельзя нарушить. Как выразился Сабор: «Силы зла не могли позволить гностической философии закрепиться. Личное освобождение нужно было пресечь любой ценой. Учения Иисуса извратили и превратили в догму».
Как это произошло? Если верить Сабору, намного проще, чем можно подумать. Хватило всего одного человека.
