36
Теперь оставалось немного. Шакал все время повторял, что теперь уже недалеко. Считай, только с горы спуститься. Примерно две мили. Даже меньше.
– Давайте, у вас получится, – говорил он. – Мы почти пришли.
Но дело было не в расстоянии и даже не в местности. Дело было в жаре. Существовала веская причина, по которой мигранты обычно передвигались ночью – в часы, когда пустыня затухала. Делали они это не потому, что надеялись укрыться в темноте. В конце концов, у пограничников на севере имелись вертолеты, датчики движения, поисковые прожекторы – словом, все необходимое для ночной слежки оборудование. У пограничников имелись инфракрасные очки, черт бы их подрал. Нет, всему виной – смертоносное солнце. Ограничивать питье теперь не получалось, потому что без воды их тела просто не могли продолжать путь. Они опустошили все свои запасы, и все равно им не хватало. Заливали воду внутрь, и она тут же просачивалась обратно через кожу. Оседала на одежде, шеях, волосах. Бето постоянно останавливался, сгибался пополам, пытался отдышаться. Это отнимало дополнительные силы, дополнительные ресурсы. У него кружилась голова, начался кашель. Шакал ругался себе под нос. Всего каких-то две мили. Они проделали такой путь, они почти пришли. Carajo, ну давайте, а. Мигранты еле плелись. Кошмар.
Это был худший переход в карьере койота за многие-многие годы. Он знал, что не стоило брать ребенка. Двое детей. Четверо женщин. Шакал знал, что будут проблемы. С другой стороны, думал он, эти шестеро по-прежнему живы. Они намного сильнее, чем он полагал, даже тот астматик. Черт подери, он никогда бы не взял с собой ребенка с астмой, если бы только знал о ней заранее. Вот же изворотливый pendejito. Койоту хотелось сломать ему шею. Но сначала он должен был привести всех в тень, к воде.
– Давайте! Поднажмите! – крикнул он.
Нужно было торопиться. И Бето пытался изо всех сил, но не мог. Не мог поднажать. Он кашлял и захлебывался, мотал головой, подпирал колени ладонями, и солнце давило ему на затылок. Его черные волосы впитывали, заглатывали солнечные лучи, голову напекло, шея горела, и все это время Бето пытался шутить. Пытался придумать шутку без слов, чтобы не тратить драгоценное дыхание. Ему было больно. И очень-очень страшно. В груди – чудовищная тяжесть, просто гигантская. Будто слон наступил или гиппопотам, будто наехал громадный «Мак» с двойными шинами – один из тех, что утаптывали мусор в домпе. Он продавливал мальчику легкие. Заталкивал в них гору мусора. Дышать было нечем. Я не могу дышать. О чем уж тут шутить.
Марисоль гладила Бето по спине и тихонько шептала на ухо, потому что уже видела похожую картину раньше. Дочь Дейзи мучилась от астмы, когда была маленькой. Не так сильно, но все равно кое-что Марисоль об этом знала. В младенчестве у Дейзи часто случался круп, и, когда она немного подросла, Марисоль с мужем Рохелио решили проверить ее на аллергию. Собаки, кошки, пыльца. Им приходилось быть очень осторожными, потому что при всяком приступе Дейзи мучилась по нескольку дней. Они возили ее в пункт скорой помощи, на ингаляции сальбутамола. Однажды приступ случился в гостях у другой девочки, и это было жутко, потому что Марисоль в это время пила на кухне чай со второй мамой, и, когда Дейзи к ней подошла, было уже поздно. Ее жизни уже грозила опасность. Дрожащими руками Марисоль перерыла всю сумочку и ничего не нашла. Ингалятор остался дома на раковине. В тот же миг они побежали в машину, и она даже не пристегнулась. На выезде задела машину, припаркованную в дальнем конце стоянки, и даже не оставила записку. Дома она включила в душе горячую воду, чтобы прогреть ванную, и дала Дейзи трижды вдохнуть из ингалятора. Потом в четвертый раз. Дочь сидела на опущенной крышке унитаза, а Марисоль стояла рядом, окруженная паром, и сжимала в руках телефон, чтобы, если потребуется, тут же набрать 911. Она была вся на нервах и очень перепугалась, но спустя несколько минут хрипы в маленькой груди Дейзи сошли на нет. Она перестала свистеть. Вздохнула свободно.
Но Бето становилось все хуже. Больше не было мокрого, рычащего кашля, которым он мучился всю неделю. Не было хрипов. Он лаял, сухо и надрывисто.
Марисоль повысила голос, приглушив звуки его страданий.
– Постарайся успокоиться. Дыши медленно, – сказала она, но у самой в груди сердце колотилось, как у птицы.
Вокруг не было никакой тени. Шакал наворачивал круги, прочесывая местность в поисках хоть какого-то укрытия, где можно было бы спрятаться от солнца. Если уж придется передохнуть, то делать это нужно в тени. С каждой минутой, проведенной на солнце, уровень влаги в их организмах опускался все ниже. Но поблизости ничего не было, а пацан больше не мог идти.
– Попытайся выпрямить спину, – посоветовала ему Марисоль.
Бето попытался и расправил плечи. Но на этот раз, когда он кашлянул на выдохе, вдоха не последовало. Его глаза в ужасе округлились, руки потянулись к глотке, и кожа на шее запала внутрь. Раздался сиплый хрип, а потом мальчик снова зашелся в кашле. Но вдохнуть так и не смог. Его губы посинели. Ногти тоже посинели. Все происходило так быстро. Он размахивал руками у лица.
Марисоль выхватила у него из рук пустой баллончик из-под лекарства, хорошенько встряхнула и поднесла к его губам, но сколько ни жала на трубку, так ничего и не выдавила: внутри не было ни капли, как и в пустынной земле вокруг. Ничего. Бето плюхнулся на зад, и выглядело это почти комично, поскольку он всегда вел себя как настоящий паяц и все время пытался всех рассмешить; в другой раз у него могло бы получиться, потому что он свалился на попу и вытянул ножки, будто младенец в подгузнике, однако теперь никто не смеялся. Бето корчился в муках, и вскоре сухой кашель в его груди прекратился. Мигранты окружили его со всех сторон – напуганные, неподвижные, но что они могли поделать? Ничего, хотя в десяти километрах к северу в крошечном городке Рио-Рико, штат Аризона, в ярко-оранжевом здании на Фронтейдж-Роуд располагалась аптека. В той аптеке за прилавком был ящик с четырьмя новенькими ингаляторами сальбутамола. А еще – кое-какие аналоги без рецепта и стероидные препараты для устранения острых приступов. Когда Бето потерял сознание, Николас начал делать ему закрытый массаж сердца. Он не знал, правильно ли поступает, но ничего другого придумать не мог; к нему присоединилась Марисоль: откинув голову мальчика, она зажала ему нос и стала вдыхать в рот воздух. Изо всех сил, но маленькая грудь Бето так и не поднялась.
Все мигранты опустились на колени. Пока Марисоль и Николас пытались оживить мальчика, остальные молились. Прошло много времени – куда больше, чем требуется в подобных условиях, чтобы получить какой-то результат. Никто не хотел признавать реальность сменявших друг друга минут. Никто не хотел констатировать конец – даже Шакал. Все ощущали неподдельную угрозу бессмертию собственной души, стань они тем самым человеком, который объявит первым: Бето больше нет. Соледад и Ребека плакали. Лидия плакала, Лука плакал. Но слез при этом не было. В их телах не осталось воды, чтобы плакать слезами. Наконец Шакал опустил руку на плечо Николаса.
– Basta, – сказал он.
Молодой человек остановился, а потом остановил Марисоль, которая собиралась в очередной раз вдохнуть в Бето воздух. Он протянул руки над его телом и положил их ей на плечи. Оба они склонились над бездыханным мальчиком. Образовали собой живой навес.
– Нет, – прошептала Марисоль.
Она накрыла Бето ладонями, дотронулась до его лба, почувствовала тишину в области сердца. Она взяла его за руки, все еще мягкие, и сложила их у него на груди.
Какой же он был маленький.
Другие смерти. Другие потери. Все они были невыносимыми. Но в то же время… закономерными. Была в них какая-то честность: люди знали о существовании рисков. Знали, что порой всякий риск заканчивается несправедливым наказанием.
Но это. Господи Иисусе.
Марисоль обрушилась на Бето, думая о каждом вдохе, который тот больше никогда не сделает. Она глотала воздух и сжимала его в кулаках. «Papá Dios», – повторяла она сквозь слезы, пока Шакал наконец не оттащил ее прочь.
Один за другим он уводил мигрантов в сторону. Своим телом он преградил им путь к Бето. Дотрагиваясь до их рук и плеч, койот по очереди освобождал каждого. Слим и Давид стояли рядом с угрюмыми лицами, приобняв друг друга одной рукой.
– Мы его понесем, – объявил Слим.
Шакал взглянул на него. Прикинул, какие у них были шансы с учетом положения солнца, недостатка воды и всеобщей усталости. Потом покачал головой.
– Нет, – ответил койот и достал из рюкзака камуфляжную простыню. – Помогите мне его завернуть.
Затем он вынул мобильник, включил его и отметил точку на карте.
– Я за ним вернусь, – сказал он.
Все мигранты устремили на него взгляд; никто не двигался.
– Я обещаю. Но сейчас нам нужно идти.
На этот раз Лука не оглядывался.
В отдалении, на одной из безымянных дорог, по которым так часто ездят бело-зеленые внедорожники пограничной полиции США, стояли лагерем два дома на колесах. Водители приехали два дня назад, растянули на двух подпорках брезентовый навес и вынесли холодильники, полные пива и закусок. В центре лагеря они разожгли костер, поставили рядом раскладные стулья и повесили на один из них старомодное радио с раскладной антенной; оттуда играла кантри-музыка. Всякий раз, когда мимо проезжали пограничники, отдыхающие непременно кивали и махали им рукой в знак приветствия. Они позаботились о том, чтобы в легкой и непринужденной манере сообщить полиции о своем присутствии. Один раз полицейские остановились и побеседовали с мужчинами минут десять. Затем получили у них разрешение осмотреть дома на колесах. А почему бы и нет? Тем нечего было скрывать.
Когда Шакал и десять оставшихся мигрантов появились в лагере на два с половиной часа раньше положенного, мужчины были не готовы. КПП пограничной полиции на трассе 19 по-прежнему работал. Им нужно было ждать еще как минимум три часа. Что, если за это время кто-то заедет их проверить? Где посреди пустыни можно спрятать одиннадцать человек? В домах сидеть слишком жарко. Включить кондиционеры тоже не получится – у них недостаточно бензина.
Шакал пожал плечами.
– У нас не было другого выхода, – только и сказал он.
Лагерь оказался удобным и опрятным; к тому же там были не так слышны постоянные порывы пустынного ветра. Они выключили радио и стали ждать в тишине, надеясь, что сумеют расслышать звуки приближающегося внедорожника. Пока что – ничего. Мигранты все пили и пили воду, вкусную воду, святую воду. Они расселись в тени и взяли из холодильников бутылки со спортивными напитками Gatorade. Утолив жажду, организм Марисоль снова начал производить слезы, и женщина все время плакала – обильно, не моргая. Она не просила этих слез, но они все равно были. Текли по ее лицу сами по себе, двумя потоками. Сверкали лужицами у нее в ладонях. Лука и Лидия сидели с закрытыми глазами, поджав губы.
Никто не разговаривал.
В 17:15 по местному времени мужчины начали собираться и заводить мигрантов внутрь. Первыми пошли Марисоль и сестры. Лидия хотела попрощаться с Шакалом. Выразить свою благодарность, сказать что-то, что могло бы успокоить его больную совесть. Но таких слов не было. Она легонько дотронулась до его плеча. Шакал буравил взглядом землю под шинами машин. Он кивнул, не сводя глаз с зарослей дикой травы и блестящих камешков в грязи. Лидия забралась в дом на колесах. Лука шел следом, но остановился, поставив ногу на нижнюю ступеньку. Он тоже решил попрощаться с Шакалом.
– Ему обязательно нужен небесно-голубой крест, – объяснил он.
Койот кивнул. В глазах у него мерцали слезы. Такие, каких прежде никогда не было.
– Небесно-голубой крест, – повторил он.
Мальчик тоже кивнул.
– Я обо всем позабочусь, mijo, – заверил Шакал.
А потом Лука вдруг наклонился и прошептал ему что-то на ухо. Койот вытянул руки и заключил мальчика в объятья, и тот тоже обвил руки вокруг шеи мужчины. Постояв немного, оба они быстро отвернулись, после чего Лука наконец поднялся в машину. Из окна Лидия наблюдала, как Шакал взял с раскладного стула свой рюкзак, навьючился канистрами с водой и нырнул обратно в пустыню.
– Что ты ему сказал? – спросила она сына, когда тот сел рядом на лавочку.
Лука пожал плечами и ответил:
– Я сказал, что он – хороший человек, потому что привел нас сюда.
Мужчины стали объяснять, как все устроено: оказалось, под лавками и кроватями было полое пространство. Мигрантам нужно было залезть внутрь и накрыться. Соледад слышала истории про койотов, которые на данном этапе путешествия заставляли своих подопечных раздеваться догола – чтобы те не создавали проблем. Смысл в том, чтобы обеспечить своеобразную страховку: забрав у людей одежду, койоты могли быть уверены, что никто не попытается сбежать, пока они не достигнут безопасного места. Соледад также слышала, что иногда на мигрантов надевают подгузники – чтобы те могли часами сидеть неподвижно в полной темноте. Потерев руками бедра, она порадовалась своей защите – плотному слою джинсовой ткани. Во втором доме на колесах, изучив габариты Слима и Давида, водитель спросил:
– Влезете?
Слим кивнул.
– Если надо, влезем.
– Дорога займет сорок пять минут, да? – спросил Давид.
– Приблизительно, – ответил водитель.
Наконец-то Давид смог использовать фразочку из арсенала янки, которую заготовил давным-давно:
– Piece of cake, – сказал он.
В груди у Луки заколотилось сердце. Мигранты услышали, как зарычал двигатель, почувствовали урчащую вибрацию автомобильного механизма. Вывернув руль, водитель опустил заднюю шторку.
– Следующая остановка – Тусон! – крикнул он.
Ехали они медленно. Мучительно медленно. Машина постоянно падала в ямы и подскакивала на острых камнях, и дорога была такой узкой, что всякий раз, когда навстречу ехал другой автомобиль, им приходилось съезжать на обочину и ждать. Через некоторое время они выбрались на дорогу пошире, а потом водитель негромко сказал: «Пограничная служба. Не шевелитесь». Он помахал полицейским, и те узнали в нем одного из отдыхающих, последние пару дней стоявших к югу от Лобо-Танк. Пограничников звали Рамирес и Кастро, и они подумывали остановить водителя и обыскать машину на наличие нелегалов. Но за рулем сидел белый мужчина в ковбойской шляпе, да еще с усами, которые явно росли на его лице задолго до того, как вошли в моду. К тому же у них заканчивалась смена. Кому в счастливые часы нужна бумажная волокита? Поэтому полицейские отдали честь и проехали мимо на своем «шевроле-тахо», едва не задев бампером дом на колесах. Внутри все мигранты сидели затаив дыхание и слушали: сначала под окном прохрустели шины внедорожника, а потом защелкал поворотник, и водитель снова выехал на середину дороги. Наконец они разогнались.
– Все в порядке! – послышалось из кабины.
Сидя в крошечной темнице под лавкой, Лука припал поближе к Мами. Даже несмотря на то, что места хватало, он прижимался все плотнее, словно от близости зависела его жизнь. Потому что теперь, когда они почти добрались до цели, когда до новой жизни оставались считаные минуты, мальчик вдруг понял, что не хочет ее начинать. Какое-то первобытное чутье подсказывало ему, что стоит им оказаться в безопасности, как все те чудища, которых он все это время держал на расстоянии, полезут с новой силой, а за ними появятся и новые. Полчища. Мальчик слышал, как они скребут по обшивке автомобиля. Но время еще не пришло.
Лука навалился на Мами всем весом. Она обвила его руками, подхватив за попу и спрятав в объятьях. Накрыла его живым щитом собственного тела. Нащупав в темноте его маленькую ручку, она раскрыла его ладонь. Просунула мизинец в золотой венец обручального кольца Папи. Дорога под ними нырнула вниз и зарябила. Они пересекли решетку, какие бывают при въезде на пастбища. Лука прижался к маминой груди. Положив руку ему на лоб, она закрыла глаза. Неуклюжий дом на колесах еще раз подскочил, и под шинами неожиданно расстелилась ровная асфальтовая дорога.
Как и ожидалось, КПП пограничной полиции оказался закрыт. Они проехали мимо него без остановок и в сгущавшихся сумерках устремились на север. Ребека и Соледад сидели рядом, уперевшись друг в друга лбами, переплетя пальцы рук и дыша в унисон. Они не двигались и в то же время находились в постоянном движении. У каждой теперь были свои секреты. И тем не менее, несмотря на все, что им пришлось пережить, их в тот момент переполняло нечто большее, чем просто надежда.
Запертая в своей темнице, Лидия не могла ничего разглядеть, но чувствовала кожей. Она знала, что снаружи в пустыне начиналось то самое идеальное время суток. Представляла себе парад красок. Мерцающий серый асфальт и до боли красную землю. Роскошную вспышку цвета над головой. Закрыв глаза, Лидия увидела все оттенки вечернего небосклона: лиловый, желтый, оранжевый, розовый, голубой – все они горели ослепительным светом. Пернатый венец. А под ним – бесконечная даль.
