После того как я завалился на свою первую черную мессу неделю назад, я уже знал, чего ожидать в воскресенье вечером. Тем не менее после тщетных поисков Луи Цифера по трем адресам Натасов в Первом округе добрую половину субботы я провел за тем, что заново прокручивал в голове все виденное на заброшенной станции нью-йоркской подземки, чтобы освежить память. Всем должно казаться, что я свой. Снова и снова репетировал «Отче наш» на латыни задом наперед. Надо-то было запомнить всего шестьдесят слов. Для этого гарвардский диплом не нужен. Самое каверзное – произношение. В моем новом словаре латинская фонетика иллюстрировалась французскими транскрипциями. Понадобилось руководство по произношению из франко-английского словаря, который я купил еще в Хартфорде. Так каждое слово занимало вдвое больше времени. Для быстроты я записал перевернутую молитву фонетически, слово за словом. Под вино занудное занятие пошло легче.

Вдруг ни с того ни с сего в голове что-то щелкнуло. Джонни Фаворит знал тексты к сотням песен – не только слова, но и мелодии, и конкретные аранжировки. Все они еще оставались в моей голове. Я вспомнил, как пел скэтом на джем-сейшенах для своих. Включив в мыслях бодренькую музычку, я начал петь скэтом молитву, перекладывая бессмысленные слоги на ритм и мелодию. Сработало как по волшебству.

Когда-то я был хедлайнером. И до сих пор не растерял мастерства, чтобы выйти под софиты. Если вспомнить времена в группе, возможно, вернутся и знания темной магии. Люди говорили, я был настоящим колдуном. Если я помнил тексты Коула Портера и Лоренца Харта, то чем хуже все заклинания и сатанинские чары, которые я заучил? Они все еще жили внутри, таились в глубине. На волне песни все до последнего забытые осколки прошлого поднимутся к поверхности, как раздутый трупным газом мертвец из темных пучин забвения.

В воскресенье вечером без четверти девять я взял такси до «Барона Самеди». Бижу стояла перед клубом в темных брюках и шикарном зауженном полупальто. У ее ног в модных туфлях была круглая черная кожаная коробка для шляп. Я попросил водителя подъехать, и она села, расцеловав меня в щеки с экстравагантным галльским энтузиазмом.

Бижу выпалила новый адрес на скоростном лягушачьем. Водитель односложно буркнул, и мы понеслись в неведомую тьму.

– Puis… Ты хорошо себя вел? – спросила она.

– Было много дел.

– Menteur. – Она назвала меня лжецом. – Я тебе не верю.

– Дьявол любит лентяев.

– Тогда ты наверняка его любимчик.

– Уж надеюсь.

В какой-то момент такси переехало через реку. После этого начиналась незнакомая для меня территория. Бижу взяла меня за руку и сплела со мной пальцы. Мы не заговаривали, пока такси не высадило нас в районе, где я раньше не был.

– Allez. – Бижу повела меня через неизвестную улицу к цилиндрическому сооружению из металла на противоположной стороне. Оно было выкрашено в зеленый цвет и могло похвастаться орнаментальным старинным куполом, а также двумя ионическими колоннами из литой стали по бокам от входа без двери.

– Это что? – спросил я.

– Vespasienne.

– Туалет, что ли?

– Vraiment. Un pissoir.

Я вошел за Бижу. Внутри разило мочой. Голая лампочка высоко под полым куполом заливала неприглядное помещение бледным светом. Над длинным писсуаром, словно грибок, запеклась высохшая рвота.

– Мило, – сказал я. – А это разве не мужской?

– Не сегодня. – Бижу наклонилась, достала из кармана старинный ключ. Повернула в древнем навесном замке на сливной решетке.

– Где мы?

– Тебе лучше не знать. – Она сунула замок в карман. – Это мой вход. Только мой. У других – свой собственный. Votre assistance, s’il vous plaît.

Мы вместе нагнулись, и я помог откинуть тяжелую железную решетку на петлях. Под ней в кромешную тьму каменного колодца уходила металлическая лестница.

– Теперь надевай веллингтоны, – сказала Бижу.

Когда мы натянули резиновые сапоги и убрали уличную обувь, Бижу достала маленький фонарик.

– Allumez votre torche, – скомандовала она, включила свой и начала спускаться во тьму.

Я последовал за ней, свет моего фонаря переползал со скобы на скобу. В подземных глубинах журчала бегущая вода. Как только моя голова опустилась ниже уровня земли, она окликнула: «Fermez la grille!» В этот раз никакого «пожалуйста». Я потянулся и вернул за собой решетку на место.

Спуск был медленным. Саквояж я повесил на плечо за лямку. Даже с маленьким фонариком в руке держаться за ступеньки было неудобно. Я подивился, как же Бижу справляется со своей неловкой шляпной коробкой, и увидел, что она выключила свет. Я сделал так же, сунув фонарик обратно в карман. Лестница уходила вниз как минимум на пятнадцать метров и кончалась на боковой стене сводчатого туннеля, в котором поместился бы и товарняк.

Последняя скоба торчала в метре над землей, так что пришлось неловко спрыгнуть в грязь. Бижу уже включила фонарик, чтобы мне было проще. По каналу в центре туннеля бежал ручей. Я присоединился к Бижу на дорожке справа. Наши фонари ощупывали тени. Мы не говорили. Стены блестели от влаги. В спертом воздухе тяжело висели ароматы сырого тлена и плесени.

Через сотню метров Бижу показала фонариком на тесный боковой проход. «Сюда», – сказала она. Здесь можно было пройти только гуськом. Я отставал на пару шагов, пока мы не вышли к ведущим вниз широким ступеням, вырезанным в скале. Она остановилась на верхней, обводя лучом огромный зал.

– Это древние карьеры, – прокомментировала Бижу. – Некоторые – с тех времен, когда Париж был римским городом. Другие – со времен Хлодвига.

– Это не здесь пряталось Сопротивление?

– Как и боши. Они строили бункеры под городом. У la Résistance секретные командные посты тоже были под землей. Пещеры огромны. Никто не знает, насколько.

Бижу спустилась по ступеням. Я отставал от нее на шаг, как консорт Царицы Ада. Мы прошли по пустому карьеру. Откуда-то доносилось эхо льющейся воды. Еще один короткий проход в противоположном конце зала вывел нас к очередной лестнице, выбитой в камне. Ступеньки казались отчаянно узкими, не шире шестидесяти сантиметров, и где-то двадцати сантиметров в длину. За ними в черноту падала вода. Поручней не было. Бижу шла без колебаний, с грациозной легкостью.

«Она здесь явно не впервой», – думал я, стараясь не свалиться и для равновесия опираясь левой рукой на влажную каменную стену. Ступеньки были мокрыми и скользкими – приглашение к катастрофе. Бижу дожидалась внизу. В свете моего фонаря показалась ее насмешливая улыбка.

– Trop difficile? – подразнила она, когда я поскользнулся на последней ступеньке и схватился за ее руку.

– Да нормально, – ответил я, когда она опять свернула за угол.

Бижу ждала, пока я догоню, а ее луч пронзал гротескный коридор, где мрачные стены были выстланы мозаикой из древних костей.

– Les Catacombes, – сказала она. – Над нами – кладбище Монпарнас, но много тел находится здесь.

Мы прошли по декоративному оссуарию: кости были выложены геометрическими узорами, суставы тазовых костей торчали, как закрученные грифы скрипок, из пустоглазых черепов складывались рисунки – кресты, звезды, ромбы.

– Жертвы чумы? – спросил я.

– Quelques, peut-être. За десятилетия до la Révolution город расширялся. Много кладбищ и слишком много тел на окраинах старого города. Они лезли из-под земли, как грибы. Atroce! Что оставалось делать отцам города? Они выкопали tous les cadavres и перенесли в старые карьеры. Миллионы тел. Под улицами Парижа спит больше мертвецов, чем ходит живых наверху. Quel grand blague!

Я оценил. Мой стиль юмора. Дальше мы с Бижу шли по галерее смерти без лишних слов. Ухмыляющиеся черепа красноречиво молчали, служили резким напоминанием живым. Помните нас, безмолвно провозглашали выбеленные кости. Вас ждет тот же конец. Скоро вы присоединитесь к нам под землей.

Туннель не шел прямо, а вилял и юлил, словно его рыл психопат. Всю дорогу открывались проходы в новые коридоры. Мне пришло в голову, что без Бижу я безнадежно заблужусь в этом подземном мире навсегда – крыса в бесконечном лабиринте. И тут, стоило мне подумать, что мрачное путешествие продлится вечно, коридор резко ухнул еще глубже, и вырезанные ступени повели зигзагом от площадки к площадке в неведомые пучины. Снизу донесся жуткий истошный вопль, и я понял, что мы наконец у цели.

Лестница вела в очередной круглый зал. На полу вместе с парами резиновых сапог были разбросаны многочисленные чемоданы, небольшие сумки и рюкзаки.

– Здесь мы переоблачаемся, – сказала Бижу. Отвернулась от меня, стягивая сапоги и расстегивая куртку.

Я тоже приступил к переодеванию и сунул кошелек в носок правого сапога. Меня подгонял сырой и промозглый воздух. На плечи я накинул красный плащ, сунул скатанную одежду в саквояж. На кожаном ремне, который я застегнул прямо на голой талии, был кинжал Крузмарка. У копчика спрятал 38-й, поправив, чтобы удобнее выхватывать правой рукой. С левого запястья повисла утяжеленная дубинка на плетеном темляке. Неизвестно, куда вырулит черная месса. Я и сам как-то раз съел еще бьющееся сердце человека и теперь не хотел зря рисковать с завывающей сворой собратьев-дьяволопоклонников.

Надев волчью маску и натянув капюшон красного плаща на макушку, я обернулся и обнаружил, что Бижу наблюдает за мной. На ней был леопардовый плащ и маска гепарда. Ее плащ, как и мой, целиком скрывал тело. То немногое, что я заметил, задело за живое. Кошачья маска и плащ совершенно преобразили Бижу. Она стала одновременно угрожающей и безликой – опасная комбинация. Я надеялся, мой волчий наряд внушал тот же таинственный страх. Не говоря ни слова, Бижу отвернулась, и я последовал из чертога для переоблачений за ней.

Мы прошли по короткому туннелю, который закончился зазубренным каменным выступом над огромной пещерой размером с баскетбольный корт. Несколько настенных факелов внизу отбрасывали зыбкий свет на собравшуюся паству – раза в три больше, чем на черной мессе в Нью-Йорке. Почему бы и нет? Сегодня Пасхальное воскресенье, самый священный день в церковном календаре. Люди были в масках и колыхающихся плащах. Некоторые носили черное – угрюмые вороны среди поля цветов. Передо мной предстали все оттенки радуги, а заодно тигровые полоски, змеиные узоры и яркое многоцветье попугаев. Зверинец масок воздавал должное дикому спектру царства животных: львы, медведи, крокодилы, ястребы, акулы, и все пыхтели и галдели, мешаясь в мерцающем свете. В тон примитивному животному хору слышались пронзительные вопли, время от времени разрывающие воздух. Я понял, что это не детский плач и не человеческий крик.

– Qu’est-ce que c’est? – спросил я Бижу.

– Un sacrifice plus fort pour la Pasque – un coq negre.

Могущественная жертва на Пасху – черный петух, ответила она мне, уже спускаясь по винтовой железной лестнице, прикрученной к каменной стене карьера на конце выступа. Это к лучшему: не придется наблюдать за убийством очередного невинного младенца, как в Нью-Йорке. Следуя за Бижу, я заметил краем глаза на противоположной стене большой перевернутый крест с шипами. Вокруг грубую поверхность скалы украшали гностические символы в буйстве, исступлении красной краски. Крест висел вверх ногами над массивным прямоугольным алтарем, выбитым прямо из камня. Возможно, он задумывался строительным блоком для собора, но остался недоделанным в карьере по причинам, затерянным во времени. Алтарь накрывала черная ткань, а по его периметру на земле мерцали десятки низких черных свечей. Неделю назад я узнал, что их варят из человеческого жира. Петуха я не видел. Звезда шоу наверняка дожидалась драматичного выхода за кулисами. При ближайшем рассмотрении алтаря оказалось, что рядом стоят две рослых фигуры в черных балахонах и черных лыжных масках. Угрожающий дуэт скрывался в тенях за алтарем.

Спустившись по винтовой лестнице, я смотрел, как Бижу уходит в толпу участников маскарада. Она не хотела, чтобы сегодня ее видели в моем сопровождении. И плевать. Я сюда не на свиданку пришел. Моя цель – наблюдать и узнать как можно больше о Цифере. Он может быть здесь сам. Пока я анонимно перемещался в пыхтящей и переминающейся стае голых незнакомцев, в груди рос восторг: я словно вернулся домой. Я заметил двух верующих с телосложением почти как у Луи Цифера: один – в маске ястреба, второй оделся как лев. Когда я направился к ястребу, чтобы сорвать маску, аляповатая толпа вокруг как будто потеряла всякую человечность. Меня захлестнула дикая радость полной свободы. По венам растеклась сила – мощная и дикая, как волк, которого я изображал. Все вокруг гортанно кричали, призывая в себе зверя. Я радостно закинул голову и завыл.

Сквозь гвалт зоопарка прорезался нескладный вопль расстроенного органа. Исковерканная мелодия отдалась в пещере эхом. Бах, Гендель или еще какой субчик времен барокко в гробу перевернулся. Я решил, что это запись. Несколько прихожан в масках заголосили в экстазе, а потом все начали распевать на латыни, пританцовывая на месте кто во что горазд. У каждого была своя молитва. Это к лучшему. Никто не заметит, если моя перевернутая молитва будет непохожа на другие. «Amen, – кричал я, – malo a nos libra sed!» Заученные слова текли сами, и я позволил ритму подхватить меня, впал в транс, как дервиш. «Tentationem in inducas nos ne et». Это гипнотизировало, как бред в религиозном припадке.

За завесой крутящихся плащей я заметил священника, голого под пурпурной казулой, – лысого тощего хрыча в очках с толстыми линзами и с короткой серой бороденкой из тех, что больше похожи на ежик, переползший с головы. Он сжал ладони в молитве. За ним следовал голый послушник с большущим и кричащим черным кочетом. Птица била крыльями и яростно клевала, но парень нес ее на вытянутых руках без выражения на лице. Дальше шел еще один голый послушник, размахивая кадилом, которое распространяло облака сладкого опиумного дыма. В хвосте процессии была еще пара голожопых красавцев по бокам от девушки подросткового возраста, плетущейся, как сомнамбула. Миниатюрная брюнетка с маленькими сиськами и тяжелыми веками наркоманки.

– Nobis dimitte et, hodie nobis da quotidianum nostrum, – распевал я, глядя, как девицу укладывают на алтарь, расставляя у ее вытянутых рук чадящие черные свечи. Вокруг меня набирал обороты разврат. Он затягивал и меня, я пел все громче и громче. – Tua voluntas Fiat. Tuum regnum adveniat.

Послушник подал паникующего черного петуха жрецу, который принял его и взял жертвенный клинок.

Я растолкал толпу, завывая в молитве, как ополоумевший волк. Схватив петуха за ногу, вырвал его у священника. Второй рукой выдернул из кожаных ножен кинжал Крузмарка. Повернувшись к прихожанам в масках, я отхватил кочету голову одним ударом и заглушил его отвратительные вопли. Кровь била из шеи ритмичными толчками, поливая мою голую грудь.

– Caelis in es qui, noster pater! – кричал я, швырнув дохлую птицу в жреца.

Он неуклюже поймал кровавую тушку, а на его изумленном выражении обнажился страх перед неизвестным. Теперь кровь брызнула на его голую безволосую грудь.

– Скажите Владыке Сатане, что я вернулся, – крикнул я. – Скажите, что Джонни Фаворит вернулся!