Я ушел из «Жокея» до десяти и направился туда, где играл Клук. Надеялся на прогулке прочистить голову. Подвальный джаз-клуб был за углом от «Флор», на рю Сен-Бенуа – крошечной узкой улочке у площади Сен-Жермен. Я спустился по лестнице в набежавшую волну джаза. Первое отделение уже началось. Я заплатил за вход и перед тем, как направиться к бару, встал послушать солягу Зута на тенор-саксофоне в последние шестнадцать тактов.

Из-за сводчатого кирпичного потолка забитое заведение напоминало час пик в накуренном винном погребе. Две энергичных парочки умудрились найти в толчее место для джиттербага. Клук сбацал четырехтактный проигрыш. При нем были все те же беляш на контрабасе и сосредоточенный блондинчик на гитаре. Я заказал fine à l’eau и привалился спиной к стойке, позволяя музыке омывать меня, как при звуковом массаже. Когда отделение закончилось, группа покинула сцену и протолкалась через толпу к стойке.

– Хорошо выдали, Клук, – сказал я.

– Джонни Фаворит! Мой лучший друг, – приветствовал меня шутливой негритянской улыбкой Кларк. – Рад, что ты к нам завалился. Куда очочки дел?

– Я их не всегда ношу.

Барабанщик представил меня музыкантам. Блондинчик оказался датчанином, а не шведом.

– Ты же как пить дать помнишь Зута Симса.

– Four Brothers, – сказал я. – Second Herd Вуди Хермана. Застал еще в «Кафе Руж» в отеле «Пенсильвания» в 47-м или 48-м. – Я не упомянул, что тогда выслеживал крупного рекламщика, который изменял жене.

– Кажись, видел тебя с Пауком Симпсоном, – сказал Зут. – В год, когда турил с Гудменом.

– Это когда бишь?

– 1943-й.

– Не. Тогда я уже отошел от дел. Отправился воевать. – Я поманил бармена и заказал всей группе выпить. Мы чокнулись под хор благодарностей, пренебрегая беседой в пользу алкоголя.

– Слушай, Джонни, – сказал Клук, отставив пустой снифтер на стойку. – Может, выйдешь на пару песен в следующем отделении?

– Ни в коем разе. Я уже давно не тот.

– Фигня! В тебе же еще есть грув, вот что главное.

– Может, и так. – Во мне точно было больше, чем я сам думал. Возможно, и грув где-то завалялся. – Я знаю одно. Мои золотые связки давно заржавели.

– Лучше ржавый и бравый, чем золотой, да отстой. – Кларк кивнул на сцену, и его парни добили остатки в стаканах. – Мы сперва отыграем пару вещей. Дадим время разогреться в туалете, если тебе надо.

Я смотрел, как они, никуда не торопясь, петляют через толпу к сцене. Просигналив бармену, я попросил еще бренди с водой. Пора заправиться. Пока я попивал, группа сыграла версию «Billie’s Bounce» в среднем темпе. Даже если оплошаю – черт с ним. Я уже отрезал голову петуху, чтобы отправить Циферу весточку. Пусть теперь знает, что Джонни Фаворит снова выходит на сцену. Может, если спеть на людях, слухи по городу разойдутся быстрее. Следующей песней был крепкий и горячий «Cherokee» – Зут выдувал себе все мозги, а Клук гнал на всех парах с райд-тарелкой, закруглив мелодию взрывным обменом четырехтактными проигрышами с Симсом и датчанином.

Когда аплодисменты утихли, Кенни Кларк встал за барабанной установкой и поднял обе руки.

– Maintenant, mesdames et messieurs, pour nos prochain morceau une surprise agreable. – Его французский оказался более беглым, чем мой, но акцент оставался чистейшим питтсбургским. – Le célèbre chanteur de swing Americain – Джонни Фаворит!

Толпа скромно меня приветствовала, пока я пробирался к софитам. Я знал, что они сейчас гадали, что же я за черт с горы.

– Джонни Фаворит! – воскликнул Кларк, когда я встал рядом с Зутом. Этим он выиграл мне еще десять секунд признания. – Что сыграем? – спросил Клук. – Как насчет «That Old Black Magic»? – подкалывал меня из-за того черепа в чемодане.

– Это было уже после меня, – сказал я. – Вышла, когда я отлеживался в больнице. Может, «Dancing with the Devil»? Вы в теме?

– Старье какое, – сказал Зут.

– Командуй, гений, – велел барабанщик, усаживаясь за установку.

После кивка от Зута я стал щелкать пальцами под давно забытый темп. Саксофон мягко стелил первый куплет. Я открыл рот, и из меня полилось прошлое.

Пока возвращались слова – слова, которые я написал на мелодию Вернона Дюка, – я чувствовал, как перенесся в прошлое. Видел себя в двадцать, в сговоре с Сатаной, на грани невероятной славы: молодой щеголь в смокинге, без единой мысли о других. Может, мой голос давно ушел, но черное сердце билось под вечный ритм. Я чувствовал, что слушателям нравится. Эта связь с публикой остается навсегда – как когда понимаешь, что девушка не прочь. Оглядывая толпу, нацепив старую фальшивую улыбку, я заметил слева у стены странного типа. На вид около сорока, серый человечек в сером костюме. Меня буравили его мертвые глаза, увеличенные толстыми линзами в роговой оправе. У него была восковая кожа забальзамированного жмурика. Я принял его за копа и порадовался знакомой тяжести пушки у копчика.

Филер не отрывал от меня свои трупьи глаза, уголки строгого рта застыли, опустившись вниз. Может, он здесь случайно – коп в отпуске в поисках подвального секс-шоу. Джаз никогда не был на высоких строчках полицейского хит-парада. Чтобы дать ублюдку знать, что я его не боюсь, я уставился прямо в его безжизненные глазенки и перешел к последней строфе.

Зут вступил в соло на тридцать два такта с душевной блюзовой медитацией на тему жуткой мелодии Дюка. Сорвал неплохие аплодисменты. Когда шум поутих, я приступил к финальной репризе припева. Глянув налево, заметил, что зомби-коп пропал. Пустое пространство и то казалось весомее его призрачного серого присутствия. Я закончил номер. Публика ответила с энтузиазмом. Когда они вдоволь нахлопались, к сцене подошел красавец в мятом тренчкоте с поднятым воротником. Из уголка рта свисала тлеющая сигарета.

– Bravo, Johnny, – сказал он. – Tu fais bien. Comme le temps jadis avant le guerre avec Araignée en la batterie.

– Это что еще за Боги недоделанный? – спросил я Кенни Кларка, когда пижон ушел вразвалочку. – Какая-то лягушачья кинозвезда?

Клук посмотрел на меня как на идиота.

– Это был Камю. Известный писатель.

– Да? – ответил я на его снисходительную усмешку своей издевательской ухмылкой. – Впервые слышу.

– Это тебя не красит. Мужик оторвал в позапрошлом году нобелевку.

Я равнодушно пожал плечами. Быть невежей – плохо, но извиняться за это – еще хуже. Следующие два отделения я болтался в подвале, брал группе выпивку в обоих перерывах. После выступления на бис Клук спросил:

– Слышь, Джонни, не хочешь завалиться ко мне на хазу? Погудим, повеселимся?

– Здорово, – сказал я, – но я выдохся. Лучше по последней и на боковую.

– Как знаешь. Мы все живем в «Луизиане». Улица Сены, дом 60, на углу Бюси. Я обретаюсь в номере 20. Это тебе не какая-то дыра. Все по высшему разряду. Там жили Сартр и Бовуар.

– Кто такие? Какой-то чечеточный дуэт?

– Ну ты даешь, мужик, – хихикнул Кенни Кларк. – Я с тебя не могу.

– Мне пора, – ответил я и направился на выход.