30

Собрав скромные пожитки, они прикончили всю оставшуюся еду и сели пить растворимый кофе в ожидании Шакала; когда солнце начало клониться к закату, тот возник на пороге. У Бето с собой не было никаких вещей. Марисоль отказалась от босоножек на платформе в пользу туристических ботинок «адидас». В последний раз поднимаясь по лестнице на выход, все молчали. Снаружи их ждали два пикапа с открытым прицепом; в одном стояло несколько дюжин полупустых пятилитровых канистр с водой, выкрашенных в черный цвет. Лоренсо сразу направился к белому пикапу, поэтому Лидия с Лукой пошли к синему. Бето, сестры и Марисоль забрались вслед за ними и расположились между канистрами. К ним присоединился Николас и сел рядом с Марисоль.

– А что, в колледже у тебя осталась девушка? – спросила она.

Николас покачал головой.

– Знаешь, моя дочь учится в Сан-Диего. На факультете социологии. Что ты изучаешь?

Николас изогнул брови:

– Я изучаю эволюционную биологию и биологическую вариативность пустынь.

– Ничего себе. – Марисоль не смогла подобрать никакого уточняющего вопроса.

– Это что еще такое? – поинтересовался Бето.

Николас засмеялся:

– Это значит, что я изучаю эволюцию организмов и факторы, которые оказывают влияние на этот процесс. И наоборот.

Бето непонимающе заморгал.

– В частности, я изучаю типы миграции некоторых бабочек и влияние, которое они оказывают на некоторые цветущие кустарники.

– Пустынные бабочки, значит? – спросил Бето с подозрением.

– Да.

– И куда они летают?

– Да.

– И это типа работа такая? Больше ты ничего не делаешь?

Николас широко улыбнулся.

– Ну и ну, чувак, – вздохнул Бето. – Теперь я тоже хочу в колледж.

Закрепив дверцу багажника на белом пикапе, Шакал направился к синему. Внимательно осмотрел каждого из них, проверяя снаряжение. На нем самом были плотные, но легкие туристические ботинки, такие пыльные, что вполне могли бы принадлежать любому мигранту – за исключением тех, кто не мог себе позволить специальную обувь. Одет койот был примерно так же, как и в тот день, когда встречал их на площади: плотные джинсы и серая футболка. В кабине на водительском сиденье стоял его крошечный рюкзак. Куртка у него была из водонепроницаемого гортекса, настолько тонкая, что он легко повязал ее вокруг поджарой талии. На широких светло-коричневых щеках по-прежнему лежал веселый румянец. Тело койота было как будто создано для жизни в диких условиях. Стройный, мускулистый, коренастый, со скупыми движениями, он переходил от мигранта к мигранту, чтобы убедиться, что все в порядке: обувь, настроение, вес рюкзаков. Если он обнаружит у кого-то насморк или кашель, им придется остаться. Внимание Шакала привлек Бето.

– Где твоя сумка? – спросил он.

Все остальные сидели, сжимая перед собой рюкзаки. У мальчика ничего не было.

– Братишка, мне не нужна никакая сумка, – сказал Бето и постучал пальцем по виску: – Все, что мне нужно, – уже здесь.

– То есть сегодня ночью тебя будут согревать твои сумасшедшие мозги?

– Согревать? Вы вообще о чем? Не морочьте мне голову, братишка. На дворе жара. Плюс миллион, наверное.

В Соноре стоял апрель, и температура была не по сезону высокой. Тридцать шесть градусов Цельсия.

– То есть куртки у тебя нет? Пальто, свитера – ничего? – уточнил Шакал.

– Я буду в порядке!

– Вылезай, – велел койот и опустил заднюю стенку прицепа.

– Ты что, чувак? – взмолился Бето. – Правда, я в порядке, никакая куртка мне не нужна.

– На выход, – повторил Шакал. – Я ведь ясно всем объяснил, какое снаряжение понадобится в дороге. Я сказал, что случится, если кто-то не выполнит этих требований.

– Но…

– Найдешь койота, который согласится перевести тебя без правильной экипировки? Не плати ему. Потому что такому человеку на тебя насрать и в пустыне ты погибнешь. Понятно? А теперь давай-ка. На выход.

– Тогда я куплю! Я куплю куртку! – Бето перешел на отчаянный визг.

– Слишком поздно, – отрезал Шакал, в нетерпении похлопав ладонью по прицепу. – Купишь куртку, и в следующий раз я тебя отведу.

Бето поднялся и медленно и неохотно вылез из машины. Лука потянул Мами за руку, но та ничего не ответила. Она должна была убедиться, что с ним все в порядке. Пусть он производил впечатление древнего старца, но ему было всего десять, и он их спас – оплатил им билет через границу. Неужели это было так сложно – просто подойти и спросить: «Бето, у тебя ведь есть куртка?» Но Лидия этого не сделала. А теперь уже слишком поздно. Теперь она бессильна что-либо изменить. Оставалось лишь сжать покрепче руку сына – в жалкой попытке извиниться за собственную недальновидность, за недостаток героизма. Остальные мигранты беспомощно смотрели на Бето, но Николас вдруг начал расстегивать рюкзак. Мальчик громко плюхнулся задом на опущенный борт прицепа и свесил ноги, кое-как оттягивая время. Он рылся в собственной голове, пытаясь найти подходящий аргумент, слова мольбы, которые могли бы убедить койота.

– Вот, возьми, – сказал Николас и бросил ему на колени тяжелый свитер с капюшоном и подкладкой из овечьей шерсти.

Лицо мальчика засияло от счастья. Лидия с облегчением улыбнулась. Лука тоже. Вцепившись руками в толстую коричневую ткань, Бето вскочил на ноги. Пока Николас застегивал рюкзак, он повязал свитер вокруг талии.

Шакал молча наблюдал за происходящим, а потом обратился к молодому студенту:

– А себе ты что-нибудь оставил?

– Да. У меня есть еще один свитер. А еще термобелье и дождевик.

Койот кивнул и закрыл борт прицепа. Бето уже вернулся на свое место рядом с Лукой, но Шакал обошел пикап сбоку, нагнулся к нему и что-то зашептал ему на ухо. Мальчик извернулся, чтобы видеть лицо мужчины; одно его колено взмыло вверх, второе, наоборот, опустилось.

– Это большая удача, что Николас тебе помог, – уже вслух сказал койот. – Именно поэтому я никогда не беру детей. Я не намерен с тобой нянчиться, и мне не нравится, когда люди умирают по собственной глупости. Не заставляй меня жалеть, что я взял тебя с собой.

Лицо Бето оставалось на редкость неподвижным; его выражение было настолько искренним, что Лидия едва сама не лишилась хладнокровия.

– Отныне, если я говорю: «Это важно», ты меня слушаешь, ясно? – продолжал Шакал. – Когда я говорю: «Это важно» – это значит, что, если ты не послушаешься, ты умрешь. Эта дорога не развлечение. Если я сказал прыгать, ты прыгаешь. Если я сказал заткнуться, ты сидишь молча. Если я сказал, что тебе нужна куртка, это значит, что тебе нужна чертова куртка.

Отступив на шаг, он развернулся так, чтобы видеть всех мигрантов. Повысил голос, чтобы всем было слышно:

– То же самое касается всех остальных. Понятно? Впереди у нас тяжелая дорога. Две с половиной ночи вам придется лазать по крутым скалам, и я – ваш единственный спасательный круг. Если у вас с этим проблемы, если вы вдруг поняли, что не сможете, сейчас у вас последний шанс отказаться.

Всякий раз, отправляясь через границу, койот брал с собой пистолет, чтобы даже самые ретивые мигранты ни на секунду не сомневались в абсолютной природе его власти. Он носил его в кобуре на джинсах – так, чтобы всем было видно. Ему редко приходилось его использовать, в основном пистолет служил в качестве удобного психологического оружия. Бето приметил его еще тогда, когда Шакал проверял мигрантов во втором пикапе, но особого впечатления пистолет на него не произвел – в отличие от слов, полных скрытой силы. Бето умел различать правду на слух.

– Эй, – позвал мальчик. – Простите.

Лицо его округлилось, как луна, и смотрело на койота с мольбой; наблюдая за ним, Лидия вдруг вспомнила о Себастьяне, и воспоминание это ударило ее, словно учительская линейка по голой костяшке. Как долго Лука сумеет продержаться на одной только памяти об отце? Может, совсем скоро с таким же уважением он будет смотреть на незнакомцев. Лидию охватил приступ отчаянья. Она закрыла глаза и стала ждать, когда ее отпустит.

Кивнув, Шакал открыл пассажирское сиденье пикапа и забрался внутрь.

В лучах пустынного рассвета они устремились на юго-запад. В Ногалесе при виде пары фургонов, набитых мигрантами, никто особо не удивлялся. Никто бы не стал их останавливать. Любому встречному хватило бы одного взгляда, чтобы безошибочно понять их намерения, но никому не было до этого дела. Только Лидия волновалась, что кто-то ее заметит. Всякий раз, когда навстречу ехала машина, она сутулилась и прятала лицо под полями выцветшей шляпы.

– А почему на юг? – спросил Лука, когда на выезде из города они вдруг повернули налево.

Лидия не знала. Но с облегчением отметила, что дорога сначала постепенно лишилась покрытия, а потом и вовсе превратилась в колеи на голой земле, которые с трудом попадали под определение дороги. Повсюду были ямы и рытвины, гравий из-под шин разлетался во все стороны. Они оказались в пустыне, и вокруг на многие километры не было ни одной другой машины; мигранты кое-как держались за края прицепа и подскакивали всякий раз, когда пикап неожиданно проваливался в яму. Лидия придавила Луку своим весом, чтобы тот случайно не выпал, но ехали они небыстро, стараясь не перевернуться.

Дорога сначала свернула на запад, а потом на северо-запад, и Лука подумал, что теперь они, наверное, двигаются перпендикулярно границе к тому месту, где забор бесследно исчезает; очень скоро отделить одну страну от другой можно будет только благодаря карте, которую много лет назад начертил на бумаге какой-то случайный человек. Больше часа миновало с тех пор, как им встретилась последняя машина, и Николас в попытке скрасить ожидание стал перечислять местную фауну: оцелот, красная рысь, носуха, ошейниковый пекари, хлыстохвостая ящерица, пума, койот, гремучая змея.

– Гремучая змея? – с опаской переспросила Марисоль.

– Кролик, перепелка, олень, колибри, ягуар.

– Ягуар! – радостно воскликнул Бето.

– В Соноре считается редким видом, но пока не исчезнувшим. Еще лиса и скунс, – продолжал Николас. – Ну а про бабочек и говорить не буду – слишком много!

Лука представил себе, как все эти животные прыгают туда-сюда через границу и даже не подозревают о существовании каких-то там паспортов. Мысль его утешила. Ребека слушала вполуха. Ей совсем не хотелось думать о дикой природе этих мест. Ей не было до нее никакого дела. Она мечтала о совсем другом диком месте, со своими звуками и глазастыми существами. Но теперь Ребека с трудом верила, что облачный лес и вправду существует. Как бы ей хотелось закрыть глаза и перенестись обратно домой! Почувствовать прохладное, мягкое прикосновение облаков на коже и ресницах. Услышать шум дождя и перезвон капели на толстых листьях. Тот светлый, призрачный, изменчивый уголок земли уже ускользал из памяти. Теперь, закрыв глаза, она больше не могла услышать голос бабушки, не могла учуять запах свежего чилате. Все было уничтожено, и казалось, ей суждено оплакивать эту потерю до скончания веков. Вдыхая воздух пустыни, девочка ощущала лишь безжизненную сухость; солнечные лучи жгли ей кожу там, где в волосах блестел пробор.

Склонив голову на плечо сестры, Ребека наблюдала, как меняет цвета пустынный пейзаж. Закатившееся солнце окрасило землю в оранжевый и розовый. В небе заплясали сумасшедшие оттенки лилового, голубого, желтого, которые затем постепенно наполнились глубиной и почернели. Потух наконец последний отблеск, и повсюду воцарился мрак – такой беспросветный, какого Лука прежде никогда не встречал. Во тьме он не мог разглядеть собственных коленей. Не мог разглядеть пальцев, даже поднеся их к самым глазам. Когда он нащупал в темноте Мами, та прижала его к груди и накрыла рукой. После заката мигранты почти все время молчали. Таращились во мрак, пытаясь отыскать хоть малейшее подобие света. Плутали в собственных мыслях, обдумывая предстоящую дорогу.

Лидия вспомнила одну детскую передачу, совсем непохожую на те глянцевые, однотипные мультики, которые смотрел Лука (а вместе с ним и весь остальной мир), где все персонажи – сплошь глазастые писклявые монстры, которые постоянно огрызаются. Нет, то было памятное телешоу, совершенно невероятное низкобюджетное творение с куклами ручной работы и настоящей помоечной магией. Лидия помнила заглавный музыкальный номер, во время которого все персонажи взлетали над землей в своем дребезжащем мусорном баке – правда, больше похожем на колесницу, – но получалось у них, только когда все друзья были в сборе, а если хоть одного не хватало, бак оставался обычным помойным ведром, окруженным мухами и липкими лужами грязи. Но стоило всем собраться вместе, мусорный бак начинал светиться, а потом взмывал в небо, разбрасывая звезды из выхлопной трубы; Лидия понятия не имела, откуда у помойки выхлопная труба, – тогда ей было всего шесть лет, – но, Dios mío, что это было за зрелище.

Странно, конечно, что ей на ум вдруг пришло это детское телешоу: она и думать про него забыла, да и голубой фургон мало чем напоминал волшебный бак для мусора. Но в тот момент Лидия испытывала то же самое пьянящее чувство, как в детстве, когда наблюдала за извержением помоечных искр и за тем, как группа друзей хваталась за края своей посудины, чтобы случайно не вывалиться наружу; всем было наплевать на физику, гравитацию и обжигающие свойства планетарной атмосферы. Для них не существовало преград.

– Помните ту программу? Из детства? – спросила Лидия у Марисоль. – В ней еще была летающая помойка?

Марисоль помнила.

Шел второй час езды, как на дороге впереди вдруг загорелись огни; вскоре фургоны подъехали к пропускному пункту. Света было достаточно, чтобы Соледад узнала в полумраке форму агентов миграционной службы. Ребека расплакалась. Подобрав под себя пятки, она скукожилась в объятьях старшей сестры. Соледад цыкнула и прикрыла ей лоб ладонью. Положила ее голову к себе на плечо и велела закрыть глаза. Стала напевать что-то на древнем языке, понятном только им двоим.

– Очень скоро все закончится. Мы будем в безопасности. Не смотри, сестричка.

Уткнувшись носом в шею Соледад, Ребека тяжело вздохнула; по щекам у нее катились слезы и беззвучно капали на смуглую кожу сестры. Шакал выбрался из машины и шагнул навстречу двум офицерам, вооруженным фонариками и AR-15. Они поздоровались так, словно были знакомы, после чего койот протянул им конверт. Проговорив минуты две, он вернулся обратно к пикапу; следом за ним подошли agentes и стали по очереди подсвечивать фонариками лица мигрантов. Когда луч коснулся Ребеки, девочка так и не подняла головы. Соледад сжала челюсти и взглянула прямо на свет. Глаза ее увлажнились, но смотрели не моргая.

– Эй, хефе, эту мы, наверное, оставим себе, – сказал один из полицейских Шакалу, сидевшему в машине с опущенным стеклом.

Койот высунулся наружу, но прежде, чем успел что-то ответить, Лука подскочил на ноги, напугав тем самым Лидию, которая тут же кинулась за ним.

– Вы не можете оставить ее себе! – закричал мальчик. – Не можете! И никто не может! Она – свободный человек и едет с нами!

Луч фонарика метнулся в сторону Луки, и вскоре его лицо озарилось в круге света. Его черные глаза сверкали, а руки сжимались в плотные маленькие кулачки.

– ¡Mira, el jefecito!

– Лука, вернись на место! – Лидия схватила сына и силой усадила к себе на колени.

Но мужчина только рассмеялся. Он перегнулся через край прицепа, и Соледад покрепче сжала в объятьях сестру.

– Не переживай, малыш, – сказал agente, обращаясь к Луке. – Я же просто пошутил. – Затем он снова посветил фонариком в лицо старшей сестры. – Сеньорита, вам очень повезло, что у вас такой храбрый и бесстрашный защитник.

– Да, – машинально согласилась Соледад.

Полицейский снова переключил внимание на Луку:

– Продолжай сражаться, малыш! На севере такой запал придется кстати.

Лидия вдохнула, но отпускать сына не торопилась. Когда пришла ее очередь смотреть на свет, она задержала дыхание. Стараясь не поднимать лица слишком высоко, она глядела четко перед собой и молилась, чтобы эти мужчины не работали на Хавьера. Молилась, чтобы в мобильных телефонах у них не сохранилась ее фотография. Задержавшись на несколько секунд, луч света скользнул на Марисоль. Лидия снова выдохнула.

– Удачи! – крикнул agente и сделал шаг назад.

– ¿Nos vemos pronto! – Шакал махнул ему рукой на прощание, когда пикап тронулся с места.

Спустя чуть более трех часов после отъезда из Ногалеса два пикапа, с выключенными фарами и толстым слоем пыли на обшивке остановились на обочине. Когда потухло фоновое освещение приборной панели и задних фар, мигранты оказались в кромешной тьме. От Соединенных Штатов их отделяло полмили. Построив всех в шеренгу, Шакал объявил, что отныне им нужно следить только за тем человеком, который идет впереди, и за тем, который идет сзади. В темноте койота совсем не было видно, но голос его излучал такое приятное тепло, что казалось, приобрел форму и горел посреди ночи цветным огоньком. Мужчина заряжал всех своей энергией. Под его чутким руководством мигранты поверили, что справятся. Никто не знал его настоящего имени, но все были готовы доверить ему свою жизнь. Шакал сказал, что двигаться они будут быстро и поэтому очень важно не отставать. Первостепенная задача отряда – никого не потерять в пути.

– Если услышите этот звук, замрите. – Койот издал низкий, короткий свист. – Он значит, что вам надо встать на месте и не двигаться, пока я не скажу.

Затем Шакал дважды на удивление громко цокнул языком.

– Если нас поймают, – продолжал он. – Так, все меня слышат? Это важно. Если нас поймают, ни в коем случае не признавайтесь, кто койот. Понятно?

– Почему? – раздался голос Лоренсо.

– Тебе не нужно знать почему, но я все равно объясню, просто чтобы ты не навыдумывал себе бог знает чего. Если нас задержат и выяснят, что койот – это я, вас всех депортируют без меня, так? Меня арестуют, а вас отправят домой. Если картели прознают, кто настучал на койота и обломал стабильный доход, этому человеку придется заплатить очень много денег. У тебя ведь и так проблем с картелями хватает, правильно я понимаю?

Лоренсо выдавил из себя какой-то звук, отдаленно напоминавший согласие.

– Так что держи язык за зубами. Нас ловят – мы все идем на депортацию, потом возвращаемся и пробуем снова. Вам дается три попытки по цене одной. Договорились?

Никто не возражал. Тогда Шакал зажег фонарь низкой мощности и стал готовиться. Раскрыв банку с раздавленным чесноком, он велел всем обмазать ботинки – запах должен был отпугивать гремучих змей. Вдохнув чесночный аромат, Лидия сразу вспомнила о доме, о том, как готовила ужин. Но змей она боялась больше, чем ностальгии, и потому щедро смазала кашицей ботинки себе и сыну. Затем койот распределил между собравшимися водные запасы. Канистры были тяжелыми и неудобными, но вода – самый важный ресурс. С помощью ремня Лидия привязала канистры к лямкам рюкзака. Они плескались и при ходьбе больно били по бедрам, поэтому она решила закрепить их на месте и покрепче затянула узлы. Лука нес лишь одну канистру, да и то с большим трудом. Мужчины – по четыре каждый; у Николаса к тому же был модный водяной рюкзак, из которого можно было пить прямо на ходу – через длинную трубочку, свисавшую с плеча. Все старались не думать о том, как жарко будет в пустыне днем, о том, сколько придется пройти, и о том, какой объем воды каждый тащит на своем горбу.

Шакал расставил мигрантов по порядку: сначала он сам, потом Чончо и Слим, Бето и Лука, Лидия, сестры и Марисоль. Остальные мужчины встали в конец.

Они двинулись на север – настолько быстрым шагом, что, пожалуй, и сами не ожидали от себя такого; Лидия пыталась не терять из виду ускользающие очертания сына. Их легкие переполнял свежий холодный воздух; после двух томительных дней в квартире дорога на север по залитой звездным светом земле бодрила. Все молчали, но очень скоро топот ботинок, ступавших по неровной поверхности, и негромкие звуки их напряженного дыхания стали походить на некое подобие беседы. Все старались сосредоточиться, чтобы случайно не упасть, не споткнуться и не врезаться в человека спереди. Опасались вывернуть лодыжку. Пытались – правда, в основном безуспешно – не робеть перед невидимым, но повсеместным присутствием la migra.

В пустыне не было забора, поскольку не было нужды что-либо ограждать. Они шли в двадцати милях к востоку от Эль-Сасабе, на западе примерно на таком же расстоянии возвышались жилые дома Ногалеса и горы Парахито, служившие своеобразным пограничным барьером. Было холодно. Лука надел все вещи, которые они с Мами купили в «Уолмарте» перед отъездом из Акапулько: джинсы, футболку, толстовку, теплую куртку и толстые носки. Его ботинки были крепко зашнурованы и перевязаны двойным узлом. Папину бейсболку мальчик убрал в боковой карман рюкзака, а сам надел вязаную шапку и шарф, подаренные той старушкой в Ногалесе, но, даже несмотря на множество слоев и влажный от пота позвоночник, нос и пальцы у него заледенели. Он мечтал вернуться назад во времени и купить перчатки. Порой Шакал присвистывал, и тогда все замирали и ждали на месте; когда койот дважды цокал языком, они послушно возобновляли движение. В одну из остановок Лука отчетливо услышал, как где-то неподалеку гудит электронное устройство. Затормозивший рядом Чончо указал на красный огонек, мигавший на вершине столба. Они стояли почти точно под ним. Огонек поворачивался на шарнире. Когда он взглянул в другую сторону, Шакал снова цокнул языком, и все мигранты рванули во мрак и не останавливались, пока не миновали горный кряж, лежавший за пределами досягаемости вращающегося механического глаза.

– Поздравляю! – громко прошептал Чончо, обращаясь к Луке. – Только что ты обхитрил первую в своей жизни камеру пограничной службы Соединенных Штатов.

Мальчик сверкнул в темноте зубами, а у Лидии вдруг скрутило живот – от горестного осознания, которое пришло вслед за словами Чончо.

– А мы уже в Штатах? – спросила она шепотом.

– Да, – подтвердил мужчина.

Лидия полагала, что момент пересечения границы будет знаменательным. Что все случится за долю секунды, и нога, поднятая на территории Мексики, внезапно приземлится на территории Соединенных Штатов. И в то же время она была уверена, что сможет хотя бы на мгновение остановиться, оглянуться – в прямом и переносном смысле – и подумать обо всем, что оставляет позади, а именно – о неотступном страхе перед Хавьером и его приспешниками. После восемнадцати дней постоянных лишений, после дороги, растянувшейся на полторы тысячи миль, Лидии хотелось прочувствовать тот момент, когда она наконец избежит невидимой западни. Но ей хотелось заглянуть и подальше в прошлое – во времена задолго до кровавой резни, в счастливые дни детства. Хотелось вспомнить оранжевый купальник, который в детстве она носила летом каждый день. Прыжки со скал в Ла-Кебраде, когда она была подростком. Совместные прогулки с отцом по пляжу Барра-Вьеха – в том возрасте, когда идти за руку с родителем еще не считается зазорным. Миллион обид на мать – таких, что бывают только между родными людьми. Колледж, Себастьян, книжный магазин. Тот раз, когда она впервые взяла Луку на руки. Лидия полагала, что наступит момент, когда все эти воспоминания нахлынут на нее разом, словно маленькая смерть. И через них откроется портал. Она надеялась, что, подобно гремучей змее, сбросит с себя старую кожу, пропитанную горем и страданием, и та останется лежать в мексиканской земле. Но оказалось, что границу она уже пересекла, сама того не заметив. Так и не оглянувшись, не устроив никакого ритуала, который помог бы ей начать новую жизнь на этой стороне. Но теперь уже ничего не изменишь. Adelante. Вперед.

В ясном небе сияли звезды, но луна взошла совсем новая и света почти не давала. Пока они, спотыкаясь, шли в кромешной тьме, Шакал уверял, что условия выдались идеальные. Около часа мигранты тащились по пустыне молча. Где-то в одиннадцать остановились на привал возле каменного утеса, так как, по словам койота, именно в этот час начинается пограничный обход и очень скоро весь участок наполнится полицейскими. Мужчина велел всем отдохнуть, но ни у кого не получилось. Они сидели в страхе и моргали, словно лампы при плохой проводке. Миновало три часа, и все это время они прислушивались к незнакомой музыке пустыни. Ворчание, сопение, клацанье, визги – целая гамма ужасных звуков, раздававшихся то где-то вдалеке, то совсем близко; под покровом ночи оставалось лишь догадываться, что за существо подает голос на этот раз. До чего же странное и болезненное ощущение – сидеть без брони в окружении целой армии ночных животных, которые тебя прекрасно чуют и видят даже в полной темноте. Если какое-то из них решит подойти поближе, ты даже не заметишь. Мигрантам оставалось только ждать и молиться. Даже Лоренсо вспомнил, что когда-то верил в Бога.