32

Они продолжили путь засветло. Когда солнце коснулось западной кромки долины и тени мигрантов расползлись по земле на черные полоски, Шакал снова велел собираться.

– Эта ночь будет трудной, – сказал он. – Восемь миль по пересеченной местности. Идти будем в темпе, так что не отставайте. Если отстанете, мы не сможем вас ждать. Я не поставлю под угрозу благополучие всей группы из-за одного-единственного человека. Поэтому слушайте внимательно, esto es importante. Это вопрос жизни и смерти.

Чтобы убедиться, что всем слышно, койот откашлялся.

– К западу отсюда та самая дорога, которую мы переходили утром, берет на север и продолжается как бы параллельно нашему маршруту. Понятно?

Все кивнули.

– Если вы отбились от группы. Упали, вывихнули лодыжку, решили отдохнуть, помочиться, почесаться или вздремнуть. Если по какой-то еще причине вы вдруг поняли, что не поспеваете за остальными, возвращайтесь на ту дорогу. Ее называют Рубиновой. Пограничники и местные ходят по ней регулярно. Доберетесь туда – точно не умрете. В течение пары часов кто-нибудь вас найдет.

Жуткая перспектива – эта Рубиновая дорога. На тот момент поход складывался вполне удачно, и потому никто толком не понимал, что она собой представляет. Для всех собравшихся она была тем самым местом, которое нужно обходить любой ценой, тем самым местом, где их подстерегали самые ужасные страхи. Невозможно было вообразить отчаяние, способное всего за несколько часов убедить любого из них в том, что Рубиновая дорога – последний шанс на выживание.

– Значит, сейчас мы идем туда. – Шакал махнул рукой. – На север. Где в таком случае находится дорога? Я хочу убедиться, что все вы это знаете. Лоренсо! В какую сторону ты пойдешь?

Молодой человек ничего не ответил.

– На запад, – раздраженно повторил койот. – А где запад?

Лоренсо полез в телефон, но не смог поймать сигнал.

– В той стороне, – отозвался Лука и указал на запад.

– Claro que sí. – Шакал потрепал мальчика по волосам. – Этот парень точно не пропадет.

Не сбавляя шага, мигранты решили перекусить орехами и вяленым мясом. У аспиранта Николаса были также порционные металлические тюбики с какой-то протеиновой пастой. Она ужасно воняла и выглядела гадко, зато питала организм всякими полезными веществами, благодаря которым Николасу и вправду удавалось сохранять завидную энергию. В тот вечер он шагал прямо за Лидией и всю дорогу тихонько разговаривал. Она начала подозревать, что в пасте, помимо прочего, содержался кофеин.

– Что бы ни случилось, не ходите в Ариваку, – рассуждал Николас. – Будете умирать от жажды, местные не помогут, зато усядутся в шезлонг и будут наблюдать за вашими мучениями со стаканчиком прохладного лимонада.

– Ладно уж, не так все плохо, – впереди послышался голос Шакала. – В Ариваке есть и хорошие люди. Жизнь – штука сложная, особенно когда приходится выживать у самой границы.

Николас вскинул свои невероятные брови. Аривака – крошечный, захолустный городок, в котором едва набралось бы семь сотен человек; до ближайшего населенного пункта – сорок пять минут езды по пустой дороге. И тем не менее, как и многие другие жители Южной Аризоны, Николас представлял себе Ариваку совершенно определенным образом – как нищий и безжалостный аванпост, где несколько лет назад народные ополченцы-мстители убили девятилетнюю девочку и ее отца, а потом попытались свалить вину на нелегальных мигрантов. Полагая, что страшилка о кровожадной банде нелегалов подтолкнет напуганных жителей к решительным действиям, преступники ворвались в дом Флоресов и выстрелили маленькой Брисении в голову. В момент убийства девочка сидела на диване в бирюзовых пижамных штанах; ее ногти были накрашены красным лаком. Николас – молодой человек либеральных взглядов – никогда не бывал в Ариваке и потому не знал, какой невыносимый позор по-прежнему нависал над всеми жителями городка. Николасу никогда не приходилось присутствовать при столь варварском преступлении, которое раскалывает жизнь очевидцев пополам, выворачивая наизнанку все, во что ты раньше верил. Проще говоря, мир Николаса никогда не выворачивался наизнанку.

Вот почему он понятия не имел, что в подобных местах работает особая разновидность третьего закона Ньютона: на всякое греховное действие всегда найдется равное по силе искупительное противодействие. В любом случае спорить не имело смысла. Лидия не собиралась идти в Ариваку, где единственный выход – это сдаться и попросить о помощи. Нет, они с сыном доберутся до Тусона и будут в безопасности.

Следующие три часа пути миновали без происшествий; Лидия с удивлением наблюдала, как в мир после дневной побелки возвращаются привычные цвета. Наступил момент, пожалуй, даже больше чем просто момент – отрезок времени длиной минут пятнадцать, когда пустыня неожиданно превратилась в самое лучшее место на земле. Температура воздуха, освещение, краски – все казалось безупречным и застыло на грани коллапса, словно вагонетка на американских горках, слегка постукивающая колесами, прежде чем сорваться с вершины в пропасть. День клонился к закату, и Лидия чувствовала, как кожа постепенно выпускает наружу жар. Впереди на плечах сына подпрыгивал рюкзак. Впервые с тех пор, как она поставила на стол запотевший бокал ледяной «Паломы», Лидия ощутила надежду: возможно, им все-таки удастся выжить. То был странный прилив какого-то чувства, похожего на опьянение. А потом с неба вдруг спустились мрак и холод. Вторая ночь обещала быть холоднее первой, и от этой неожиданной зябкости все пятнадцать мигрантов, не сговариваясь, прибавили ходу. Под ногами вздымалась и опускалась земля, щербатая от каменистой россыпи и нор невидимых зверей. Лидия молилась, чтобы никто не упал. Заметив, что сестры держались необычайно тихо, она переживала о том, как бы они не лишились последних сил – с учетом всех пережитых накануне мучений. Молилась Лидия и за здоровье ног – Луки, шагавшего в новых ботинках, Соледад, Ребеки и своих собственных. Она повторяла про себя: «Господи, пусть наши ноги будут сильными и без мозолей. И пусть ступают только там, где предназначено ступать человеческой ноге».

Шакал двигался в быстром темпе. Место встречи располагалось всего в десяти милях от границы, если считать напрямую, однако путь этот пролегал по одной из самых трудных областей на всей территории Северной Америки; кое-где перепады высот достигали отметки в две тысячи метров. Маршрут, рассчитанный на два с половиной дня, петлял среди непроходимых участков пустыни, минуя несколько резервуаров с питьевой водой (на случай, если жажда станет невыносимой), и при этом избегал туристических троп и путей под наблюдением пограничников. В конечной точке текущего броска, перед самым рассветом, когда группа встанет на привал в пещере в нескольких милях к западу от Тумакакори-Кармен, штат Аризона, самая сложная часть маршрута будет уже позади. Но мигранты об этом пока не знали. Они не знали практически ничего, потому что Шакалу нравилось держать подробности похода в тайне. Если что-то пойдет не так, если кто-то свернет с дороги, потеряется и будет пойман, последнее, чего хотелось бы койоту, – чтобы этот человек выдал пограничной службе все его секреты. Участникам похода нужно было знать лишь одно: в пустыне всегда ведет Шакал, все остальные идут следом. И действуют строго по команде. Если внимательно слушать, выполнять приказы и проявлять упорство, Шакал позаботится о том, чтобы все кончилось хорошо. Завтра ночью все мигранты приятно удивятся, когда поймут, что всего за каких-то несколько часов преодолели финальный участок пути. Все обрадуются, когда заметят впереди огни лагеря и два жилых автофургона, что отвезут их по расхлябанному бездорожью на гладкое северное шоссе, о котором все так долго мечтали. А дальше – очень ровная и очень широкая трасса под номером 19. По пути им встретится КПП пограничной службы, но каждую неделю в течение определенного периода времени там нет ни единой живой души. Хорошая новость заключалась в том, что Шакал путем обмена денежных средств на проверенную информацию установил начало этого периода, а также точную его продолжительность.

Следующие сорок пять минут они проведут в дороге, на другом конце которой их ждет оптимистичная безликость пригородной Аризоны. До нее уже, считай, было рукой подать. И ни один из мигрантов даже не догадывался, насколько близко подошел к заветной цели. Ну а пока что вот они, на пятом часу изнурительной вылазки, спускаются по черному склону в очередной безымянный каньон и чувствуют, как с каждым новым шагом из-под ног предательски ускользает присыпанная гравием земля и как их душевные силы все больше истощаются вслед за физическими; вот они, и вдруг на небе – от края до края гигантская трещина, а следом – тропический ливень. В ту же секунду все испытали потрясение; даже Николас и Шакал, имевшие при себе дождевики, промокли насквозь до того, как успели их накинуть. Ноги мигрантов будто сами рвались в укрытие, но спустя несколько минут это наваждение все-таки удалось побороть; группа вернулась в прежний ритм и продолжила путь сквозь дождевую завесу.

Джинсы Луки намокли и потяжелели; теперь во время ходьбы ему приходилось широко расставлять ноги, потому что мокрая ткань натирала между ног сзади, чуть выше левого бедра. Он был рад новым ботинкам и тому, что по настоянию Мами два дня разнашивал их в квартире. Как же здорово, что в тот момент он решил не спорить и не жаловаться, хотя такие поползновения были. Но даже с учетом дополнительной практики с каждым новым шагом Лука ощущал растущее неудобство в одной точке размером с игольное ушко, которая располагалась на его левой пятке. Поначалу он старался не обращать на нее внимания. А потом обратился к ней напрямую. Сказал, что никакая боль – тем более столь жалкая и незначительная – не сумеет остановить его на пути к цели. Сказал, что вытерпит даже стократную боль и глазом не моргнет. Ведь он – Лука! Мальчик, у которого убили всю семью! Его уже не остановишь!

– Мами. – От боли голос его прозвучал глухо и сдавленно.

– Что такое, mijo?

– У меня мозоль, – признался Лука.

Боль сводила его с ума. Терпеть он больше не мог. Мами поджала губы и увела его в сторону с общей тропы. Никто из мигрантов не остановился и даже не сбавил шагу. Они продолжали путь, и к тому моменту, как Лидия опустилась на колено, задрала сыну левую брючину и стащила с его ноги ботинок, вперед ушли все участники колонны. В темноте, да еще при такой погоде разглядеть что-то было почти невозможно, однако Шакал запретил им пользоваться фонариками, и потому, чтобы оценить ситуацию, Лидии пришлось уткнуться лицом в самую пятку Луки. Носок набрал воды, и, проведя рукой по задней части его ступни, она нащупала пузырь мозоли. Вот только что сделаешь? Кожа – влажная, джинсы – влажные, все вокруг – тоже влажное. Конечно, пластырь не возьмется. Но попробовать стоило. Лидия скинула с плеча рюкзак и расстегнула боковой карман, в котором хранилась пачка пластырей. Разумеется, все они были мокрые, но в середине нашелся один чуть посуше. Распахнув куртку, она накрыла собой лодыжку сына, будто живой зонт.

– Снимай ботинок, – велела Лидия.

– Но Мами, они уходят! – возразил Лука. – У нас нет времени.

– Снимай, живо! – рявкнула она.

Мальчик послушался, развязал шнурки и так сильно дернул за ботинок, что тот подлетел в воздух и плюхнулся рядом в грязь.

– Садись сюда. – Лидия указала на свой рюкзак, и Лука сел. – Носок тоже снимай.

С этими словами женщина вгляделась сквозь струи дождя туда, где, как ей показалось, только что растворился во мраке последний участник колонны. Прикусила зубами обертку пластыря. Когда Лука стащил с ноги мокрый носок, она спрятала его в карман. Затем выправила из-под толстовки рубашку и протерла полой пятку сына. На его мизинце скукожилась кожа. Зажав его ступню в теплой подмышке, Лидия дотянулась до рюкзака, который по-прежнему висел у мальчика за спиной. Она знала, что где-то на дне с правой стороны лежала свежая пара носков. Внезапно ее охватила паника. Она испугалась, что не сможет отыскать носки или, наоборот, все-таки сможет, но будет при этом рыться вслепую и случайно уронит их на землю, после чего они немедленно промокнут и станут бесполезными, и в конце концов окажется, что все эти поиски были напрасными, и тогда они с Лукой точно погибнут, только не от пули, выпущенной sicario во время семейного торжества, но в полном одиночестве посреди пустыни. Погибнут из-за какой-то мозоли. Из-за дождя. Нет. Пальцы Лидии нащупали мягкий комочек сложенных носков. Сухие. Gracias a Dios. Она вытащила их, сунула под мышку и застегнула рюкзак. Мигрантов теперь и след простыл. Больше она их не видела и не слышала, но пока что еще ощущала присутствие и пыталась мысленно проследить их путь. «Боже, дай нам их найти», – молилась про себя Лидия. Вскрыв зубами пластырь, она сплюнула обертку на землю, снова протерла пятку Луки, обдала чуть теплым дыханием и прилепила сверху клейкий кусочек ткани. Боже, пожалуйста, только бы не отвалился. Развернув носки, она натянула один на подошву сына. Казалось, на все про все ушла целая вечность: сначала нога никак не пролезала, а потом пришлось долго выравнивать шов на мыске и разглаживать ткань, прилегавшую к больному месту. Лидия подумала было натянуть сверху второй носок. Дополнительный слой защиты между мозолью и поверхностью ботинка. Но поможет ли? Мягкая подкладка, но сядет туже. В итоге решило время. Засунув второй носок под лямку лифчика, Лидия подняла с земли упавший ботинок. Ослабила шнуровку и оттянула язычок. Промокнула внутри полой рубашки и вставила ногу Луки. Дернула за шнурок.

– Я сам, Мами, – перебил мальчик.

Пока он завязывал узелок – очень быстро, с впечатляющей сноровкой, – Лидия укрывала его от дождя. Наконец Лука объявил:

– Все готово. Все в порядке, Мами. Спасибо.

Поднявшись с рюкзака, он прошелся из стороны в сторону, чтобы опробовать перевязку, а потом заключил:

– Намного лучше.

Лидия уже закрыла боковой карман своего рюкзака и теперь шла, а точнее, бежала вслед за сыном, поправляя на ходу лямки. Снизу стучали и плескались канистры с водой.

– Быстрее, сынок. Мы должны их догнать.

В общей сложности вся операция заняла минуты две с половиной. Может, три. Этого времени вполне хватило, чтобы безнадежно отстать от группы. Они ничего не слышали – лишь громовые переливы дождя и стук капель, разбивавшихся о землю. Лидию снова охватила паника; все страхи сбились в плотный комок и застряли где-то в груди. «Именно так все и происходит», – думала она. И подгоняла Луку надломленным голосом, но мальчик помнил, что случилось на выезде из Кульякана, когда за ними гналась полиция: Мами вывихнула лодыжку и упала. Он понимал, что еще одну травму – в дополнение ко всему прочему – они себе позволить не могут; осторожность не давала ему шагать в полную силу. Кто знает, может, в конце концов их погубит осторожность.

– Apúrate, mijo, пожалуйста! – Лидия почти срывалась на крик.

Вдруг ее охватило новое сомнение: что, если они бегут не в ту сторону? Слегка отклонились от тропы и все дальше удаляются от группы наискосок? Они ведь пошли сюда, так? В такой дождь под покровом ночи никаких следов не разглядеть. Нужно просто идти вперед. Двигаться. Не стоять на месте. Отчаявшись, Лидия нарушила самое главное правило Шакала: никогда не повышать голос, – и выкрикнула в пустоту. Ответа не последовало. Они с Лукой продолжали идти в темноте, спотыкаясь и вновь прибавляя ходу, и каждые несколько минут Лидия нарушала правило – все громче и громче, теряя надежду с каждым новым именем:

– Соледад!

– Ребека!

– Бето!

– На помощь!

– Николас!

– Чончо!

– Где вы?

Лука теперь вышагивал не впереди и не сзади, но рядом с ней; сжимая руку сына, Лидия изредка вглядывалась в черноту его глаз и видела там лишь спокойствие. Похоже, он совсем не разделял ее отчаяния.

– Все в порядке, Мами, – через некоторое время сказал мальчик. – Мы идем в правильном направлении.

Она поверила ему, потому что другого выхода просто не было. Он понимает в таких вещах. Ведь так?

– Шакал!

– Марисоль!

– Слим!

– Ау!

Вместо ответа ударил дождь, пустив по плечам толстые струи воды, и крупные капли застучали по капюшонам с новой силой. Блуждая в темноте, Лидия нечаянно обнаружила в своей голове какой-то обособленный участок сознания, где вся мыслительная работа продолжалась в нормальном режиме; неожиданно ей вспомнилась шутка про сорок лет и сорок тысячелетий, проведенных в пустыне. Она поняла, что католики заблуждаются в своем представлении ада: на самом деле там нет огня, нет зловонного горения. В аду очень мокро и холодно, и повсюду тебя преследуют мрак и чувство абсолютной потерянности. Мозг Лидии уже станцевал чечетку и остановился, как вдруг… Вдруг. В темноте мелькнуло очертание. Какая-то тень. Едва различимое движение, черная клякса на тон темнее царившей вокруг черноты. Лидия взвизгнула, ощутив в груди прилив надежды, покрепче сжала руку сына и припустилась следом за черной кляксой, рассекая незримый пейзаж; нет, ей не показалось. Это был не мираж. Клякса двигалась по какой-то собственной траектории: прыг-скок, прыг-скок. И все время убегала вперед. Лидия не сводила с нее глаз, бежала следом и волочила за собой Луку, не замечая даже коварной земли под ногами; наконец клякса начала увеличиваться, становилась все ближе и ближе, пока не превратилась в рюкзак. Рюкзак Рикардина. Она снова крикнула в темноту:

– Рикардин!

– Давид!

Клякса остановилась. Повернулась к ней. Они нашли дорогу. Они спасены.

Salvación. Salvación. Лидия заплакала.

Рикардин отвел ее на место впереди себя и двоюродного брата.

Давид. А дальше – сестры. Ребека. Соледад. Лидия без труда убедила себя в том, что девочки просто не заметили их пропажи. Ночь была такой темной, и дождь лил как из ведра – в подобных условиях трудно разглядеть даже то, что происходит за пределами твоего капюшона, даже собственные руки и движение ног. На самом деле Лидия не хотела знать, какой была реакция сестер. Заметили они? Рассказали Шакалу? Попросили его остановиться и подождать? Не зная ответов, она могла не спрашивать себя, как поступила бы на их месте. К тому же теперь все хорошо и нет никакой разницы. Все хорошо. Лидия перекрестилась. Набрала в грудь воздуха. Втянула носом запах не перестававшего дождя.